Андрей Максимов - Карма

Сначала Наташа подумала: «А почему бы, собственно, и нет?» И тут же сама себя остановила: «А если?.. Нет, нет, надо дождаться результатов…»

Кротова в незамысловатой провокации использовать было нельзя: слишком известен. Ну да и бог с ним – найдется и без Кротова помощник.

День постепенно серел и успокаивался. И люди вместе с ним тоже, казалось, серели и успокаивались – грим постепенно облетал с женских лиц, проступала усталость на мужских лицах. К вечеру все ходили медленней и разговаривали спокойней. Кто-то готовился к тому, чтобы обновиться перед вечерним восторгом, другие совершенно не собирались бороться с серостью перед вечерним отдыхом.

Наконец и Наташа добралась до дверей своей квартиры.

Дверь представляла собой зрелище странное: она была похожа на доску объявлений. Скотчем и булавками было приклеено несколько записочек.

Наташа сорвала одну и прочла: «Плачу 100 долларов за час». И – телефон.

Автор другой записки был более подробен: «Ваша система рекламы мне понравилась. Я живу в этом же доме и мог бы стать Вашим постоянным клиентом – и Вам удобно, и мне. Позвоните…» «Надо же, – подумала Наташа. – К проститутке на Вы обращается. Интеллигентный человек, а туда же… Как интересно устроены мужики: они даже не догадываются, что над женщиной издеваются, им проще считать, что она таким образом предлагает себя».

Наташа сорвала записки, скомкала, выбросила в мусорку.

Есть не хотелось совершенно. Но не съесть свой ежевечерний салат значило поддаться панике.

Только начала она резать огурчик, как раздался звонок в дверь. «Опять, что ли, от Артура?» – подумала она и спросила:

– Кто?

Голос ответил мягкий и интеллигентный:

– Я – по объявлению.

Наташа так обрадовалась, что не от Артура пришли, что на радостях распахнула дверь:

– По какому объявлению?

На пороге стоял невысокий человек лет шестидесяти, в очках и – что было особенно странно в такую жару – в шляпе. Вид человек имел обиженный, а потому – симпатичный.

– Как же – по какому? – Человек робко показал на красную надпись, перечеркнувшую дверь.

Наташа улыбнулась:

– Тебе, дядька, чего не хватает? О вечности пора думать, а все туда же.

– Мне товарищ позвонил… – Человек в шляпе замялся. – Говорит: такое смешное объявление прямо на двери. А я подумал: или издеваются над женщиной, или она уже до такого отчаяния доведена… Как я… – Человек запнулся, потом неожиданно снял шляпу – голова под шляпой, как и следовало ожидать, оказалась лысой, словно коленка, – и представился: – Меня Семен Львович зовут. Даже странно, что вы мне не рады… Знаете, у меня такая странная особенность есть: я всегда появляюсь вовремя. Иногда настолько вовремя, что люди даже не в состоянии это осознать…

«Вот он, нужный мне мужик. Занятный, не нахальный, интеллигентный, – подумала Наташа. – И наверняка согласится сделать то, что я его попрошу. Потому что скучает. Почему у нас все мужики, которым за пятьдесят, скучают? Им бы самое время крутить жизнью направо-налево, а они скучают».

Вслух сказала:

– Почему вы решили, что я вам не рада? Проходите.

Семен Львович приглашению обрадовался, но начал говорить какие-то глупости про то, что деньги принес, только вот не знает, сколько положено. Потому что никогда, признаться, в подобной ситуации не был, хотя давно хотелось…

Наташа поставила чайник. Чайник еще не успел вскипеть, а она уже Семену Львовичу все рассказала – и про Артура, и про дверь, и про просьбу свою.

Семен Львович слушал внимательно, но отреагировал неожиданно:

– У вас удостоверение журналистское есть?

Удостоверение обозревателя газеты «Желтый тупик» разглядывал он долго, даже на свет примерял, а потом сказал:

– Я просто подумал: может, у вас что-то личное к милиционерам… Мне очень не нравится, когда мстят, просто категорически. Вообще-то когда человек мстит – это не по-божески. Но вот ежели надо в назидание другим, ежели это, так сказать, общественно значимое деяние, тогда – пожалуйста. Будьте любезны.

Договорились завтра встретиться в одиннадцать утра у подъезда.

Разговор, по сути, закончился. А чай еще был не допит. Пришлось продолжать.

– Семен Львович, а вы шли-то сюда зачем? Вам чего в этой жизни не хватает? – спросила Наташа первое, что в голову пришло.

– Нежности, – Семен Львович с шумом отхлебнул чай из блюдца. – Мне товарищ сказал, что вы за деньги – обязаны… – Он рассмеялся.

Сквозь толстые стекла очков глаза смотрели жалобно и серьезно.

– Вы же взрослый человек, Семен Львович, – произнесла Наташа назидательно. – Неужели вы не понимаете, что за деньги нежность купить нельзя? У вас что, жены нет?

– Есть, – вздохнул Семен Львович. – Серебряную свадьбу справили. Я же говорю: нежности хочу.

Помолчали.

