Доктор Нонна - Любовь – работа без выходных

С веселым очкастым Герой Димка подружился сразу. Тот был самым маленьким в классе, и мальчишки частенько его задевали. Но Гера никогда не унывал. Подумаешь, синяк! Подумаешь, нос разбили! Заживет. Димка очень не любил драк, но на защиту друга кидался не раздумывая. Ого-го, вместе мы – сила!

Впервые попав к Гере домой, он очень удивился:

– Почему твои бабушка с дедушкой по-иностранному говорят?

– Это же идиш! Разве ты не понимаешь? Ты ведь тоже еврей!

– Еврей? Откуда ты знаешь?

– Ты обрезанный, я видел.

– Ну… да. Мама говорит, так бабушка хотела. Ее бабушка, мне она прабабушка, – как всегда серьезно объяснил Дима.

– Разве она тебя не учит идишу?

– Она умерла. Давно уже. Я маленький еще был. И прадедушка тоже.

Семья друга притягивала Диму, как магнит. Загадочная речь, молитвы, субботние свечи, непривычная еда. В десять лет Герин дедушка Моисей Захарович впервые привел мальчиков в синагогу:

– Видите, какая большая! Ее построили по указу Александра II. Здесь даже в блокаду молитвенные собрания проходили. В подвале. И любавичский ребе в Ленинграде жил, его чудо спасло от расстрела. А у ребе Лубанова, он тоже был из любавичских хасидов, я сам учился.

Но сильнее всего поразила мальчика «притча» о Гольфстриме:

– Есть на земном шаре река, – дедушкин голос звучал глубоко и торжественно, – которая никогда не пересыхает и не меняет своего течения. Она берет свое начало в Мексиканском заливе и доходит до самых арктических морей. Такого громадного и величественного потока нет больше во всем мире. Он мощнее Амазонки, Нила и Миссисипи вместе взятых. Это удивительная река, река в океане – Гольфстрим. У берегов Флориды его голубые воды такие яркие, что граница с окружающим океаном видна издали. Как будто Гольфстрим не желает смешиваться с другими водами. Такая же река есть и в океане человечества – это еврейский народ…

Димка слушал рассказы Моисея Захаровича, как ту самую «бабушкину» музыку. На душе становилось тепло и спокойно.

Галя ничего этого не знала. Стоя в день бармицвы на втором, «женском» этаже синагоги, она дотрагивалась до непривычного платочка на голове и любовалась сверху на торжественную церемонию. Лицо Димки казалось необыкновенно прекрасным: одухотворенным и почти светящимся. Гале думалось, что она сама отдалила от себя старшего сына, что надо уделять ему больше внимания, попытаться прикоснуться к его мыслям и чувствам, к этому прекрасному свету… Но ведь с Валериком столько хлопот, а Дима – она вздохнула – уже действительно совсем взрослый.

А потом наступил август, Сашина травма, развод. У Романа Зигмундовича сдало сердце – его увезли с работы прямо на операционный стол. Мама на нервной почве перестала есть – не могла проглотить даже крошечного кусочка, пришлось ложиться в клинику неврозов. Галя разрывалась между больницами и домом, едва урывая мгновения для свиданий с Володей. Эти свидания были единственным, что придавало ей силы.

Чтобы наладить душевный контакт с Димой, ни времени, ни сил уже не оставалось. Да он и сам не проявлял желания впустить ее в свой мир.

И вот теперь он решил, что его путь лежит в Израиль. Сам решил, не предупреждая и не советуясь. Закончил девятый класс – как всегда, на «отлично» – и после этого, кажется, замкнулся еще больше. На все попытки поговорить отвечал: «Мне нужно побыть одному». Молча уходил куда-то, молча возвращался, надолго скрывался в своей комнате. Галя, напряженно вслушиваясь, иногда разбирала почти беззвучное бормотание и догадывалась – Дима страстно молится.

Галя разрывалась между двумя противоположными чувствами. Ей хотелось помочь сыну – хотя Сашино упрямство казалось неодолимой каменной стеной, – и в то же время сердце холодело от страха: как отпустить? Одного, в чужую страну, где ни единого – Гера не в счет, он и сам еще мальчишка – близкого человека.

– Ма, Димка дома?

Валерик всегда влетал в квартиру, как вихрь. Казалось, все оживает, начинает двигаться, шуметь, дышать. Обувь полетела в одну сторону, сумка в другую, куртка приземлилась на подзеркальник трюмо. Галя механически повесила ее в шкаф, поставила на место кроссовки, подняла сумку. Валерик уже ломился в дверь к брату:

– Димка! Да Димка же! Выходи! Выходи, подлый трус! – цитата из мультфильма прозвучала до неприличия неуместно. – Ну все! Смотри! Сейчас обижусь и сам уйду!

– Привет, Валер! Что-то случилось? – Дима говорил очень спокойно. Гале в последние месяцы казалось, что он как будто строил из своего спокойствия каменную стену: все выше, все прочнее, все непроницаемее. Точно боялся: рухнет стена, и сам он рассыплется на кусочки.

– Пляши! – Валерик, прыгая вокруг брата, выхватил у матери свою сумку.

Дима молчал.

– Ну ладно уж, – чуткий Валерик тут же перестал кривляться и вытащил из сумки голубую канцелярскую папку. – На, держи.

