— Может, и от тебя, — возразила Никки, — особенно в том, что касается упрямства, но этот вопрос мы обсудим как-нибудь в другой раз. А сейчас важно не допустить, чтобы папа пережил еще больший стресс. Сердце у него слабое, а давление высокое, так давайте подумаем о том, что с ним может произойти, если мы внезапно повернемся к нему и скажем: «Ладно, Джереми, можешь идти за решетку, удачи тебе с отбыванием наказания; будем надеяться, что другие заключенные не выяснят, за что тебя посадили; но если вдруг и выяснят, то ничего страшного: тюремные врачи свое дело знают».


Вспомнив теперь, как вытянулось лицо ее матери, когда она это произнесла, Никки почувствовала, как кровь отхлынула от ее собственного лица, пока она слушала, как Адам Монк произносит свое заключительное слово. Он сумел покорить весь зал суда. Никто не шевелился и даже не кашлял, очевидно, не желая пропустить ни единого слова, слетавшего с его уст. Он, несомненно, убедителен, подумала Никки, по крайней мере, с ее точки зрения, и она попыталась сказать себе, что, будь она членом суда присяжных, после этого выступления определенно вынесла бы вердикт — «невиновна». Никки даже видела, как несколько присяжных заседателей вытирают слезы, она же позволила слезам свободно течь по ее щекам, когда Монк говорил о Заке и его болезни. Ей все еще так сильно его не хватало, что сердце разбивалось каждую ночь, когда она ложилась спать, и каждое утро, когда вставала. Ей было жаль, что члены суда не были с ним знакомы: не потому, что она думала, что это может повлиять на их решение, а просто потому, что она хотела, чтобы мир знал его как красивого, живого маленького мальчика, а не как невинную жертву редкой и неизлечимой болезни.

Внезапно все словно смешалось, слова адвоката и ее собственные проходили через ее мозг, как чужие, не находя себе нигде места и потому двигаясь дальше, туда, где она не могла поймать их. Затем стены зала суда, высокие и белые, начали напоминать ей стены в тюрьме и то, как они надвигались на нее. Она чувствовала, как ее затягивают в пропасть воспоминания о тех бесконечных, ужасных нескольких днях, которые она провела в Иствуд-парк, и то, что случилось потом.

Во рту у нее пересохло; она не могла сглотнуть. Голова все еще кружилась. Неужели Сирина и ее подельщицы действительно пытались убить ее? Неужели они зашли бы так далеко, если бы надзирательница и другие заключенные не оттащили их от нее? Она тогда потеряла сознание, и окружающие считали, что она, возможно, уже испустила дух; так что, вполне вероятно, они довели бы дело до конца.

Ужасный жар распространялся по ее телу. Вполне вероятно, следующие пять или больше лет ей придется провести с подобными женщинами. Какой она станет к тому времени, как выйдет из тюрьмы? Где будет Спенс? Почему она не уделила ему больше внимания в своей схеме? Он сказал, что отказывается поддерживать ее, но солгал, потому что был здесь с самого начала.

Придется ли им сегодня попрощаться, когда все закончится?


Слушая заключительную речь адвоката и чувствуя, как жена вцепилась в его руку, Джереми Грант мучился от такого стыда, который не мог вынести. Но поскольку слова сами по себе были как наказание, а его душа должна была испытать это, он не стал пропускать их мимо ушей. Вместо этого он впускал все слова в свое сердце, увеличивая за их счет невыносимое бремя горя и вины, уже выросшее там. Хотя он сейчас ничего не говорил и даже почти не шевелился, он нисколько не сомневался в том, что как бы громко его дочь ни возмущалась, но если результат этого испытания окажется не таким, на который они надеялись, то ничто в мире не заставит его позволить ей заплатить за преступление, которое совершил он. Он уже позволил расплатиться за свой проступок ее матери, и сказать, что он сожалел об этом, было бы неслыханным преуменьшением. Он мучился с тех пор и знал, что мучения продлятся до конца его дней. Его единственное оправдание того, что он позволил Адель взять вину за смерть Мэтью на себя, состояло в том, что в горячке событий он запаниковал, а когда пришел в себя, она уже не позволила ему повернуть все вспять. Впрочем, он все равно пошел бы в полицию, если бы она не заставила его понять, как сильно они с Николь нуждаются в нем: она была все еще глубоко травмирована тем, что случилось, и едва могла справиться с собственной жизнью, не говоря уже о ребенке. И потому он пустил все на самотек, и в течение долгого времени они прикладывали максимум усилий, чтобы забыть о прошлом, но оно всегда было рядом, в тени, оно просачивалось сквозь трещины в их браке и руководило почти всеми их поступками.

Возможно, потеря всего станет справедливым наказанием за его ложь.