Семен Львович посмотрел на Наташу серьезно:

– Вообще, вы знаете, в тонком мире людей связывают вовсе не те причинно-следственные связи, которые лежат на поверхности. Нам не дано познать эти связи, но они есть. В тонком мире людей ведет Бог, а Его, как известно, познать невозможно… Когда мой товарищ сказал про объявление – меня к вам потянуло. Я решил: за нежностью. А может, на самом деле причина совсем другая. Это ж никто не знает…

«Немножко сумасшедший, – радостно подумала Наташа. – Это как раз то, что надо для моего дела».

А вслух сказала, улыбаясь:

– Знаете, вы и вправду пришли не за тем, за чем думали, а чтобы мне материал помочь написать.

– Может быть, материал… Может быть… – Семен Львович встал. – Спасибо за угощение. Но вы знаете, человеку никогда не ведомо, для чего он вышел из дома. И уж вовсе нам не дано знать, для чего мы встречаем того или иного человека. Вообще, этот тонкий мир…

Семен Львович не договорил и направился в коридор.

Они немного постояли в ожидании лифта.

– А вы, Наталья Александровна, совершенно на эту… – Семен Львович слегка кивнул на надпись, – на такую женщину не похожи. Это я сразу понял, как только вас увидел. Если честно, вы производите впечатление человека очень несчастного, чуть ли не больного. Это я вам как врач говорю.

– Врач! – вскрикнула Наташа.

Ее крик ударился уже о закрытые дверцы лифта.

«Это – символ, – думала Наташа, нервно нарезая морковку. – Его Бог послал не для того, чтобы я материал писала. Это знак. Жуткий знак. Из этого тонкого мира… Что за мир? Бред! Чушь! Господи, ну за что мне это? За что?»

В дверь еще звонили пару раз, Наташа не открывала.

Перед сном сняла с двери две записочки с телефонами и подумала: «Такое ощущение, что, кроме сексуально озабоченных, никаких иных мужиков и нет на свете. Всего день торчала эта гнусная надпись, а уже такая востребованность!»

Приняла душ. Смыла остатки грима. Отметила, стоя перед зеркалом, что она еще похудела, причем заметно, а у глаз появились новые морщинки, глубокие.

Менструации по-прежнему не было.

Распахнула окно и нырнула в постель.

Ни читать не могла, ни телевизор смотреть.

Сон, казалось, караулил ее приход, и как только голова коснулась подушки, сон радостно на нее набросился.

Это был не сон. Каша какая-то. Окрошка. Салат.

Помойная яма. Поле после битвы. Смесь чего-то отвратительного, гнусного, мерзкого.

Сначала Наташа обрадовалась, что ей начало что-то сниться. Но сон был настолько мерзок, что радость быстро исчезла.

Никакого сюжета, как бывает во сне, никакой истории. Это был просто гадкий, скверный, отвратительный винегрет из мужских знакомых лиц и слов – бессмысленных, глупых, пустых…

Наташа стояла посреди этой круговерти и почему-то смеялась. Причем не радостно, а истерично и озлобленно.

Лица знакомых мужиков все крутились, говорили что-то. Постепенно стало ясно, что они не просто так говорят, но требуют. Нагло требуют чего-то, как хозяева.

Совсем уж некстати среди них возник Сергей Львович, качая головой и приговаривая:

– Несчастная вы женщина. И больная, больная…

Наташа рассмеялась в ответ. Смех получился уродливым, похожим на смех продажной женщины.

Вдруг мама появилась, покойница. Наташа редко видела маму во сне. А тут – возникла: лицо строгое, недоброе даже. Мама жестко и зло упрекала Наташу. Слов было не разобрать, но совершенно очевидно – это были упреки.

Наташа еще сильнее захохотала своим отвратительным смехом.

Мама заплакала. И так же неслышно начала Наташу о чем-то умолять. Умоляла она страстно, страшно, со слезами на глазах.

Наташа только хохотала.

А потом из всей этой каши вдруг явственно проступило длинное лицо какого-то незнакомого человека. Человек как бы стер остальных людей – так тряпкой стирают надпись с доски.

Они остались вдвоем в целом мире: Наташа и человек с длинным лицом.

Он протянул Наташе руку. Смотрел виновато, но руку протягивал решительно.

Наташе стало так страшно, как не бывало еще никогда в жизни. Ей захотелось бежать, но бежать было некуда, ведь в целом мире были только она и человек с длинным лицом.

Захотелось кричать, но ни крик, ни даже хрип не рождались.

А человек все протягивал руку: мол, на, бери.

На указательном пальце его руки Наташа заметила большую родинку. И от этого почему-то стало еще страшней.

Она оттолкнула руку и все-таки сумела закричать:

– Нет! Нет! Не надо!

Человек смотрел серьезно и говорил, словно извиняясь:

– Да, да… Увы… Да…

– Нет! – кричала Наташа. – За что? Нет!

– Да, – говорил человек. – Да.

А когда не стало сил кричать, Наташа шептала одними губами:

– Нет! Не надо! Не меня! Не я! Нет!

Человек громко и отчетливо произносил всего одно слово:

– Да, да, да… – И все тянул руку и улыбался виновато.

И не взять эту руку было нельзя.

И взять ее – было смертельно.

Наташа обмякла как-то вдруг, обессилела – и протянула свою руку.