— Не желаете ли отведать козьего сыру, мсье? — осведомился старый официант. — Мы очень рекомендуем вам вот этот, особо зрелый, превосходного качества и очень редко встречающийся, его нам доставляют прямо от одного специалиста-фермера, доки в своем деле, из окрестностей Пюи-де-Дом, из местечка, именуемого «Золотой орех», он утверждает, что откармливает свою козу именно орехами…

— Ходят разные слухи… — сказал Шарль Гранд, — а наш мирок такой маленький, и никто в нем не выдумывает нового, все в нем всего лишь повторение уже пройденного, некое эхо. Так вот, до наших ушей действительно дошли кое-какие слухи, что двое из числа моих собратьев сделали Маргарет Стилтон кое-какие авансы и выразили желание, чтобы она с ними сотрудничала, хотя бы отчасти.

— Вы первый говорите мне об этом.

— Ничего удивительного… Вы первый наложили лапу на неистощимый источник, приносящий богатство, но в наших же с вами общих интересах сделать так, чтобы этот источник не разлился на два потока… Итак, она вам ничего не говорила?

— Да нет, ничего, уверяю вас. К тому же мы с ней практически не расстаемся.

— Да? А что она сейчас поделывает?

— Сидит дома и пишет, ожидая моего возвращения.

— А ее почта? Письма, которые она получает и отправляет? Ведь мы передаем ей их мешками!

— Так ведь распечатываю их я, и читаю их ей тоже я, по ее собственной просьбе. В основном это всего лишь слова благодарности от восторженных читателей.

— Мой дорогой Авринкур, посмотрите мне прямо в глаза! Какой огонь в них пылает, бог мой! Уж не задел ли я вас своей болтовней?

— Нет, только удивили.

— Смотрите в вашу тарелку, ешьте, и поговорим спокойно. Вы нашли идеальную женщину. Она работает на вас. И не надо возмущенных жестов, а лучше послушайте меня. Не усмотрите в моих словах досады и колкостей, желания уязвить вас, нет, услышьте в них некое подобие зависти. Клеманс Массер является для нас источником, дающим драгоценную влагу, которую мы оба разливаем по бутылкам. Ну кто бы не пожелал наклеить на эти бутылки свои собственные этикетки? Если вы хотите еще одно сравнение, это молодая резвая кобыла из сказки. И какой владелец конюшни или хозяин конного завода не захотел бы оседлать ее? Ведь она может привести к победе и славе любого, кто наденет жокейскую куртку! Я счастлив, что открыл вам глаза на истинное положение дел. Так будем же начеку, Авринкур!

Мое смущение увеличилось из-за того, что всем, оказывается, известно, что «Клеманс везет меня на себе», но я невинно и простодушно противился самой мысли о справедливости такого суждения, ибо сама идея была мне глубоко противна, а возражения мои состояли в том, что именно я вставил ее ноги в стремена и подсадил в седло.

Уж не выдумал ли все это Шарль Гранд? Внезапно мне стало очень грустно, да и Шарль казался весьма печальным.

— Не пропустить ли нам десерт? — предложил он. — Мы опять слишком плотно поели.

Шарль заказал сигары.

— Гаванские сигары! Гаваны! — вновь заговорил он. — В конце концов, это единственная моя настоящая отрада в жизни, единственное, что доставляет мне удовольствие, пусть даже это удовольствие и мимолетно, как этот рассеивающийся дымок, свивающийся в кольца. Я ведь научил вас их раскуривать, медленно и осторожно, при помощи крохотного огонечка, горящего на конце кедровой палочки, да, вот так, как вы это делаете сейчас. Я никогда не давал вам дурных советов, Авринкур.

На мгновение он накрыл мою руку своей, чтобы обрести уверенность в себе самом и приободрить меня.

— Я всегда мечтал о такой женщине, как она. Вам повезло. Моя жена причиняет мне одни только огорчения, вызывает чувство досады и раздражения. Не в физическом смысле, разумеется, как женщина она мне очень даже нравится.

— Мадам Гранд весьма привлекательна, — сказал я.

Перед моим внутренним взором предстала эта живая, небольшого росточка особа, норовистая, стремительная, она вечно куда-то спешила и всегда выглядела так, словно она в сию секунду вырвалась из объятий какого-нибудь плута-любовника: из-под непокорной, свисавшей на лоб пряди смотрели блуждающим, растерянным взглядом прекрасные большие глаза, помада на губах была вечно чуть смазана, а изящное запястье постоянно поднималось вверх, чтобы можно было взглянуть на часики и узнать, который сейчас час.

— Но с возрастом мы меняемся, и с каждым днем изменяются наши мечты, незаметно, потихоньку…

Слова вылетали из его рта вместе с колечками дыма от его гаванской сигары, он опять говорил о литературе, об окололитературной болтовне, о мыслях и идеях, порождаемых чтением.

— Невозможно требовать от всех, чтобы каждый и всякий производил на свет творения, равные шедеврам вашей Клеманс Массер. Да и что бы это был за мир! Даже при наличии такого гениального гравера и иллюстратора, как Пиранезе, в каждой «бумажной тюрьме», как я называю издательства. Знаете, моя жена ничего не пишет, она просто почти не умеет писать, даже почтовые открытки с пожеланием счастливого Рождества. Она пользуется визитными карточками и печатью со своими инициалами. К тому же она меня разоряет. К счастью, наша дорогая мисс Стилтон позволяет мне ее содержать, но только до тех пор, пока наше с ней сотрудничество будет продолжаться. Так пусть уж продолжается подольше…

— Официант! Попросите подойти ко мне смотрителя винного погреба.

