Затаив дыхание, она ждала ответа. Рядом был подошедший к ним Алессандро.

– Клэр Бофор? Никогда не слыхал о такой.

Старик пожал плечами, с недоумением глядя на Нелли и своего сына, которые смотрели на него с каким-то странным выражением.

– Чего это вы на меня так уставились! Кто это такая? Еще одна подружка Валентино?

– Валентино, в виде исключения, не имеет к этой женщине никакого отношения, – сказала Нелли. – Пожалуйста, синьор Бриаторе, постарайтесь вспомнить. Все это было очень давно. – Она мысленно сосчитала. – Шестьдесят три года назад, если быть точной. Клэр! Клэр Бофор! Молодая француженка. Ей было тогда семнадцать. Она была очень красивая, блондинка, яркие голубые глаза. Вы знали ее?

– Гм, – растерянно хмыкнул старик. – Если она была такая красивая, я бы обязательно ее запомнил. Но я не знаю никакой Клэр. Нет. Никогда не был знаком.

– И вы не были в нее влюблены, вы уверены? В Клэр Бофор? В мае тысяча девятьсот пятьдесят второго? Здесь, в этом кафе? – не отставала Нелли.

– Что за новости! – Старик Бриаторе изумленно посмотрел на нее. – Какую ерунду вы городите! – начал он громко возмущаться. – Я, может, и много чего забываю, но в кого был влюблен, это уж я, слава богу, как-нибудь могу вспомнить. Еще чего выдумали! Кроме того, – он задумался, мысленно тоже проводя подсчеты, – в тысяча девятьсот пятьдесят втором я был давно благополучно женат на моей Эмилии, единственной женщине, которую я любил, вот вам и весь сказ, basta!

Все трое смущенно замолчали.

– А что там вообще насчет этой Клэр? – спросил наконец Джакомо Бриаторе.

– Клэр была моей бабушкой, – сказала Нелли. – И должно быть, она бывала в этом кафе… с молодым венецианцем, с которым они тайно встречались. Я нашла ее прощальное письмо. – Она пододвинула к Джакомо лежавшую на столе книгу. – В этой книжке, которая стояла здесь на полке. Засунутая за другими. И мне страшно хотелось бы узнать, кто ее туда засунул.

Бриаторе взял книжку и поднес ее к самому носу.

– Действительно в течение десяти дней, – пробормотал он вслух.

И вдруг выражение лица у него изменилось, стариковские глаза осветились воспоминанием, смешанным с жалостью.

– А ведь и правда, теперь я вспомнил! – произнес Джакомо Бриаторе и задумчиво покивал головой. – Я сам поставил эту книжку на полку. Много-много лет тому назад, может быть, это и было в мае тысяча девятьсот пятьдесят второго.

Нелли услышала, как у Алессандро вырвалось вдруг удивленное восклицание:

– Так что же, папа, неужели это значит, что ты…

– Тсс, – остановил сына старик Бриаторе. – Ничего это не значит. Я поставил книгу на полку, чтобы сохранить ее для несчастного человека, который ее тут оставил… Вон на том столике… – Он указал на столик у окна, за которым только что сидела Нелли. – Но он больше никогда не появлялся в «Settimo Cielo».

– Но кто же был этот человек? – спросила Нелли. – Вы его знали?

Старый Бриаторе печально кивнул:

– Да, да. Я знал его, хотя и не близко. Это был Паоло Палладино, сын мастера по светильникам.

– Сын того человека, который подарил вам тогда эти светильники?

Джакомо Бриаторе обернулся к Нелли:

– Тот самый. Он был немного моложе меня. Я тогда был баристой в «Settimo Cielo». Я тогда только что открыл кафе и трудился как одержимый. День за днем, вечер за вечером не вылезал из-за стойки.

Старик отхлебнул граппы.

– Знаете, синьорина Элеонора, работая баристой, много чего услышишь и увидишь. Тут поневоле узнаешь от людей их секреты, многие делятся с тобой своими горестями. Всякие истории так и снуют вокруг тебя, точно стая бездомных собак. – Джакомо вздохнул. – Счастливые истории и грустные истории…

Старик отвернулся к окну, и его взгляд, казалось, устремился в туманную даль времен.

– Но никогда больше за все годы, что я работал баристой, мне не приходилось наблюдать такой печальной истории, как та, что произошла с несчастным Паоло Палладино.

23

Паоло Палладино, как и его отец, должен был стать мастером по изготовлению светильников. Но молодой человек, не обладая талантами к этому ремеслу, мечтал о том, чтобы однажды уехать из Венеции, тесные рамки которой с каждым днем все больше тяготили его. Он был единственным сыном мастера, и если отец как человек, укорененный в местных традициях, жил по обычаю, не задаваясь лишними вопросами, его сын Паоло оказался мечтателем, он увлекался книгами и стихами, а свои мысли записывал в маленькую книжечку, которую постоянно носил с собой. После безвременной кончины супруги и матери Марии Палладино, которая всю жизнь была связующим мостом между отцом и сыном, один молча нес свое горе, в то время как другой погружался в мир своих фантазий. Поэтому не было ничего удивительного в том, что, оставшись одни, они духовно все больше отдалялись друг от друга.

