Ребята собрались на Камчатку! Самостоятельная научная экспедиция с целью сравнить эти столь похожие загогулины на глобусе, их фауну, флору и людей. Приключения и, не исключено, слава. Наверняка множество перепончатокрылых.

Весной 1919 года к планирующейся экспедиции присоединился третий участник — талантливый ботаник и впоследствии знаменитый специалист в области географии растений Эрик Хультен, родившийся, как и Бергман, в 1894 году. Теперь дело было только за деньгами. А поскольку Бергман был непревзойденным златоустом и мастером по отыскиванию спонсоров, вскоре желающие профинансировать экспедицию уже выстроились в очередь. В предисловии к своему бестселлеру о камчатской экспедиции — книге, еще в 1920-е годы переведенной на многие языки, Бергман несколько страниц отвел выражению благодарности: они получили "стипендию Веги" от Общества антропологии и географии, а также ряд аналогичных стипендий, учрежденных в память о таких людях, как Ларе Юхан

Йерта и Юхан Вальберг (тот самый, которого затоптал слон), не говоря уж о поразительно длинном списке разбогатевших на войне коммерсантов, которые буквально купались в деньгах и, казалось, просто боролись за право помочь наличными делу, выглядевшему в их глазах эдаким старым добрым шведским национальным видом спорта с высокой рыночной стоимостью.

Интересно, потребовала ли экспедиция хоть каких-нибудь затрат от ее членов. Им абсолютно все предоставили даром: одежду, консервы, оружие и порох, фотоаппараты, лыжи, фонари, табак и зубную пасту. Фабрика печенья из Эребру, не задумываясь, поставила им полтонны печенья, фабрика "Марабу" — сто пятьдесят килограмм шоколада, а макаронная фабрика из Сундбюберга добавила своих изделий на целую армию. И спиртное! Бергман-то, конечно, являл собой слегка занудного трезвенника и посему ограничился лишь упоминанием о том, что монопольно торговавшее спиртным акционерное общество "Спритсен-трален" из лучших побуждений поддержало науку бочонком жидкости для консервации. Хультен же, как и Малез, никогда не понимавший прелести полного отказа от спиртного, напротив, особо остановился на данной детали, когда пятьюдесятью годами позже взялся за перо, чтобы написать мемуары под названием "Зато это было весело".

Самым удивительным даром было все же спиртное. Братт ограничивал доступ к алкоголю в Стокгольме железной рукой, как диктатор. Заборную книжку многие считали величайшей драгоценностью. А нам выдали не только жестяной бочонок 96-процентного спирта для консервации, но и — слушайте и удивляйтесь! — полный рацион, положенный всем троим членам экспедиции по заборным книжкам на три года, с единственным условием, что ящики будут вскрыты не раньше, чем корабль минует красный камень на выходе из гавани Гётеборга!

Да, вероятно, парням действительно было там весело, но в одном пункте Хультена все же необходимо подкорректировать, поскольку самым удивительным приобретением экспедиции явились отнюдь не крепкие напитки или иные плоды хитроумных рекламных проектов Бергмана. Хоть тому и не было равных в искусстве убал-тывать до бесчувствия производителей печенья и владельцев фабрик типа "Плащи из Норрчё-пинга", но все же триумфатором, добывшим самый главный трофей, стал Малез.

Наш герой в состоянии крепкого подпития как-то вечером заприметил в ресторане "Золотой мир" Андерса Цорна. А не смог бы господин поддержать научную экспедицию в дальние края? Почему бы и нет? Прямо на следующее утро бакалавр Малез навестил великого художника в его ателье у Шлюза, где тот, пребывая в состоянии некоторой усталости, припомнил вчерашнее обещание и выписал чек на десять тысяч крон. Это была, мягко говоря, кругленькая сумма, особенно учитывая, что взамен он не попросил ничего, кроме фотографий обнаженных молоденьких японочек. Хотя снимков Цорну получить так и не удалось. Чек подписан двадцатым мая тысяча девятьсот девятнадцатого года, значит, жить художнику оставалось всего год.

Тем самым вопрос финансирования оказался решен, и это была такая редкая удача, что для трех друзей время между началом сборов и отъездом, возможно, превратилось в самый приятный отрезок долгого пути. Человек никогда не владеет миром в такой степени, как именно в этот момент — в преддверии.

Когда уже оставались считанные дни, все виделось мне как-то более отчетливо, словно между началом сборов и отъездом есть магическая связь. За рамками этого промежутка бесконечное временное пространство казалось мне предательски ускользающим. В ограничении же присутствовало освобождающее чувство покоя. Отмеренное время представлялось островком. А островок, позднее, — точкой отсчета. Это открытие долго оставалось для меня единственным ничем не омраченным преимуществом путешествий.

