— Ну что ж, — он подходит ближе, обжигая дыханием, сводя с ума диким ароматом. И я прикрываю глаза, с трудом сдерживаясь, чтобы не втянуть пропахший ним воздух. — Тогда удачи, — и исчезает внутри здания.

А я открываю глаза и вижу, как с парковки отъезжает машина приглашенной танцовщицы. Я смотрю вслед синему минивэну и понимаю, что это конец мне и моей репутации.

Глава 4

Декабрь. Год назад.

Я всегда нахожу выход из любой ситуации, даже если та кажется безвыходной. И это не пустой треп или попытка нахвалить себя. Это констатация факта. И каждый, кто хоть раз имел со мной дело – может это подтвердить и привести целую кипу доказательств моих слов и моего профессионализма. Но сейчас я смотрю на злющего блондина, такого некрасивого в своей обиде, что хочется огреть его чем потяжелее, чтобы перестал быть капризной девицей, и совершенно точно понимаю, что зашла в тупик. Ни одной мало—мальски стоящей идеи, кем заменить эту скандальную парочку. Не радует даже возвращенный аванс. Что такое деньги по сравнению с пошатнувшейся репутацией? Вот именно, всего лишь бесполезные бумажки. А толстосумы сегодняшнего вечера ждут самую красивую пару в мире танца, потому что привыкли получать то, что хотят. Сегодня они хотят этих бестолковых творческих личностей, которые умудрились разругаться вдрызг из—за банальной ревности. Детский сад нервно курит в сторонке, потому что это даже не детская шалость, это глупость чистой воды. И непрофессионализм, который загнал меня в угол. Хоть самой иди танцуй, но кому я там нужна. Этим акулам бизнеса знаменитостей подавай, а не оценщика, пусть и с красивой внешностью. Да еще и одну, но, похоже, выхода у меня нет.

— О чем задумалась, детка? — перевожу взгляд на двери, куда только что смылся жалкий балерун, и сталкиваюсь с внимательным взглядом Карабаса.

— Подыскиваю что—нибудь подходящее, чем бы тебя стукнуть, — возвращаю ему его усмешку.

— Нашла? — спрашивает, когда я кручу в пальцах пульт от кондиционера.

— Ага, — и поддавшись странному порыву и нарастающей злости, метаю в него пульт. Он перехватывает его налету и смотрит с удивлением, как будто не верит, что я это сделала.

А я не свожу глаз с него, такого красивого, несмотря на то, что половина лица прячется под полумаской, и самоуверенного. И врезать хочется уже себе за глупость и за то, что стою в полушаге от него в маленькой комнатке и вдыхаю его терпкий аромат, который будоражит кровь и подгибает колени.

— Все так плохо, да, детка? — шепчет, отшвырнув пульт и зарыв пальцы в мои локоны. Его теплое дыхание щекочет щеку, и я млею от его прикосновения. Странно и глупо? О да. Но мне плевать. Я просто наслаждаюсь моментом перед публичным позором.

— Мне не привыкать, — вздыхаю, потершись затылком о раскрытую ладонь Карабаса.

— И слишком гордая, чтобы просить о помощи, — бормочет он, касаясь губами мочки уха. Вздрагиваю, ощущая, как под кожей проносится электрический разряд, обжигающим клубком скручивающийся в солнечном сплетении. — У тебя не проколоты уши?

Вопрос застает врасплох, и я приоткрываю губы в немом удивлении и тут же ощущаю на них поцелуй. Требовательный, жесткий, но вместе с тем упоительно нежный, разбивающий тугой клубок на десятки чертовых бабочек, щекочущих желанием между бедер.

И я раскрываюсь ему навстречу, сплетая наши языки в чувственном танце. Прижимаюсь к его поджарому телу, ощущая его возбуждение даже сквозь ткань брюк. А его голодный взгляд кружит голову и толкает на самые безрассудные поступки. Например, вытянуть его рубашку из брюк и скользнуть ладошками под тонкую ткань, застонав от прикосновения к горячей коже. Или укусить за губу, а потом слизать кровь, закатывая глаза от дикого удовольствия, когда сильные пальцы забираются под платье и сжимают пульсирующую плоть. Выгибаться навстречу, когда он скручивает в кулак мои трусики и одним движением срывает их с меня.

Вскрикиваю от короткой боли, когда ткань впивается в кожу, и царапаю его живот, когда пальцы касаются там, где сейчас нужны больше всего. Там, где сейчас горячо и мокро. И он наслаждается этим, выдыхая в самые губы:

— Какая же ты горячая, детка.

Раздвигает набухшие складочки, ребром ладони растирая между ними и не позволяя закрыть глаза от удовольствия.

— Даже не думай, — приказывает, не оставляя никаких шансов не подчиниться. — Я хочу, чтобы ты смотрела, детка. Смотри, как я ласкаю тебя.

Он снимает с меня платье, и я вижу, как его пальцы кружат между моих бедер, едва задевая клитор. Дразнят, заставляя меня едва ли не насаживаться на них. Только чтобы получить их внутрь. Но он легко ускользает, чтобы спустя удар сердца снова дразнить и распалять меня, срывая стоны и проклятья его неторопливости.

И слышу в ответ его смех. Цепляюсь за него пальцами, слыша, как хрустит ткань под моими пальцами.

