— А почему именно пекановое печенье? — спрашиваю я, когда кофе в моей кружке становится еле теплым.
— У бабушки была аллергия на орехи.
Я жду дальнейших объяснений, но их нет.
— А что случилось с теми разноцветными флакончиками, которые были у бабушки? — Даже не знаю, почему я об этом спрашиваю. Может быть, потому, что серый вечерний свет, пробившись сквозь запыленное окно кухни, стал еще серее.
— Отца весь день не было, — говорит мама. — И он даже не позвонил, чтобы узнать, как Джина добралась домой.
— Может быть, он думал, что ты ему позвонишь, — отвечаю я, забыв, что сегодня воскресенье. Забыв, что мобильный телефон остался у отца в кейсе в гостиной. Забыв о Долорес.
Она хмурится и смотрит на меня. Окунает в кофе еще одно печенье.
— По-моему, они на чердаке.
Итак, флакончики и маленький домик на самом деле существовали. И я могу хранить разноцветные воспоминания о том, как я играла на расцвеченном радугой паркете, в коробке из-под сигар. С чем же я играла? Я копаюсь в сокровищнице своей памяти, когда мама встает, чтобы сделать еще одну чашку кофе, и отвлекает меня.
— И те флакончики были не бабушкины, — говорит она. — Они были мои.
Я открываю рот, но она прерывает меня:
— Ой, посмотри. Папа приехал.
— Как Джина? — спрашивает отец, открывая дверь.
Мама доливает воды в чайник и ставит его на плиту. Затем накладывает в чашку растворимый кофе.
Молчание затягивается.
— С ней все хорошо, — говорю я в этот вакуум. — Она наверху. Спит.
Он кивает головой и поворачивается к маме.
— Почему ты мне не позвонила?
— И куда же это я должна была звонить? — спрашивает она.
Молчание.
Свистит чайник.
Отец протягивает руку и трясет ее за плечо.
— Мэгги! Что с тобой?
Она удивленно смотрит на него.
— Так ты все же был сегодня на работе? Когда ты не позвонил, я решила, что ты… — И она останавливается в наигранном изумлении. Потом улыбается: — Ну ладно, теперь я знаю. Хочешь есть?
Он отпускает ее плечо, как будто она вдруг превратилась в незнакомую женщину. Как будто он шел по улице, ища в Чикаго пропавшую провинциалку. Останавливал незнакомых женщин, обнимая их за плечи, и поворачивал к себе лицом, пытаясь узнать.
— Нет, — говорит он. — Я поел в городе. Кое с кем.
— Ну и хорошо, — отвечает улыбаясь мама. — Потому что мы не приготовили тебе ужин.
Лицо у него сводит судорогой, и оно покрывается морщинами, потом он кидает свое пальто на стол и идет в гостиную смотреть телевизор.
Мама спихивает его пальто на пол и садится за стол с очередной чашкой кофе. Берет шуршащий пакет с печеньем и шарит в нем в поисках последнего оставшегося лакомства.
— Можешь взять эти флакончики, — говорит она мне. — Если хочешь.
Глава 21
Летним вечером, в июне, в свой восьмой день рождения, я учила Джонза ездить на велосипеде. Мне подарили велосипед — голубой и блестящий, — и папа дал мне первые инструкции о том, как надо ездить. В тот день что-то случилось с телевизионным кабелем, и он не смог смотреть игры отборочного чемпионата по футболу. Но потом каким-то сверхъестественным образом кабель восстановился сам по себе, и отец ушел в дом, хотя я и просила его еще побыть со мной во дворе.
Он сделал вид, что не слышит меня.
Полная решимости, я продолжала сражаться с велосипедом до тех пор, пока он не покрылся черными синяками, а я — ссадинами. Вышла мама и попыталась заставить меня прекратить эту борьбу, но я стала вопить и молотить кулаками по тротуару. Думаю, что такое поведение показалось ей до боли знакомым, потому что она сразу оставила свои попытки и ушла. После весьма чувствительного столкновения с почтовым ящиком я увидела, как у меня над головой в небе завертелись звезды, и услышала приглушенный мамин голос, доносившийся из гостиной, где она разговаривала с отцом:
— Тебя ведь тоже могло не быть, — сказала она.
Лежа в канаве с разбитыми коленками, чувствуя, как в локти впивается гравий, я знала, что во что бы то ни стало научусь ездить на этом велосипеде, научусь, даже если это будет стоить мне жизни.
Потому что не хотела, чтобы мама и папа ссорились.
На протяжении полумили до дома Джоны, где я обнаружила его сидящим на переднем крыльце, я опрокинулась только один раз. Он ковырял ножом обратную сторону перил — вырезал зарубки на куске древесины, который мягко поглаживали руки стольких людей, входивших в дом и выходивших из него. Из-за занавесок раздавался женский голос, то взлетавший на высокие ноты, то падавший вниз. Такой предупреждающий паровозный гудок в форме человеческого голоса…
— Посмотри, как я умею! — сказала я Джонзу, нажимая на педали и несясь по тротуару, все еще наслаждаясь своим блестящим триумфом.
Он закрыл ножик и широко улыбнулся мне:
— Вот это да!
Обладание велосипедом было самой заветной мечтой, которую я, приближаясь к восьмилетнему рубежу, лелеяла в своем сердце. Как-то во время одного из походов в универмаг «Уол-Март», заметив, как я неотрывно смотрю на конструкцию из сверкающего металла, мама бросила мне намек: «Будь хорошей девочкой, и тогда, может быть, тебе купят велосипед».
И я позволила ей одевать меня в розовое четыре воскресенья подряд.
