— Видите ли, сэр, после того, как его высочество в прошлом году порвал с миссис Кларк, она считает, что с ней несправедливо обошлись, и поэтому весьма настроена откровенничать.

— Значит, она собралась уничтожить моего брата? Но чего она ожидает этим добиться?

Майор Додд пожал плечами:

— Полагаю, удовлетворения, сэр… Жажда расплаты, месть…

В палате общин началось публичное расследование. Пресса и общественность с наслаждением внимали чистосердечным откровениям любовницы королевского сына.

Миссис Кларк тоже находила удовольствие в процессе, предаваясь воспоминаниям о своих любовных похождениях, зачитывая нелепые сентиментальные письма, которыми обменивалась с герцогом, открывая интимные подробности его слабостей и неудач и выставляя его фигурой во всех отношениях достойной осмеяния.

Эдуард, по-прежнему не выходя из дому и узнавая о ходе расследования от друзей и из газет, ужасался не только самим откровениям, но и тем, как женщина, оказывается, может причинить зло мужчине, когда-то бывшему ее любовником. Время от времени он, хватая Жюли за руку, бормотал себе под нос: «Слава богу, мы не такие, как они!» Но когда в докладах о ходе расследования было упомянуто имя майора Додда, как человека, связанного с полковником Уордлом, Эдуард услышал за этим отдаленные зловещие раскаты грома. Вслед за ними грянул удар молнии. Теперь уже он, Эдуард, герцог Кентский, был упомянут как человек, стоявший за спиной полковника Уордла и лично разработавший план публичного разоблачения своего брата герцога Йоркского.

— Завтра же еду в палату лордов! Я не позволю, чтобы мое имя порочили грязной ложью! — В его голосе звучали решительность и непреклонность.

— Но ты еще недостаточно выздоровел, чтобы выходить на улицу в такую предательски неустойчивую февральскую погоду! — запротестовала Жюли.

— Ни одна погода, как это ни горько признавать, не способна сравниться в предательстве с этими негодяями и подлецами. Но ты, моя прелесть, не бойся за меня. Я справлюсь и с тем и с другим.

По залу заседаний пробежал приглушенный ропот, когда Эдуард занял свое место. Зачем он приехал? Что собирался рассказать или объяснить? Многие конечно же были разочарованы, не увидев яркого фейерверка, поскольку Эдуард просто заявил, что, несмотря на всю их с братом несхожесть как в личном, так и в профессиональном плане, он абсолютно убежден, что герцог Йоркский не способен совершить то, в чем его обвиняет миссис Кларк.

Оставалось только гадать, насколько его выступление в палате лордов смогло повлиять на соотношение мнений в палате общин, но по завершении расследования там все же проголосовали за доверие к главнокомандующему с перевесом в восемьдесят два голоса.

И тем не менее, Фредерик не был удовлетворен результатом. То обстоятельство, что сто девяносто шесть членов палаты сочли его виновным, сильно уязвляло честь и самолюбие герцога. И он незамедлительно ушел в отставку.


Миссис Фитцхерберт приехала к Жюли на чаепитие, и дамы, пользуясь отсутствием Эдуарда, с удовольствием предавались светским сплетням. Несмотря на то что Мария и Георг вновь были почти в разводе, она по-прежнему считалась в Лондоне лучшей хозяйкой светского салона и королевой Брайтона. Поэтому все сплетни так или иначе попадали к Марии. Они с Жюли долго говорили о вероломстве и жестокости миссис Кларк, гадая, где же ей все-таки придется больно стукнуться, сочувствовали несчастной герцогине Йоркской, чьим единственным окружением были кошечки, собачки и обезьянки, пытались представить дальнейшую судьбу Дороти Джордан… и мучались вопросом: рискнет ли Уильям сделать предложение мисс Тилни-Лонг?

Мария с радостью и гордостью рассказывала Жюли о своей двенадцатилетней приемной дочери Минни. А Жюли слушала и молчала. Как ей самой не хватало сейчас детского общества! Когда снова приедут к ней погостить мальчики де Салабери? Из задумчивости ее вывело щебетанье Марии, которая по-прежнему находила забавным поведение принца Уэльского и удивлялась, как это Георг умудряется равно по-дружески относиться и к ней и к принцессе.

Миссис Кларк проявила себя весьма деловой женщиной. Нужда заставила — ее финансы пребывали в плачевном состоянии. Поэтому она написала книгу, озаглавив ее «Принцы-соперники», где дала свое описание жизни герцога Йоркского и герцога Кентского. Помимо материала, хорошо ей знакомого — шесть лет на положении любовницы Фредерика не прошли даром, — она по крохам и крупинкам собрала все сплетни об Эдуарде и Жюли.

В основу книги зловредная дама положила идею, что Эдуард несет ответственность за падение герцога Йоркского. Нимало не смущаясь, она утверждала, что Эдуард якобы предложил ей через Додда пять тысяч четыреста фунтов в год, если она предоставит ему неопровержимые факты, способные дискредитировать герцога Йоркского. Но глумилась миссис Кларк не только над двумя братьями. От ее ядовитого пера досталось и Жюли. Возможно, она припомнила Жюли старую обиду, когда в прежние времена та не признавала ее. Но каковы бы ни были причины, побудившие ее написать это сочинение, грязная клевета, положенная в его основу, потрясла и возмутила Эдуарда и Жюли, особенно когда они осознали, каким соблазнительным чтивом будет это и для богатых и для бедных.

