Рабигуль посмотрела на нее с улыбкой:

- Состояние души, говоришь? Красиво! Чьи же это слова?

- Мои! - вызывающе ответила Маша.

- Скажешь тоже! - не поверила Рабигуль. - Ты так сроду не говорила.

- Да ладно! - засмеялась Маша. - Все мы немножко "душечки". Ой, чайник свистит!

И она умчалась на кухню. Крикнула оттуда весело:

- Пожалуйте к столу, дорогая гостья!

"Ну вот что с ней делать?" - думала Рабигуль, глядя, как светится от радости Маша, как мелькают ловкие руки, выставляя на стол все, что есть в доме. включается-выключается маленький телевизор - "Ну его, надоел!" наливается крепкий янтарный чай.

Всегда такая, когда влюблена, а влюблена, если вспомнить, почти всегда. И при этом скрипачка прекрасная, вдохновенная. Может, как раз поэтому?

- Волосы-то зачем перекрасила? - спросила Рабигуль.

- Так ему больше нравится, - вызывающе ответила Маша.

- Разноцветные? - не поверила Рабигуль. - Как у продавщицы?

- Да.

Маша внезапно обиделась. Молча налила чаю, молча села напротив. Под шелковым абажуром огнем горели ее разноцветные волосы: одна прядь - седая, другая - рыжая, третья - черная. Ах, Машка, Машка! Рабигуль отодвинула стул, встала, подошла к подруге.

- Машенька, не сердись. Но я за тебя волнуюсь... Странный он, этот твой Сапта.

- " Да он в сто раз порядочнее твоего поэта! - взорвалась Маша. - У него все честно, открыто: да, жил со всеми, как принято в их общине, да, они вместе растят детей и не знают, кто у кого отец - это их общие дети, - но возникла в его жизни я, и все для него изменилось!

- Это он так говорит, - грустно вставила свое слово в речь подруги Рабигуль.

- Да не будет он врать! - возвысила голос Маша. - Ему это просто не нужно!

- Машка, ты доверчива, как ребенок, - вздохнула Рабигуль.

- А в любви человек всегда доверчив, - призадумалась Маша. - Доверчив, как в детстве. Вот вспомни, когда ты была маленькой, возникала у тебя мысль, верить кому бы то ни было или нет? Молчишь? То-то...

Снег валил густыми, тяжелыми хлопьями, превращая в белое поле все пространство небес, застилая Москву своим покрывалом.

- Останешься? - сладко потянулась Маша. - В твоих сапожках...

- Останусь. - Рабигуль прищурилась на огонь. - Хорошо у тебя, Маша. Уютно, тепло, как-то солнечно.

- И вкусно! - добавила Маша.

- И вкусно, - согласилась с ней Рабигуль: сегодня Маша испекла свой знаменитый пирог.

Телефон загудел на низких басах, как шмель.

- Это меня, - вскочила Рабигуль. - Я дала Володе твой номер. Возьми скорее трубку!

- Эта мне интеллигенция, - проворчала Маша. - В моем-то доме уж можешь себе позволить снять трубку? Чай не чужие... Але, Сапта? Повторяю ли я мантры?

А как же! - Маша, прикрыв ладонью трубку, хихикнула. - Как раз сейчас этим и занимаюсь!

Рабигуль перешла из кухни в комнату - пусть Маша чувствует себя свободно, - стала стелить постель - ее белье лежало в целлофановом пакете, в шкафчике, - потом прошла в ванную, приняла душ и почистила зубы, вернулась, легла, взяв в руки книжку. А Маша все общалась со своим Саптой. "Когда же она играет? - подумала Рабигуль. - К концертам готовится-то она когда?"

Не успела трубка коснуться рычага, как телефон зазвонил снова.

- Твой! - крикнула из кухни Маша.

- Здравствуй, - выдохнула в трубку сразу счастливая Рабигуль.

- Еле прорвался, - не ответив на приветствие, буркнул Володя. - Это ты, что ли, там трепалась?

- Нет, Маша, - виновато шепнула Рабигуль в трубку.

- Ничего себе...

- Но она в своем доме...

- Значит, нечего было давать ее телефон! Ладно, до завтра.

Не дожидаясь ответа, Володя бросил трубку. А Рабигуль еще долго сидела в длинной ночной рубахе, в накинутом на плечи халате, бессильно опустив руки.

"Это жизнь, - говорила она себе. - В жизни тебя могут разлюбить. Похоже, меня разлюбили". Кровь бросилась ей в голову, застучала в висках. "Нет, такого не может быть! Он просто сердится, что я не написала Алику. Надо написать, и тогда он не будет сердиться и мы будем по-настоящему вместе!"

Лежа в постели, прислушиваясь к ровному дыханию спавшей у противоположной стены Маши, Рабигуль искала и находила причину горьких для нее перемен в себе. Она терзала и укоряла себя. "Эх ты!

Столько лет мечтать о любви и струсить. Конечно, он прав: я веду себя просто подло. Надо освободиться самой и освободить Алика. Разве он не достоин любви? А Соня..."

Мысль о Соне смутила. Какая-то женщина будет из-за нее плакать... Но ведь Володя не раз говорил, что они с Соней давно не близки, что Соне в общем-то все равно, что они давно не любят друг друга... Так успокаивала себя Рабигуль, стараясь не думать об их общей дочери, общем доме, многолетней привычке... Когда нам надо, мы всегда находим себе оправдание.