— Пожалуйста, — шепчу, теряясь в собственных ощущениях, потому что не могу больше терпеть. Потому что никогда раньше я не испытывала ничего подобного. Никогда. Ни разу в своей жизни я так остро не хотела ощутить в себе мужчину, как сейчас и именно его.

— Что, детка? — хрипит, языком прочерчивая путь вдоль пульсирующей жилки на шее. — Я тебя не слышу, — прикусывает кожу над ключицей, и огненная лава обжигает меня от кончиков пальцев на ногах до макушки, растекается влагой по мужским пальцам на моей плоти, горячими толчками пульсирует под его губами. Кожей я ощущаю, как он улыбается, с легкостью ловя каждую мою реакцию на него. — Так что ты говорила, детка? — стягивает лифчик, обнажая налитую от возбуждения грудь с торчащими сосочками. — Ох, девочка…Ты меня убиваешь, — и накрывает ртом грудь, жадно втягивая сосок. И это сносит крышу, судорогой удовольствия сводит ноги. Пальцы впиваются в его волосы, прижимая к груди, не желая, чтобы он прекращал, потому что мне кажется, я умру, если он остановится.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Но он отрывается, пройдясь зубами по тугой горошине соска. И я задыхаюсь от удовольствия, граничащего с мукой. И в глазах Карабаса, сейчас темных, как самая глубокая бездна, отражается мое собственное безумие.

Дрожащими пальцами расстегиваю его ремень, потом брюки и ладошкой касаюсь возбужденного члена через белье. Ох, черт… Какой же он большой. И страх смешивается со жгучим предвкушением чего—то нового. Потому что у меня никогда не было такого большого мужчины. Подаюсь к нему, вжимая в стену, кончиком языка обвожу пахнущие мной губы, не прекращая потирать его член, чувствуя, как он подрагивает под моей лаской.

— Нравится, да, Карабас? — шепчу, прикусывая мочку уха.

— О да, детка, ты на правильном пути, — отвечает и одним рывком проникает в меня пальцами, вырывая из груди крик. Кусаю его за плечо, чтобы снова не закричать, потому что нет сил выдерживать его яростные движения. И тут же осознавать, что этого до боли мало. Мне хочется еще. Его хочется. Почувствовать, как его твердый член наполнит меня. Как он войдет в меня одним рывком и будет трахать до потери пульса. Без всяких нежностей и прочей шелухи. Он понимает все без слов. Разворачивает меня к себе спиной, распластав по стене, и одним мощным толчком оказывается внутри.

И снова мой крик, срывающийся на стон.

— Тише, малышка, — шепчет, яростно двигаясь во мне, выколачивая из меня стоны. Смешивая боль с острым удовольствием.

Тише? Он серьезно? Не могу я тише, потому что это выше меня. Потому что я совершенно не знаю, что делать и куда деться. Потому что никогда не думала, что секс – это настолько потрясающе. И что я могу быть такой развратной, наплевав на все и всех.

— Ты еще покричишь для меня, обещаю, — сорванным голосом, ладонью зажимая мне рот. И я тут же впиваюсь в его ладонь зубами, когда судороги удовольствия выкручивают тело. И слышу приглушенный рык в самое ухо, и то, как он толкается во мне яростнее, резче, чтобы через мгновение сорваться вместе со мной.

Нас трясет от пережитого, а у меня до сих пор судороги прокатываются отголосками первого в моей жизни оргазма. Безумия, от которого хочется и плакать, и смеяться. И я чувствую, как крупные слезы катятся по щекам, падают на все еще зажатую моими зубами ладонь Карабаса.

Он вдруг вздрагивает всем телом, словно его ударили наотмашь, разворачивает меня лицом к себе, и я всхлипываю от острого разочарования. Потому что без него внутри вдруг становится так пусто и погано, что стыд заливает румянцем щеки. А я зажмуриваюсь, не желая смотреть на него, свято веря, что этот незнакомец, только что удовлетворивший свою похоть, видит во мне самую обычную шлюху. А как еще меня назвать, оттраханную в небольшой кладовке, на этот вечер переделанную под гримерку?

— Карина, — зовет он тихо. Я слышу, как дрожит его сиплый голос и пальцы, стирающие мои слезы. — Что случилось, малышка? Я сделал тебе больно?

Поспешно качаю головой: нет, Карабас, ты сделал гораздо хуже – подарил мне крышесносный оргазм, от которого до сих пор потряхивает.

— Тогда что? — мягко касается губами скулы, оставляя на вспыхнувшей коже влажный след. И у меня подкашиваются ноги от этой ласки, такой невинной и запредельно нежной. — Почему ты плачешь?

Я распахиваю глаза от тревоги, что пропитывает каждое произнесенное им слово, и сталкиваюсь с встревоженным взглядом Карабаса. И в нем – лишь беспокойство и восхищение, проступающее рыжими точками в небесной синеве. И все внутри вновь скручивается тугой пружиной от этого взгляда. Никто и никогда на меня так не смотрел. С обожанием и еще чем—то таким тягучим, как карамель, которая тут же растекается по моим венам, будоража. А еще с откровенным желанием, диким, необузданным и не грязным, как у всех тех, что отвешивают гадкие шуточки и делают недвусмысленные намеки, ведясь на мою внешность. От его желания начинает трясти как в лихорадке и хочется окунуться в него с головой, ощутить на кончиках пальцев.  И неважно, что я все еще дрожу отголосками оргазма. Все неважно, потому что Карабас смотрит так, что мое давно заледеневшее сердце кровоточит, глухо разбиваясь о ребра.