– Валерик! – прошептала Галя, мгновенно догадавшись, какое «сокровище» скрыто под скучными бледными корочками. – Ты у отца был? И?.. Как тебе удалось?

– Пф! – фыркнул он. – Подумаешь! Долго ли умеючи! В шахматы выиграл! Что, не веришь?

Двенадцатилетний Валерик иногда казался Гале очень взрослым и почему-то похожим на Володю. Вспыльчивый, решительный, отважный – но при этом смешливо-легкий, как будто не желающий ничего принимать близко к сердцу. Однако это впечатление, конечно, было обманчивым. Просто спорт – хороший воспитатель. Многолетние тренировки приучили Валерика к тому, что проблемы – личное дело каждого. Тяжело тебе – отойди в сторонку, разберись сам с собой, а посторонних не грузи. Вряд ли он сумел бы выразить все это словами, но чувствовал именно так. В сущности, он был таким же замкнутым, как Дима, но за внешней эмоциональной легкостью этого никто бы не замечал.

Дима осторожно заглянул в голубую папку, снова закрыл ее и прижал к груди как величайшую драгоценность.

– Валер, я… ты… я…

– Ты да я, да мы с тобой! – дурашливо запел Валерик. – Ты уж нас там не забудь, посреди пустыни дикой! Напиши нам как-нибудь… ой, дальше не получается!

Валерик легко встал в стойку на руках и смешно заболтал задранными ногами.

– Дима, – робко сказала Галя. – Только все-таки как же ты там будешь? Совсем один?

– Мам, почему один? Я объяснял: таких, как я, будет много, мы будем учиться. Вспомни, что дедушка говорил – я же не за пустяками еду.

Но Галин страх разрастался все сильнее. Чтобы не отравлять сыну радость, она старалась себя не выдавать, но внутри все дрожало.

Успокоил ее отец:

– Галочка, мы тебе раньше не хотели говорить, но раз уж так сложилось… Мы ведь тоже собираемся.

– Куда собираетесь?

– В Израиль. Я ведь так и продолжаю болеть, а там хорошие кардиологи. Мы с мамой давно уже об этом думаем. А сейчас, если Дима уедет, чего тянуть? Он будет учиться, а мы – где-нибудь поблизости, он сможет приезжать на выходные, у него тоже будет семья.

– А я? А Валера? У него здесь клуб, тренер прочит ему большое будущее.

– Вот пусть тренируется. А там уж – как сложится. Не расстраивайся, Галочка, все наладится.

В день отлета Дима вскочил ни свет ни заря. Ему казалось, что серое питерское утро сверкает самыми яркими красками. Только что же это стрелки совсем не двигаются?! Может, часы сломались?

Галя в мыслях о предстоящей разлуке с сыном не сомкнула глаз всю ночь. Ей хотелось, чтобы день тянулся долго-долго, чтобы можно было забыть о неотвратимо надвигающемся прощании. И в то же время хотелось подогнать часы: пусть уже наступит вечер, и можно будет тихонько поплакать.

Она долго стояла под душем, собирая всю свою выдержку и повторяя: надо улыбаться, для Димки этот день – праздник, ничто не должно испортить ему настроения. Чтобы занять себя и отвлечься от грустных мыслей, Галя затеяла блинчики с разными начинками. Во-первых, оба сына их очень любят. А главное – покрасневшие заплаканные глаза будут выглядеть вполне обыкновенно: разве бывает мясной и рыбный фарш без лука?

Дима, увидев блинчики, пришел в полный восторг:

– Валерик! Вставай, соня, а то я все съем!

Галя смотрела, как братья уплетают блинчики, и чувствовала, как сжимается сердце: последний совместный завтрак. Едва удерживаясь, чтобы не расплакаться, она умылась холодной водой, тщательно накрасилась, причесалась, выбрала нарядное бело-голубое платье.

– Мам, ты прямо как израильский флаг, – обрадовался Димка.

– Дедушка с бабушкой приехали, – сообщил подбежавший Валерик. – Говорят, пора выходить уже. Димка, ты мне камушек с Мертвого моря пришлешь?

– Пришлю, – улыбнулся Дима.

– Только не забудь! А я стану чемпионом и в гости к тебе приеду! И ты мне все там покажешь, – Валерик чуть не подпрыгивал от нетерпения.

У подъезда они увидели Ингу и Сашу в кресле.

– Вот. Приехал попрощаться, – тихо сказал он. – Подниматься уж не стали, чего эту железяку, – Саша похлопал по креслу, – туда-сюда таскать.

– Спасибо тебе, – сказала Галя, присев перед ним на корточки. – Для Димы это очень важно – и отъезд, и то, что ты его провожаешь.

По дороге в Пулково Дима наклонился к Гале и сказал шепотом:

– Дядя Володя почему-то не приехал. А он мне обещал.

– Может быть, по работе занят? Или решил прямо в аэропорту попрощаться.

Но Володя не приехал и в аэропорт. Димка только грустно вздохнул и пожал плечами.

Предотлетную суету Галя запомнила смутно: режущий голос диктора, объявлявшего рейсы, носильщики с грохочущими тележками, суровые таможенники, группа подростков рядом с Димой, очень разных, но в то же время чем-то – может быть, светом в глазах – неуловимо похожих. Плачущие вокруг родственники казались лишними, почти посторонними.

Проводив глазами самолет, уносящий сына, Галя торопливо попрощалась с родителями:

– Мы с Валериком на метро поедем, пока!