6

Шел снег. Приближался, стоял уже на пороге Новый год. Странное оцепенение нашло на Рабигуль.

Она словно вслушивалась в себя: что же с ней происходит? Машинально, механически отрабатывала положенные уроки - виолончель стонала и жаловалась, задумываясь, грустила, и Рабигуль, спохватившись, что играет уже свое, поспешно переходила на партию, которую предстояло играть сегодня. Иногда записывала свое, если чувствовала, что в дальнейшем фрагмент пригодится, иногда - нет. Вечером надевала вечернее платье, а сверху шубку и шла на концерт.

Там начиналась ее настоящая жизнь. Ярко освещенная сцена, темный, притихший зал, раздраженный, как всегда перед концертом, маэстро, а потом взмах палочки и - музыка. Все исчезало - все горести и тревоги, весь мир пропадал, даже любовь. Оставалась музыка.

По ночам звонил Володя, после концертов. Злился, жаловался, что не пишется, ревниво спрашивал, как у нее. Рабигуль чувствовала, что приближается к чему-то значительному - недаром своевольничала виолончель, но Володе не говорила, потому что знала, что он расстроится, еще по Алику знала: мужчины не любят, когда женщина в чем-то их обгоняет.

- А когда ты напишешь своему благоверному? - снова и снова терзал ее Володя.

"А ты меня любишь? А ты не предашь?" - хотелось спросить Рабигуль, но она стеснялась: вроде требовала гарантий. А какие в любви могут быть гарантии?

"Надо порвать с Аликом, тогда он и решится". Так думала Рабигуль, а сама все тянула, тянула... Видно, ангел-хранитель отводил ее руку.

Затаился и Алик. Письма его стали короткими и какими-то отстраненными, хотя он и напоминал Рабигуль, что она обещала приехать, писал, что ждет и купил ей вечернее платье.

- Вот это, с блестками, - решила Инна и ткнула пальцем во что-то переливающееся.

Гена стоял с ним рядом.

- А ты как думаешь? - повернулся к нему Алик.

- Да не секу я в таких делах, - отвел глаза в сторону Гена.

"Неужели знает?" - екнуло у Алика сердце. Платье не нравилось - слишком блестело, - но Инне виднее... А Гена все смотрел в сторону, а потом решительно их покинул и отправился в отдел игрушек.

- Эй, ты куда? - крикнула Инна, но он будто не слышал.

Платье уложили в пакет с ручками - такой пакет для Москвы ценность, очень даже неплохой сувенир, - двинулись к кассе, и тут к ним присоединился Гена.

- Что это? - холодно спросила Инна, глянув на плоскую большую коробку.

- Кукла.

- Сколько?

И когда Гена назвал цену, Инна в бешенстве рванула коробку у него из рук.

- Ты что, рехнулся?

Но Гена коробки не отдал.

- Я, кажется, неплохо зарабатываю, так? И это мои деньги, и дочь - тоже моя.

Инна остолбенела от неожиданности и гнева. А Гена спокойно обошел ее с Аликом, как обошел бы стол или стул, заплатил, вышел на улицу, сел в машину и стал хмуро ждать. С окаменевшим лицом, сжатыми в тонкую полоску губами вышла к машине Инна.

- Я, пожалуй, пешком, - неуверенно сказал Алик и" не дожидаясь ответа, ретировался.

"Ну, все. Вот и все", - повторял он себе, чувствуя странное облегчение. Но на следующий день ждал Инну с возрастающим нетерпением, и когда она пришла, ринулся ей навстречу, сжал в объятиях с такой страстью, словно они не виделись долгие годы.

- Хочешь? - понимающе шепнула она. - Ах ты... - и не докончила фразы.

Да, он хотел эту женщину, так боялся, что она не придет, и рядом с этим безудержным, безумным желанием все остальное было не важно.

- Он знает? - спросил Алик, когда страсть, как голодный зверь, на время насытилась.

- А и хрен с ним! - весело ответила Инна. - Ты, что ли, трусишь?

Алик покраснел и закашлялся.

- Не в этом дело, - сказал он с трудом. - Но я берегу твой покой.

- А может, свой? - приподнялась на локтях Инна, и он увидел длинные волосы под мышками и почувствовал сладковатый запах ее пота.

- Может, и свой, - стиснул зубы Алик. - Но твой - в первую очередь.

- А может, в первую очередь - покой своей Гулечки? - не унималась Инна. - Интересно, как ты ей посмотришь в глаза?

- Наверное, так же, как ты - Гене.

Алик понимал, что хамит, но остановиться не мог.

Глухое раздражение поднялось в нем - претив этой не по летам располневшей женщины, против той легкости, с которой она вступила с ним в связь - ведь не любит, балуется от скуки! - заговорила какая-то странная солидарность со всеми обманутыми мужьями, в том числе с Геной. А вдруг и Рабигуль... Неожиданная мысль обожгла огнем. Нет, она не может. Не посмеет! Она совсем другая: чистая, гордая и порядочная. Она никогда...

- Ну ладно, - сказала Инна, протянув руку за его халатом, в который с удовольствием облачалась всегда, и он снова почувствовал запах пота, который еще недавно возбуждал, а теперь стал противен. - Мне пора: скоро Гена придет. Да не переживай ты так, - с неожиданной проницательностью усмехнулась она, - никуда твоя Гуль-Гуль не денется.

- Почему "Гуль-Гуль"? - напряженно спросил Алик.