Они отправились в путь в феврале 1920 года — в общей сложности шесть человек. Бергман и Хультен недавно женились; жены — Дагни и Элисе — поехали вместе с ними, чтобы ассистировать при полевых работах и вести хозяйство. Кроме того, был нанят специалист по консервации по имени Хедстрём, в задачу которого входило препарировать и сохранять огромные, как хотелось надеяться, собрания млекопитающих, птиц и всего прочего, что могло оказаться в пределах ружейного выстрела

Бергмана. Насекомыми Малез собирался заниматься сам. Он, правда, тоже перед отъездом получил предложение вступить в брак — от очень молодой, но уже известной журналистки Эстер Бленды Нурдстрём, однако, поскольку речь шла о чисто фиктивном браке, Стен Бергман посчитал благоразумным наложить вето на ее участие, как будто с самого начала было решено, что рассказывать потомкам историю камчатской экспедиции станет он, и только он.

Именно поэтому книга Бергмана меня никогда не интересовала. Конечно, я могу извлечь некоторую пользу из чтения этого объемного описания трудностей тех трех лет — Бергман оказался хорошим и на редкость усердным наблюдателем, но впечатление снижают его откровенные попытки подражать Свену Хедину, что ему было не по силам. Он родился слишком поздно, не в то время. Экспедиция еще не успела миновать Александрию (а он — первую страницу своей книги), как уже "к нам наперегонки бросились люди всех мастей — цветные и белые, большинство в каких-то широких брюках-юбках, и мы с трудом решились доверить чемоданы этим атаковавшим нас негритянским предводителям и жуткого вида арабам, один грязнее и оборваннее другого".

Конечно, дешевая экзотичность в духе режущих слух перепевов евгеники еще оставалась общим местом, но Бергман-то продолжал в том же духе целых полвека. Лучше бы у него было поменьше самомнения.

Прибыв на Камчатский полуостров после четырех месяцев морского путешествия, шведы обосновались в главном городе провинции — Петропавловске, где, к их удивлению, театр Народного дома давал пьесу Стриндбер-га "Отец", что, возможно, скрашивало ощущение безнадежного захолустья, по крайней мере до тех пор, пока не выяснилось, что автором пьесы значился голландец по фамилии Стенберг. Они находились очень далеко, в том числе и от Москвы; отсюда революция казалась отдаленной и как бы еще не окончательной. Красногвардейцы и контрреволюционеры сменяли друг друга у власти, и процесс этот каждый раз принимал более или менее трагикомические формы, а на рейде все время стояли японские броненосцы — блюли интересы императора.

Случалось, что жизнь выливалась в стихийные стычки между красными и белыми, но шведы вполне устраивали оба лагеря и могли перемещаться совершенно свободно. Например, как-то летом Хультены отправились на юг собирать растения, Бергманы и Хедстрём — на север отстреливать птиц и изучать быт народа, а Ма-лез — хм, чем именно занимался он, проследить далеко не всегда легко. Сам Малез написал об этих годах не слишком много, а в книгах остальных он лишь бродит где-то на заднем плане; временами просто отсутствует или возникает совершенно внезапно, словно давным-давно пропавший кот. Похоже, он в основном действовал в одиночку и в пустынных местах. "Тут наши пути на время разошлись. Малеза двое камчадалов повезли на лодке-долбушке в деревню Машура, расположенную на семьдесят верст выше по реке. Оттуда он потом отправился вместе с кем-то из местных жителей и нескольними лошадьми к большому Кроноцкому озеру, находящемуся между рекой Камчаткой и морем".

Он ловил насекомых, валил медведей, фотографировал вулканы и чертил карты. Десятки километров необитаемых мест, часто совсем неизведанных. В одиночку. Говорят, он отличался удивительно добродушным нравом. Но о чем же он думал? И что заставило его остаться?

Когда экспедиция, выполнив свою задачу, осенью 1922 года отправилась через Японию домой, Малез остался на Камчатке. Он был самым старшим из них, однако ему еще не исполнилось тридцати. Стен Бергман пишет:

Несмотря на заросшие кустарником горы и влажные тундры, снежные бури и холод, Камчатка за эти годы все-таки завоевала наши сердца. Все страдания и трудности были забыты, зато сохранились воспоминания о прекрасных вечерах возле лагерного костра в самой глуши, где по соседству бродили медведи, о звездных зимних ночах среди белых гор и вулканов и о незабываемых мгновениях в темных юртах кочевников.

Оторваться от всего этого было трудно, и одному из наших друзей сделать это так и не удалось. Малез настолько влюбился в Камчатку, что решил остаться там еще на несколько лет. Всех, кому довелось познакомиться с Камчаткой поближе, она притягивает подобно магниту. Туда трудно добраться, но еще труднее оттуда выбраться.

Малез стал тому доказательством. Вплоть до 1930 года его подолгу полностью теряли из виду. Никто не знал, где он находится и чем занимается. В Стокгольме, среди его друзей из Энтомологического общества, постепенно поползли слухи о том, что он руководит советской фермой по разведению соболей. И как на самом деле у него там обстояли дела с женщинами? По сей день никто с уверенностью не может сказать, сколько раз он был женат и почему.

Дагни Бергман тоже выпустила книгу о приключениях своей юности, во многом более привлекательную и живую, чем удалось или захотелось создать Стену, хотя у нее время писать появилось только тогда, когда дети покинули отчий дом, то есть в конце 1940-х годов.