Поездка в центр Бристоля заняла целых полчаса, главным образом из-за большого количества машин в час пик и дорожных работ. Они ехали молча, поскольку никто не хотел обсуждать дело в присутствии таксиста, да и говорить им было особо не о чем. Исход дела находился сейчас в руках суда присяжных — или, точнее, окажется в их руках, как только адвокат и прокурор произнесут заключительное слово.

Услышав хрипы в груди отца, Никки обернулась и посмотрела на него, испугавшись, что он страдает сильнее, чем признается. Он слегка кивнул ей, словно говоря, что все в порядке, но она все равно волновалась, потому что напряжение судебного процесса, случившегося после того, как отец потерял дом, бизнес и фактически весь капитал, оказалось для него слишком сильным. За последние два месяца его дважды госпитализировали, оба раза с подозрением на инфаркт, но, к счастью, выяснилось, что это всего лишь приступы паники, вызванные нервным перенапряжением. Однако врачи предупредили Адель, что кровяное давление пациента вызывает серьезное беспокойство; ко всему прочему, Грант терял вес из-за того, что почти не мог есть.

Когда они приехали, вокруг здания суда толпились репортеры как местных, так и национальных СМИ, потому что это дело вызвало большой общественный резонанс. Адвокаты советовали им не смотреть новости и не читать газет, потому что стиль рассчитанных на сенсацию сообщений мог навредить пониманию происходящего и подорвать их боевой дух.

Итак, опустив, как обычно, головы, они прокладывали себе путь в толпе; Никки крепко держалась за руку Спенса, Адель — за руку Джереми. Они игнорировали все вопросы и направленные на них камеры, пока не оказались в здании суда. Сотрудник службы безопасности просканировал их сумки и пальто, после чего пропустил в центральный зал.

Джолион Крейн приехал несколько минут спустя и, обменявшись с клиентами рукопожатием и наградив уверенной улыбкой, провел их в пресс-центр на втором этаже, с чего начинался каждый день на этой неделе. Помещение было небольшим, но вокруг стола хватало места, чтобы усадить восемь человек, а на подносе их ждали термосы с чаем и кофе — один из помощников Джолиона готовил их каждое утро, прежде чем начиналась встреча.

Первые несколько минут Джолион посвятил короткому пересказу событий предыдущего дня: он объяснил важность свидетельства миссис Адани и то, почему ее оценка состояния здоровья Зака и ситуации в доме так важна для защиты, несмотря на то что миссис А. была свидетелем обвинения. Затем вошел Адам Монк, их барристер[16], уже в традиционном парике и мантии, как всегда, спокойный и торжественный. Однако за этой степенностью скрывалась осторожность, которая с самого начала вселила в Никки веру в него. Ее отец тоже чувствовал себя увереннее в присутствии Монка, который вел себя решительно, но не покровительственно, а его английский язык произвел на них всех глубочайшее впечатление. Фактически, за прошедшую неделю, уважение Джереми к молодому человеку достигло почти преклонения и обожания, и, когда Никки заметила это, она была очень тронута. Однако она не могла не размышлять о том, изменится ли отношение ее отца к адвокату в конце дня.

Рассказав им, что должно произойти в следующие несколько часов, Монк отвел в сторону Джолиона Крейна, чтобы обсудить с ним заключительное слово, которое они готовили до поздней ночи. Затем Джолион, выступавший в роли помощника Монка, ушел в гардеробную, оставив в пресс-центре клерка: тот наливал кофе всем желающим — хоть как-то успокоить нервы.

В девять сорок пять двери в зал суда открылись, и все начали регистрироваться. Места для прессы и публики снова быстро оказались забитыми до отказа, а скамьи для адвокатов вскоре заполнились юристами в черных мантиях и завитых париках, а также клерками в темных костюмах и белых рубашках. В настоящий момент скамья судьи была пуста, но величественный герб позади нее был столь же королевским и пугающим, как и сам судья, достопочтенный сэр Марк Ледел, кавалер Ордена Британской империи. Адам Монк, королевский адвокат, сообщил им, что Ледел справедливый человек, проявляющий склонность к вынесению достаточно мягких приговоров, и совершенно ясно, что именно такой судья и устраивает их, учитывая обвинение в непредумышленном убийстве, совершенном в состоянии аффекта.

Не поднимая глаз всю дорогу до скамьи подсудимых, куда ее вели под конвоем, Никки попыталась черпать силы из того факта, что сегодня здесь собрались самые близкие ее друзья: не только Дэвид, Дэнни и миссис А., но и целая толпа ребят с «Фабрики» и даже несколько соседей. Она знала, что ее поддерживает не только Спенс, ее самая надежная опора, но и, конечно, ее родители; и даже сержант уголовной полиции МакАллистер, которую она увидела, прежде чем войти сюда, дружески улыбнулась ей. Никки понимала: никто не хочет, чтобы ее признали виновной, но закон есть закон, поэтому должны быть соблюдены все требования судопроизводства. Хотя в глубине души она знала, что за прошедшую неделю была озвучена отнюдь не вся правда.

— Всем встать!