— Хочешь попробовать? — спросила я, но Джонз отрицательно покачал головой.
В животе у меня екнуло от разочарования.
— Не любишь кататься?
— Я не умею, — ответил он.
— Могу научить.
Он посмотрел на мои коленки.
— Сможешь?
И я, перетолковывая начальные сведения о том, как и что надо делать, заставила его сесть на велик. С которого он сразу же и сковырнулся.
— Со мной так же было, — сказала я, присаживаясь рядом с ним на корточки и испытывая некоторое волнение и самодовольство от того, что даже великий Джонз в первый раз упал.
— Нашла чему радоваться, — сказал он. Больше он не падал.
Вихляя из стороны в сторону, мы пытались ехать вдвоем, сидя на раме, когда на крыльцо вышел Зик, брат Джоны.
— Эй, Джонз, — позвал он, — иди сюда.
— Подожди минутку.
— Иди сейчас же.
Мы подвихляли к нему по тротуару, и Джонз соскочил с велосипеда.
— Ну, что случилось? — спросил он.
— Папа от нас ушел, — ответил Зик, снисходя с высот мудрости, обретенной за прожитые десять лет, до объяснений с восьмилетним братом.
— Ну и что?
— Он от нас ушел, — повторил Зик, делая на последнем слове особое ударение. — Мы никогда его больше не увидим.
Я уставилась на него. Отца Джоны я видела только однажды, давно, еще в первом классе. И о нем все время говорили, что он куда-нибудь «ушел». Но в этот раз «ушел» обрело гораздо большую стабильность, чем когда-либо раньше. В этот раз это могло означать только, что он…
— Он умер? — спросила я шепотом.
Зик скривился:
— Вот именно. Окочурился.
Джона побледнел:
— Врешь!
Его брат пожал плечами и пошел обратно в дом.
— Ты врешь! — опять сказал Джона и побежал следом на Зиком.
Следуя за Джоной, я тоже проскользнула в дверь. Я уже бывала в этом доме, хотя обычно мы бродили по огороду на задах, опекаемые Шепом. Этот дом хранил слишком много секретов. Они были спрятаны в досках пола под лестницей.
Сразу за дверью на полу лежал Шеп. Он распустил губы, и на собачьей морде написана была хандра. Я неуклюже села рядом и стала чесать его за ушами. Но собачий хвост даже не шевельнулся. В другом конце комнаты малыш Крейг в своем детском манежике вопил в полном расстройстве чувств.
Мать Джоны сидела на диване в гостиной. Она была маленькая и хорошенькая, не такая, как моя мама, которая дома носила свободные платья, чтобы скрыть складки жира на животе. Она обняла Джонза, но он сердито отпрянул от нее.
— Это все из-за тебя, — сказал он, — из-за тебя!
Его мать встала и вышла из комнаты.
— Да пойми ты, — сказала Кэро, старшая сестра Джоны. — Отец не хотел никого из нас. И тебя тоже.
Джонз вскочил и толкнул Кэро. Она с размаху села на стул. Он пробежал мимо меня и вылетел из комнаты. Я встала и побежала за ним. Оглянувшись на Кэро, я увидела, что она закрыла лицо подушкой, и плечи у нее вздрагивают.
Я колесила на своем велике по всему городу. Но так и не нашла Джону.
Когда я вернулась домой, лицо у мамы было лиловым. Я опоздала к ужину, и она волновалась, что я поехала куда-нибудь и разбилась «на этом велосипеде».
— Я искала Джону… — начала я.
— Сколько можно, одно и то же, — сказала мама.
—.. Потому что он убежал, после того как узнал, что его папа умер.
— Если я тебе говорю, что… — И мамин голос замер.
Я внимательно посмотрела на нее. Потом на отца. Он наблюдал за мамой, и уголок рта у него подергивался.
— Он не умер, — сказал отец. — Он уехал из города.
Мама схватилась за кромку стола. Я села за стол напротив своей миски с холодным овощным супом и взяла ложку, надеясь, что если я начну есть, то никто и не вспомнит о моем опоздании.
— И никого с собой не взял, — добавил отец.
Откуда он знает? Ложка с супом застыла на полпути от миски к моему рту, и я уставилась на отца, собираясь задать ему вопрос, но отец не обращал на меня никакого внимания.
— Бедная Сорока-Белобока[17].
Что-то сдавливает мне легкие, и я просыпаюсь, хватая ртом воздух. Похоже на то, как если бы во сне я задержала дыхание. И я втягиваю воздух в легкие с жалобно-визгливым звуком.
Бедная Сорока-Белобока…
Чушь какая-то!
Я не вспоминала о том дне, когда ушел отец Джоны, с… со дня похорон его матери. Мы тогда стояли в траурном зале, и какая-то женщина прошептала что-то о ее бывшем муже. Этот шепот закружил меня и понес назад, в прошлое, и я вспомнила, как сидела рядом с Шепом, вспомнила страх и ярость на лице Джонза. Я тогда старалась, чтобы Джонз был подальше от той женщины. Не потому, что я думала, что он не сможет ответить на ее вопрос об отце, пропавшем пятнадцать лет назад или около того, а потому, что при ответе на этот вопрос ему придется сказать: «Я не знаю, где мой отец». Никто не должен говорить такое на похоронах матери.
"Как бы нам расстаться" отзывы
Отзывы читателей о книге "Как бы нам расстаться". Читайте комментарии и мнения людей о произведении.
Понравилась книга? Поделитесь впечатлениями - оставьте Ваш отзыв и расскажите о книге "Как бы нам расстаться" друзьям в соцсетях.