Я согласился продегустировать несколько марочных вин, по преимуществу бургундских, питая надежду поскорее вернуться домой, хорошенько выспаться и проснуться с простодушием и наивностью мужчины, находящегося на содержании у женщины, то бишь альфонса. Сидевший напротив меня Шарль Гранд выпрямился, преисполненный сознания собственной значимости, так что его мощный торс резко и грозно обозначился под пиджаком, его голос обжигал и раздражал.

— Я рад, что вы меня правильно поняли, Авринкур.

* * *

Точно так же, как кожа порой зудит и чешется, так же зудит и чешется совесть. В тот же вечер я сказал Клеманс, что меня вовсе не удивляет тот факт, что издатели захотели за нее побороться и поспорить.

— Нормально, — бросила она.

Этот ответ поверг меня в задумчивость, а последовавшее за ним продолжение только усугубило мои подозрения и сомнения.

— Я ставлю себя на их место. Надо уметь ждать.

— Что ты собираешься делать?

— Писать роман под названием «Фиалка и орхидея». Кстати, я уже вижу очень простую обложку: в центре изображение прекрасной орхидеи в хрустальной вазе, а внизу, у «ее ног», как бы распростертую и униженную, коротко оборванную фиалку, прелестную в своей скромности и уничижении. Ну а в данный момент я, как говорится, сушу весла, то есть собираюсь отдохнуть. Ты принес мне почту?

Я действительно притащил целую сумку писем, и как только моя красавица расположилась на кровати, держа в руке бокал со сладковатым пивом с повышенным содержанием солода, я принялся потрошить эту сумку. В мою задачу входило отложить в сторону те письма, которые, казалось, были вполне достойны ответа в виде визитной карточки Клеманс, подписанной ею заранее и содержавшей утвержденный ею текст. Карточки я брал из двух коробок с наклейками «Мужчины» и «Женщины»; мы всегда следили за тем, чтобы запас их постоянно пополнялся. Кстати, я всегда ношу с собой среди моих документов в качестве своеобразных талисманов по одной карточке из каждой коробки. Но было бы ошибкой усматривать в таком моем поведении проявление развязности и бесстыдства.

Итак, текст, напечатанный на визитных карточках, предназначенных для рассылки благодарным и достойным ответа читателям, гласил следующее:

Не могу не выразить вам признательность за ваши добрые слова в мой адрес, они придадут мне силы продолжить мой труд. Смею надеяться, что следующий роман понравится вам так же, как и все предыдущие, а быть может, и больше, что он очарует и заворожит вас, увлечет вас за собой в мир грез и принесет немного счастья.

Всегда внимательная к вашим пожеланиям

ваша Маргарет Стилтон.

Некоторые письма облегчали мне работу, потому что прочесть их было невозможно, так как написаны они были просто ужасным почерком, и я, дойдя до второй строчки, останавливался и бросал их в корзину для бумаг, но, однако же, должен признаться в том, что множество писем, написанных каллиграфически правильным почерком, тем не менее летели вслед за ними. Среди них попадались и такие:

Дорогая мадам Стилтон, я сейчас сижу без работы, недавно овдовела, у меня на руках остались семеро детей, и я взываю к вашему милосердию и надеюсь, что взываю не напрасно. Все ваши произведения преисполнены надежды.

Мадам Маргарет С.

В седьмой главе вашего романа «Больше, чем любовь» есть такой эпизод: какой-то мужчина бежит с букетом цветов к машине Великого князя, и авто, к несчастью, сбивает беднягу; его поднимают, у него сломана нога, и князь приоткрывает дверцу и говорит одному из своих телохранителей: «Бертен, оплатите от моего имени все затраты на лечение во время пребывания пострадавшего в больнице». Так вот, хочу вам сообщить, что точно такая же история приключилась с одним из моих приятелей, когда он потянулся с букетом к главе нашего государства, но, увы, конец был совсем иным, ибо никто в этой республике не подумал о несчастном. Я сам сейчас безработный и поэтому не могу оказать ему какой-либо помощи, даже принести ему лекарства и укрепляющие средства. Позвольте мне сообщить вам свой адрес для того, чтобы передать ему то, что ваш преданный читатель и почитатель получит в результате проявленного вами благородства.

Дорогая Маргарет, ваша фотография на корешке романа «Возьмите меня за руку» заставила меня вспомнить о моей давней подруге. Это так поразило меня! И вообще все это так странно и удивительно, что я осмелюсь писать вам совершенно откровенно, нисколько не опасаясь того, что могу ошибиться. Вы взяли себе псевдоним, не так ли? По-настоящему вас зовут Клеманс Массер? Ах, неужто это в самом деле вы? Не припоминаете ли вы, что мы с вами сидели за одной партой в школе у наших дорогих овернских монахинь, у наших дорогих сестер с улицы Ассонсьон? Ах, дорогая, меня вновь охватывает томительное волнение при одном только воспоминании о том, сколь ты была грациозна, миловидна, приветлива, доброжелательна и любезна, как ты была добра ко мне, как мила со мной… Помнишь ли ты о том, что не выдала меня сестре-экономке, когда я украла палочку нуги? Эта кража наделала в монастыре и в монастырской школе много шума… Как же ты уже тогда была красива и обещала стать еще краше! Всякий раз, когда мне попадаются твои фотографии в иллюстрированных журналах, я их обязательно вырезаю. Жизнь проходит, само собой, но чувства остаются неизменными… Узнала ли бы ты меня, если бы я хранила молчание при встрече, если бы не позволила моим губам, нисколько не переменившимся с той поры, прошептать тебе слова, тоже оставшиеся неизменными?