Отец считал сына фантазером, вбившим себе в голову всякую блажь, которая со временем пройдет. В свою очередь сын видел в отце, который целый день гнул спину в мастерской в Каннареджо, а чтение романов считал опасным занятием, скучного, прозаического человека, лишенного воображения, а между тем светильники, которые Чезаре Палладино с таким мастерством изготавливал по старинным образцам, были полны поэзии и очень нравились младшему Палладино.

Между Чезаре Палладино и Джакомо Бриаторе установились добрососедские отношения еще до того, как Джакомо с семьей переехал в Дорсодуро, чтобы открыть на маленьком кампо свое кафе, которое, несмотря на его укромное местоположение, сделалось в пятидесятые годы достаточно модным местом, притягательным для туристов. Джакомо был среди тех, кто провожал в последний путь жену Палладино и, стоя над свежей могилой, молчаливо поддерживал Чезаре Палладино и Паоло, похлопывая их по плечу, а Чезаре подарил ему к открытию кафе «Settimo Cielo» десять светильников, которые висели на окнах, привлекая посетителей.

Как-то в мае в этом кафе сидел, пристроившись в уголке, и Паоло с томиком Пабло Неруды, и вдруг дверь открылась и вошли двое – девушка и пожилой человек. Они были нездешние, что сразу же было понятно не только по тому, как они, склонившись над большой картой Венеции, водили по ней пальцами, разыскивая нужные места, но и потому, что разговаривали они по-французски. Очевидно, это были отец и дочь. Дочь на довольно хорошем итальянском заказала due campari orange[126]. Девушка была очень хорошенькая – блондинка с длинными волосами, связанными на затылке в «конский хвост», на ней было воздушное белое платье с широкой юбкой, и она бодро покачивала ножкой в красной балетке. Вошедшие сначала оживленно переговаривались о чем-то, и даже слепому было понятно, что отец души не чает в своей дочери. Судя по его виду, он был предпринимателем, на нем был костюм из тонкой серой шерстяной ткани и темно-синие венгерские башмаки ручной работы, строгие серые глаза с любовью глядели на девушку, которая, по-видимому, рассказывала ему о последних приключениях этого дня, время от времени не спеша отпивая свой кампари.

Джакомо из-за стойки оглядывал посетителей. В маленьком кафе сегодня были заняты все столики, хорошая погода выманила на улицу многих – и местных, и туристов, и тут он заметил Паоло, который, отложив томик стихов, не сводил глаз с незнакомки.

В какой-то момент она, вероятно, заметила упорный взгляд молодого человека. Она улыбнулась и опустила глаза, как бы сосредоточившись на своем кампари, который она потягивала через соломинку, но уже через несколько секунд снова взглянула на молодого человека, сидевшего за спиной у отца, и убедилась, что он по-прежнему смотрит на нее.

Джакомо забавно было наблюдать, как переглядывается молодежь. Вскоре отец девушки встал и извинился, что ненадолго отойдет. Паоло тотчас же воспользовался удобным случаем. Он кинулся к столику молодой француженки и, очевидно, стал осыпать ее комплиментами. Его слова, как можно было заметить по заблестевшим глазам и порозовевшим щекам девушки, оказали свое действие. Бриаторе не разобрал, что там говорил Паоло, но, подавая вино за другим столиком, сильно удивился, услышав, как обыкновенно робкий сын лампового мастера говорит:

– Хочу сотворить с тобою то, что весна сотворяет с дикой вишней в лесу.

Улыбаясь романтическому юношескому порыву, который звучал в этих страстных словах, Джакомо вернулся к себе за стойку. Откуда ему было знать, что Палладино-младший, недолго думая, позаимствовал их из стихотворения Пабло Неруды[127], которое как раз читал, когда девушка, словно комета, появилась в полутемном кафе. Джакомо Бриаторе не читал стихов, его поэтическая жилка выражалась в том, чтобы время от времени запускать в небо свой монгольфьер, но зато он умел читать то, что написано на лицах.

А на лицах этих двоих была написана возникшая в одно мгновение взаимная склонность. Когда отец девушки вернулся и оба вскоре покинули кафе, Паоло уже сидел за своим столиком, укрывшись за стихотворным сборником.

На следующий день молоденькая француженка снова появилась в «Settimo Cielo». Запыхавшаяся, она робкими шагами вошла в кафе, где за столиком у окна ее уже с нетерпением ждал Палладино-младший. Они смущенно поздоровались, и Паоло заказал два капучино как палочку-выручалочку, за которую можно ухватиться, когда от волнения не знаешь, куда девать руки.

В последующие недели Паоло и Клэр (так звали хорошенькую француженку) выпили вместе еще не одну чашечку кофе в «Settimo Cielo»; случалось, что на столике оказывался и графинчик вина или два campari orange. Эти встречи происходили в разное время, и предприниматель в строгом костюме при этих встречах, разумеется, не присутствовал.

Джакомо Бриаторе сомневался, что тот был в курсе приключений своей дочери, встречавшейся с сыном венецианского мастера по светильникам, который читал ей стихи и восторженно рассказывал о вечном городе, который взрастил столько знаменитых писателей.

Нельзя, конечно, утверждать, что книжки и стихи были только предлогом, однако они послужили изящной прелюдией, которая очень скоро возымела свое действие. Глаза встретились, и пальцы сплелись, в вечернем сумраке на кампо произошел обмен поцелуями, и два юных сердца соединило общее чувство; и конечно, влюбленным казалось, что вместе они завоюют мир, потому что со времен Ромео и Джульетты еще никто не любил друг друга такой великой любовью.