Когда присяжные встали и в зал вошел судья в красной мантии и в парике из конского волоса, Никки чувствовала, что от страха у нее подкосились колени. Она почти пожалела, что настояла на своем, но уже было слишком поздно что-то менять, и даже если бы это было возможно, в глубине души она знала, что снова поступила бы так же. Она бы никогда не смогла продолжать вести обычную жизнь, если бы ее отец попал в тюрьму, страдая так, как она даже не хотела себе представлять. Не то чтобы она смирилась с тем, что он сделал с Заком, но она не снимала вины и с себя: ведь, если бы она тогда взяла Зака к себе в спальню или осталась с ним и спала на диване, то, возможно, он все еще был бы с ними. И как бы настойчиво и раздраженно Спенс и ее мать ни пытались отговорить ее от этого решения, она не поддавалась. Самый сильный аргумент привел ее отец, который приказывал, просил и даже угрожал ей: она должна образумиться и позволить ему заплатить за то, что он совершил.

— Ты говоришь, что не сможешь продолжать жить своей жизнью, думая о том, каково мне сидеть за решеткой! — закричал он. — Но разве ты не понимаешь, что я тоже не смогу так жить — если это произойдет с тобой? Как ты считаешь, как я смогу жить, зная, что ты платишь за преступление, которое совершил я?

— Этого не произойдет, — выдвинула она запасной аргумент, мысленно молясь о том, чтобы не ошибиться. — Поскольку я мать Зака, присяжные отнесутся ко мне с большей симпатией, и даже если мне вынесут обвинительный приговор, то, возможно, срок будет небольшим.

— Но ты ведь не можешь быть в этом уверена! — в отчаянии воскликнул он. — Нет, Николь, прости, но я не могу позволить тебе так поступить.

— Это не обсуждается! — закричал Спенс. — Ты не можешь обмануть закон, Никки, во всяком случае, не так, как предлагаешь…

— Я не пытаюсь обмануть закон! — гневно заявила она. — Я пытаюсь обмануть судьбу. Почему считается нормальным позволить ребенку заболеть ужасной болезнью, почему все ожидают, что мы отойдем в сторону и сложим руки? Мы не беспомощны. Мы можем сами принимать решения, и я, со своей стороны, рада, что Зака никто не вынудит остаться здесь и терпеть одному Богу известно какую боль и муку, лишь потому, что мы слишком щепетильны, трусливы или слепо моральны, чтобы помочь ему.

— Мы все понимаем, что ты чувствуешь! — прорычал Спенс. — И я не стану оспаривать ни одно твое слово; я просто хочу сказать, что ты не можешь предстать перед судьей и присяжными за то, чего не совершала.

— Нет, могу. Могу и предстану.

— Нет, — твердо заявил ее отец. — Я тебе не позволю.

— Ты чертовски прав, что не позволишь! — с горечью воскликнула ее мать. — Я не допущу, чтобы она…

— Прекратите, да прекратите же! — закричала Никки. — Я приняла решение и не отступлюсь от него. Папа, даже если ты пойдешь в полицию и признаешься во всем, я скажу им, что ты просто пытаешься взять мою вину на себя. И полицейские поверят мне, а не тебе, так что, пожалуйста, не делай этого. Это только еще больше все усложнит, а ситуация и так достаточно сложная.

— Вот это сказала так сказала, напрямик, без утайки! — возмутился Спенс. — Ты, очевидно, просто спятила, Никки, и я не собираюсь тебя в этом поддерживать. Я сам пойду в полицию и позабочусь о том, чтобы они знали: твой отец говорит правду.

— И они решат, что ты делаешь то же, что и он, то есть пытаешься защитить меня, — резонно возразила она. — Нет, вы меня простите, но я сказала вам, что я собираюсь сделать, и если ни один из вас не захочет поддержать меня, то я попытаюсь уважать ваше решение, но мне будет очень больно, если вы откажетесь прийти на слушание моего дела.

В конце концов, именно первое подозрение на инфаркт у отца несколько остудило их пыл и даже убедило ее мать посмотреть на вещи глазами дочери.

— А ты думала о том, на что будешь жить, если папа действительно заболеет или попадет в тюрьму? — спросила ее Никки. — Я не хочу тебя обижать, но ты уже немолода и вряд ли сумеешь сделать карьеру — я не хочу сказать, что это совершенно невозможно, но никакая работа не обеспечит тебе такой доход, к которому ты привыкла.

— Сейчас я трачу куда меньшие суммы, — напомнила ей мать.

— Да, и тебя это ужасно раздражает; но даже и это больше, чем ты смогла бы заработать самостоятельно. Пожалуйста, попытайтесь понять: я должна знать, что вы с папой ни в чем не будете нуждаться, прежде чем я смогу продолжить жить своей жизнью.

— Ты не несешь за нас ответственность! — закричала ее мать. — Мы взрослые люди, а ты не совершала никакого преступления.

— Давайте не будем возвращаться к этой теме! — взмолилась Никки. — Вы — мои родители, поэтому, конечно, я несу за вас ответственность, по-другому и быть не может.

Ее мать в отчаянии покачала головой.

— Как ты вообще умудрилась стать такой? — удивилась она. — Такой упрямой и… нравственной. Этому ты явно научилась не от меня.