Доктор Нонна - Любовь – работа без выходных

Инга, вновь ощутившая радость жизни, летала, как на крыльях. Она похудела, расцвела, глаза засияли, на щеки вернулся румянец, а самое главное – она наконец снова забеременела.

– Завтра же скажи Свете, что работать больше не будешь, – потребовал растерявшийся от счастья Саша.

– Милый, ну что ты такое говоришь! Она столько для меня сделала, что это, считай, наполовину ее ребенок. Если бы не она, так ничего бы и не получилось. И подумай: мне же нужно наблюдаться, мало ли что. А Светка – лучший гинеколог из всех, кого я знаю. Вот и буду совмещать работу и заботу о здоровье.

– Ну… наверное, ты права. Только смотри – чтобы никаких «допоздна», договорились?

– Ты же знаешь Светку! Она теперь станет надо мной трястись больше, чем я сама вместе с тобой. Какое там «допоздна»! Режим составит, диету распишет, еще и гулять заставит, вот увидишь. Кстати, и тебе полезно будет, ноги-то надо разрабатывать.

– Только ты уж мальчика роди, постарайся! – пошутил Саша. – А то кому потом дело-то передавать?

– Вот теперь вижу, что ты у меня совсем прежний стал, – расцвела Инга.

– Твоими молитвами, счастье мое! – Саша прижал ее к себе и долго-долго не мог разомкнуть объятий.

– Галя! Я совершенно определенно просила чай, а не кофе! Что это с вами в последнее время? Ранний склероз? Или о страстных свиданиях мечтаете?

На «вы» тетя Сима переходила, когда «гневалась».

– Извините, Серафима Ильинична!

Галя совсем не обижалась на постоянные замечания и язвительные подковырки. Она быстро поняла – дело совсем не в дурном характере. Серафима Ильинична очень мучилась от постоянных болей в подагрических, страшно распухших суставах. Но больше всего старуху раздражала собственная беспомощность.

На старой фотографии в комнате тети Симы неправдоподобно тоненькая большеглазая девочка замерла у балетного станка в арабеске. Старуха часто смотрела на этот снимок:

– Невозможно поверить, что вот это чудо превратилось в такую старую развалину, да? Вот как бывает. И ведь всегда так, вот в чем главная пакость-то. Нет, ты не думай, я никогда примой не была, даже до второстепенных партий не доросла. И никогда на свой счет не обольщалась. Но балет – это, деточка, такая штука, которая тебя целиком забирает. Даже если танцуешь только «у воды» – ну в массовке, все равно счастье. А потом заработала привычное растяжение голеностопа, ну и все, в общем. Замуж вышла, детей родила. Давно бы надо убрать эту карточку с глаз подальше, а я все любуюсь на нее, дура старая!

Услышав об очередной, с ее точки зрения, правительственной глупости, Серафима Ильинична начинала заговаривать об отъезде «из этой тупой страны» и вспоминать о детях:

– Вот к кому ехать? Сонечка там, в своей Америке, чем-то руководит. Не то колледжем, не то змеиным питомником – я никогда не могла запомнить. Впрочем, разницы не вижу. Представляешь, у нее четыре автомобиля. И еще мотоцикл! Вот зачем человеку сразу четыре автомобиля? А сынок, Арон, в Израиле. Знаешь, что такое алмазная крошка? Отходы от шлифовки бриллиантов, ее используют для напильников и прочих инструментов. Арон придумал свой способ напыления на всякие ювелирные штучки. Ну и эскизы тоже сам сочиняет, рисовал он всегда, сколько помню, изумительно. Живет теперь, как король. Жена-красавица, ребятишек двое. Вот и думай – к кому ехать? У Сонечки чего делать? Она там руководит, а мне что, на четырех авто сразу кататься? К Арону? Я старая мегера, меня не переделаешь, а жена у него тоже с характером, чего ж я буду его семейное счастье рушить?

Впрочем, откровенничала тетя Сима редко. Все больше скандалила – только на «вы», – язвила и ругала все подряд: погоду, медицину, качество хлеба, политические события… и Галю, конечно. Но сегодня она цеплялась как-то беззлобно, точно по привычке. А после обеда вдруг усадила Галю рядом, что случалось лишь в моменты особого благоволения:

– Ну-ка объясни, что происходит? Ты в последние дни сама не своя. Вот только хлюпать не надо. Неужели мы в две головы любую проблему не решим? Ну!

– Валерик…

– Что с ним?! Травма? Да говори уже, что ты жилы-то тянешь?

– Проигрывать он начал, – утерев слезы и глубоко подышав, объяснила Галя. – На трех последних соревнованиях выше десятого места не поднимался.

– Сколько ему? Почти четырнадцать? Ну да, так тоже бывает: пока маленький был, подавал надежды, а вырос – и фьюить! Куда что девалось. Взрослеет, гормональная система перестраивается. Да не реви ты, жизнь-то еще не кончилась!

– Тренер говорит, иди-ка ты, дружок, восвояси, чего с тобой возиться, – всхлипнула Галя. – А Валерик… он ведь чемпионом хотел стать…

– Ну не всем же быть чемпионами, – флегматично заметила тетя Сима. – Вот что. Здесь его оставлять нельзя. Сейчас от огорчения, глядишь, еще глупостей наделает. Старший-то у тебя в Израиле учится? Пишет?

– Редко, – призналась Галя. – Больше мама с папой. Пишут, он совсем религиозный стал, ходит в черном лапсердаке, в шляпе, штаны в гольфы заправляет, чтобы земли не касались. Дома у них не ест ничего – говорит, мама кашрут не соблюдает.