То, что он сделал с Заком, тем не менее было гораздо, гораздо хуже. Хотя ребенок все еще дышал, когда он покидал дом, Джереми был абсолютно уверен (он знал это в глубине души, как и все остальные), что сыграл не последнюю роль в преждевременной кончине Зака. Тот факт, что его жизнь была бы отравлена всевозможными увечьями и болью, в любом случае, не оправдывал то, что сделал Джереми: в какой-то степени его поступок, похоже, все только усугубил. Господь свидетель, он отдал бы все что угодно — свободу, даже собственную жизнь, — лишь бы суметь вернуть ребенка матери. Но это было для него настолько же невозможно, как и искоренить тот ген, который стал причиной беды.

Однако кое-что все-таки оставалось в его силах: он мог позаботиться о том, чтобы его дочь ни единой минуты не страдала, отбывая наказание за преступление, которое совершил он.


Судья закончил подведение итогов, и присяжные удалились, чтобы начать обсуждение. Когда Никки смотрела, как они уходят, ее сердце так отчаянно колотилось, что она почти не слышала скрипа стульев и перешептывания вокруг. Хотя Никки украдкой бросала на них взгляды в течение всей этой недели, и особенно сегодня утром, пытаясь оценить, как они реагируют на выступления обвинителя и Адама Монка, но она так и не поняла, какое мнение могло у них сложиться. Ее собственные мысли походили на шарики ртути: они ускользали от нее, как только она пыталась поймать их. Никки не могла разобраться в своем душевном состоянии, она только ощущала тяжесть страха, из-за которого встать со скамьи подсудимых для нее было почти невозможно.

Однако когда она присоединилась к Спенсу, друзьям и родителям в отдельном помещении, которое подыскал для них Джолион Крейн, она была уже преисполнена решимости не показывать своего страха. Она надела широкую улыбку и соглашалась со всеми, когда они говорили, какую блестящую заключительную речь произнес Адам Монк.

— Я наблюдал за присяжными, — сказал ей Дэнни, — они определенно на твоей стороне.

— Полностью согласен, — кивнул Дэвид. — Это было заметно, и пресса говорит то же самое. Тебе стоило послушать их, когда они выходили.

Чувствуя необходимость оставаться, насколько это возможно, в мире, параллельном прессе, Никки повернулась к миссис А.

— Спасибо, что снова приехали, — сказала она, крепко ее обнимая, — это много для меня значит.

Миссис А. ласково похлопала ее по спине, а затем протянула руки, чтобы поздороваться с родителями Никки, которые как раз входили в комнату. Никки с большим удовольствием смотрела, как между ее матерью и миссис А. устанавливаются теплые отношения, потому что, Бог свидетель, в это непростое время Адель нуждалась в подруге — человеке, с которым она могла бы поговорить, излить душу и который бы не был членом семьи. Сохраняя, как всегда, невозмутимое спокойствие, миссис А. была рядом, и, хотя Никки понимала, что они давно взвалили на нее тяжелую ношу, она находила утешение в том, что эта женщина, несомненно, сумеет оказать моральную поддержку ее матери, если присяжные вынесут вердикт «виновна». О том, как отреагирует отец, она даже не позволяла себе думать: ей оставалось только надеяться, что этого не произойдет.

Миссис А., как обычно, прихватила с собой корзинку с сэндвичами и различными соусами, но к еде никто не притронулся, а когда время ожидания затянулось, стало ясно, что нервы у всех напряжены до предела. Никки сидела рядом с отцом, вцепившись в его руку, а Спенс и остальные прилагали максимум усилий, пытаясь переплюнуть ее мать в энциклопедическом познании старых фильмов — об этом увлечении матери Никки даже не подозревала.

— Если тебя признают виновной, — пробормотал отец, — я…

— Тш-ш, — перебила его Никки. — Давай не будем об этом сейчас.

— Но я хочу, чтобы ты знала…

— Нет, папа. Пожалуйста. Я знаю, что ты хочешь сказать, но сейчас неподходящее время, чтобы обсуждать это. — И, выпустив его руку, Никки пошла к двери. Однако не успела она дойти, как раздался стук, и дверь открылась.

— Присяжные приняли решение, — сообщил ей Джолион.

На одно ужасное мгновение Никки захотелось немедленно броситься бежать. Но затем, напомнив себе, что все, кого она любит, — рядом, и что она справится, Никки гордо расправила плечи и вышла из комнаты.

Несколько минут спустя она уже смотрела, как присяжные возвращаются в зал и занимают свои места. Она еще раз попробовала прочитать выражения их лиц, но, поняв, что ни один из них не смотрит на нее, почувствовала, как в душу ее вползает ледяной страх. То, что они не встречались с ней глазами, могло означать лишь одно.

И снова потекли томительные минуты ожидания. Она все больше теряла ощущение происходящего, словно смотрела фильм, постоянно ускользающий из фокуса ее внимания. Ей приказали встать, и охранявший ее полицейский взял Никки за локоть. Она встала со скамьи и посмотрела на судью, сидящего по ту сторону зала-колодца. Кто-то уже вручил ему приговор, написанный на листке бумаги. Судья уже прочел его, но на его лице не отражалось ничего, что могло бы подготовить ее к тому, что там написано.

— Члены суда присяжных, вы пришли к единому мнению? — вопрос зловещим эхом разнесся по залу.