Эдуард долго не мог вымолвить ни слова, когда впервые прочел все обвинения. Потом, придя в себя, разбушевался:

— Зачем?! Зачем было приплетать меня к амурным делам моего брата? С какой стати взваливать на меня все эти ложные обвинения только потому, что он прогнал неугодную ему любовницу?!

Жюли горько плакала, глубоко оскорбленная обидными словечками и колкостями в свой адрес, — в книге миссис Кларк назвала ее «Эдуардовой старушкой француженкой». Но она все же нашла силы утешить Эдуарда, который по-прежнему возмущался:

— Я по-дружески отнесся к принцессе Уэльской, помог ей… И чем все закончилось? Тем, что я вызвал гнев своего брата. Миссис Кларк я старательно избегал, но результат оказался тем же. Мой другой брат оскорбился, когда я не оказал ей должного почтения и отказался представить тебя ей. Господи, что же мне теперь делать? Скажи мне, Жюли! Скажи!

Жюли ответила не сразу:

— Есть только один человек, который может доказать, что ты не стоял за спиной полковника Уордла…

— Ты имеешь в виду его самого? Никогда! Я не хочу иметь никаких дел с подлецом, затеявшим такой грязный скандал!..

— Нет… я говорю не о полковнике Уордле… Этот человек — майор Додд.

— Но ведь не думаешь ты…

— Он единственный, кто может опровергнуть заявление миссис Кларк о том, что ты якобы предложил ей через него такую огромную сумму денег…

— Ты права, Жюли. Абсолютно права. Но как это можно сделать без другого расследования, в котором мне, обратись я с этой просьбой, будет скорее всего отказано?

— А вот это, mon ami, мы с тобой должны хорошенько обдумать. Например, мог бы ты получить от майора Додда подписанные заявления о том, как все случилось на самом деле?

Вместе они составили серию письменных вопросов, адресованных майору Додду. Исходило ли когда-нибудь от герцога Кентского предложение осуществить нападки на герцога Йоркского? Слышал ли майор когда-либо, чтобы герцог Кентский выражал желание увидеть своего брата опозоренным? Или чтобы Эдуард имел какие бы то ни было дела с полковником Уордлом или миссис Кларк? Слышал ли он когда-нибудь, чтобы Эдуард выражал желание занять пост главнокомандующего?

На все эти вопросы майор Додд ответил отрицательно, подписавшись под каждым вопросом отдельно. Лишь тогда Эдуард отправил копии бумаг своим братьям — принцу Уэльскому и герцогу Йоркскому, и, к величайшему удовлетворению Эдуарда и Жюли, герцог Йоркский наконец хоть как-то выказал свое к ним расположение.

Однако было очевидно, что майор Додд сыграл в этом скандале не самую последнюю роль, поэтому сразу после подписания заявлений он подал в отставку. Теперь Эдуард смог позволить себе некоторое великодушие и написал герцогу Орлеанскому, что отставка майора Додда была «необходимой жертвой общественному мнению», добавив: «За многое меня нужно было бы скорее жалеть, чем укорять, и многие из моих опрометчивых поступков были совершены из слишком сильного рвения к службе».


Лондон бурлил праздничной жизнью, отмечая пятидесятилетие пребывания его величества на английском троне. Во всех известных домах устраивались балы и торжественные приемы, где дамы в бархате и шелках танцевали с элегантно одетыми напудренными и надушенными кавалерами. Длительные банкеты и застолья казались бесконечными. Гости, валясь с ног, засыпали и просыпались, чтобы все начать сначала. По всей стране в городах и деревнях простолюдины выбирались из своих жилищ, чтобы принять участие в бесплатных трапезах, организованных местными приходами. Некоторым удавалось даже отведать запеченную на вертеле говяжью тушу, поглазеть на праздничные фейерверки и опрокинуть по нескольку кружек горячительного за здоровье его величества. А его величеству, ослепшему, полоумному и чахлому, были глубоко безразличны все эти торжества. В королевской семье атмосфера существенно потеплела, и после того, как Эдуард принял братьев в Касл-Хилл, ему и Жюли в ответ было вновь оказано радушие в Карлтон-Хаус.


Печаль, как водится, не замедлила явиться вслед за торжествами. Младшая дочь его величества принцесса Амелия скончалась. Уже несколько лет она тяжело страдала от чахотки, и все понимали, что ей долго не прожить. И все же удар оказался слишком сильным. Ее одинаково любили все — и братья и сестры, — но более всех не чаял в ней души дряхлеющий больной отец. Ее смерть подкосила и без того слабого здоровьем короля. Эдуард с братьями обсуждали неизбежные последствия такого ухудшения здоровья отца. Вопрос о регентстве откладывать не имело смысла. Георг был взволнован и многословен. Он бурлил планами и, кажется, совершенно забыл, что они собрались по печальному поводу — на похоронах любимой сестры. Королева настаивала, чтобы они задержались подольше — ей было тяжко не столько из-за печали по поводу утраты дочери, сколько из-за необходимости разделять общество полоумного мужа. Когда похороны наконец окончились, у Эдуарда было лишь одно желание — поскорее оказаться у себя дома в Касл-Хилл.