– Ну если ему от этого хорошо, почему бы нет. Я вот подумала – а чего это я все маюсь: к Сонечке ехать или к Арону. Какая разница? Не понравится – они ж меня с королевскими почестями на другую сторону Земли доставят. Раз уж так сложилось, начнем-ка мы с тобой с Израиля.

– Со мной?

– А куда ж я одна-то поеду? Я ж одна до сортира не дойду, не то что… Дай-ка мне телефон.

Она набрала номер, что-то спросила и вдруг закричала надрывно:

– Не-ет!!!

Трубка выпала и закачалась на витом шнуре.

– Галя, Галя, дай!

Галя подала рыдающей тете Симе трубку и чуть не силой сунула ей горошину нитроглицерина.

– Мальчик мой! Почему ты не позвонил? Я приеду, я быстро приеду, и Галя со мной. Да, она все сделает, она хорошая девочка. Господи, как же это?! – Серафима Ильинична сунула трубку Гале и начала, рыдая, раскачиваться в кресле.

– Галя, – произнес очень спокойный мужской голос. – Продиктуйте мне все ваши данные, я сделаю все, чтобы вы могли выехать как можно скорее. Позаботьтесь о маме, спасибо вам.

Галя как могла успокоила тетю Симу и наконец услышала:

– Галочка! Они все погибли – и Ларочка, и малыши. Проклятые палестинцы! Каждую неделю взрывают. Господи, покарай их!

Через месяц они втроем летели в Тель-Авив. Отправлялись тихо, одни, без провожающих. Саша с Ингой как раз поехали в роддом, а Володе Галя звонить не стала. Зачем?

«Температура в аэропорту Бен-Гурион плюс двадцать восемь градусов…»

– Мам, а дедушка с бабушкой нас встретят?

– Конечно.

– А Димка?

– Не знаю, сынок. Серафима Ильинична, как вы себя чувствуете? Что-нибудь нужно?

– Спасибо, Галочка, все хорошо.

Тетя Сима за этот месяц куда-то растеряла всю свою сварливость, разговаривала ласково, замечаний не делала. Только часто плакала.

Галя со стюардессой помогли ей подняться. Вторая стюардесса предложила:

– Может быть, достать инвалидное кресло? У нас есть на борту.

Но Серафима Ильинична отказалась:

– Не хочу Арона пугать, дойду уж потихоньку.

Из толпы встречающих к ним рванулся высокий седеющий мужчина:

– Мама! Как ты?

Галя хотела незаметно уйти, но он ее остановил:

– Вы Галя? Мама писала, вы столько для нее сделали. Я очень, очень вам благодарен. Если вам вдруг что-то понадобится, вот здесь все телефоны… – он протянул ей очень простую визитку.

Галя механически сунула ее в карман.

– Спасибо, извините, нас встречают.

– Галя! Валерик!

– Димка, какой ты смешной стал!

– Доченька!

– Меня теперь зовут не Дима, а Давид.

Галя обняла старшего сына и заплакала.

– Давид, ты уже совсем взрослый, – голос ребе походил на шелест древних страниц Торы.

– Да, ребе! Да! Я…

– Что, мальчик?

– Я… я встретил девушку…

– Вот как? Что же, это хорошо. Кто ее родители, какая у них семья?

– Я… я не знаю, – растерялся Давид. – Они недавно приехали.

– Ничего. Это нетрудно узнать. Сначала пусть она тебе расскажет.

– Мы еще не разговаривали… – убитым голосом сообщил Давид. – Но я знаю, я почувствовал сердцем! Ведь муж и жена – две части одной души.

– Ты хороший мальчик, Давид. Я думаю, раз она тебе нравится, это хорошая девушка. Но узнать нужно. Как ее зовут? Где она живет?

– Там же, где моя мама, только квартира выше. А зовут – Олеся. Я один раз с ней поздоровался и спросил. А она спросила, почему я так одеваюсь.

Ребе вздохнул:

– Ну хорошо, мой мальчик. Дай мне телефон и подожди.

Сделав несколько звонков, ребе долго молчал, потом очень ласково сказал:

– Ничего, Давид, все будет хорошо. Поговори с ней, погляди на ее родителей, там посмотрим.

Окрыленный напутствием, Давид не чуял под собой ног. Ему повезло – Олеся как раз спускалась по лестнице.

– Олеся, здравствуй. Я… – Он растерялся, не зная, как начать разговор, и бросился, как с головой в воду: – Кто твои родители?

– Как это – кто? А, вон ты о чем? Мама еврейка, папа украинец.

– Мама – еврейка? – обрадовался Давид. – Значит, ты тоже еврейка?

– Ну да. Дедушка, мамин папа, и в синагогу ходил все время, он очень не хотел, чтобы мама за папу замуж выходила. Но дедушка с бабушкой уже умерли. А зачем тебе это?

– Потому что… потому что я, когда тебя увидел, сразу понял – мы с тобой одно. Понимаешь? А если бы ты, если бы твоя мама… тогда все очень трудно. Так нельзя, понимаешь?

– Что – нельзя? – удивилась девушка. – Погоди, ты что, жениться на мне собрался?

– Конечно! Я сразу понял! Тут невозможно ошибиться. Если бы мы были не одно, я бы ничего и не почувствовал.

– Давид! Тебя ведь Давид зовут, я не перепутала? Давид… – Олеся не знала, смеяться или плакать, глядя на восторженного юношу. – Погоди. Это ведь Израиль. Я через три дня в армию ухожу. Понимаешь?