— Она оставила мне письмо. Знала, что я пойму ее, как всегда знала, что тебе это не разобьет сердца… Она любила тебя… вопреки здравому смыслу… Хочешь знать, что она написала в своем предсмертном письме? Что у нее больше нет сил быть рядом, но ничего не значить в твоей жизни, не быть ее частичкой. Вот она и предпочла покончить с такой жизнью раз и навсегда!

Эдмунд закричал:

— Но я не знал этого, Габриэль! Пресвятая Богородица! Я даже не подозревал… Я думал, это… несчастный случай! Почему ты не рассказал мне?

— Тебе было наплевать на нее, пока она была жива. Неужели ее судьба заинтересовала бы тебя, когда ее уже не стало?

Габриэль прошел мимо отца и громко хлопнул дверью.

Колени Эдмунда ослабели, он еле доплелся до стула. Теперь все стало ясно ему — ясно до конца. Понятно и отчуждение Габриэля, и его постоянное раздражение на него.

Он закрыл лицо руками и заплакал. Он оплакивал все, что когда-то было его жизнью. И все, что потерял.

Глава 25

Габриэль приехал навестить жену и сына уже на следующее утро. Затем — в полдень. И оба раза Кесси отказалась повидаться с ним. Он снова приехал на следующий день — с тем же успехом.

Заставь ее под пыткой сказать, почему она так поступает, и Кесси не смогла бы дать четкого ответа. Знала только, что если увидит его, это лишь увеличит ее страдания. Она разрывалась между надеждой и страхом, злостью и тоской, унынием и попытками взбодриться. Ночами она засыпала, устав плакать… По утрам просыпалась с раскалывающейся от боли головой и опухшими глазами. Но ее сердце оставалось закрытым для всех. Ибо она не могла отделаться от сомнений: Габриэль… или Эдмунд? Отец… или сын?

Временами ей казалось, что она сошла с ума. Разве в здравом уме предположишь, что Габриэль или Эдмунд способны на хладнокровное убийство? Но затем ее снова начинали разбирать сомнения, и она неизменно приходила к выводу, что убийца — кто-то из них. Как она ни напрягала мозг, все было напрасно. Ей так и не пришло в голову, кто еще мог так упорно елать ее смерти.

Неделю спустя она стояла в своей комнате у окна и смотрела на чудные зеленые луга. Солнце ласково пригревало, заставляя все искриться весельем, но и это не смогло развеять грусть Кесси.

Заметив, что подруга не высыпается, Эвелин уговорила ее отдыхать после полудня. А чтобы Джонатан не мешал ей, она забирала его на это время к себе. Но сегодня Кесси от тревоги не находила себе места — о том, чтобы прикорнуть, и речи быть не могло. Уж лучше она присоединится к Эвелин и сыну.

Она спустилась вниз и заглянула в гостиную, но их там не оказалось. Кесси и не заметила, что дверь на террасу приоткрыта. Уже собравшись выйти, она остановилась как вкопанная. С террасы доносился смех. Быстро подойдя к двери, она застала милую картинку. Эвелин сидела на деревянной скамье, а напротив нее расположился Габриэль, для удобства вытянувший свои длинные ноги. А на коленях у него заливался смехом и скакал Джонатан.

Первой ее заметила Эвелин. Она виновато потупила глаза и встала. Кесси в раздражении раздула ноздри: ее жестоко обманули, предали! И кто? Лучшая подруга! Она обвела присутствующих возмущенным взглядом и холодно произнесла:

— Та-ак… Очевидно, именно поэтому вы так настаивали на моем дневном отдыхе?

Габриэль тоже поднялся, усадив Джонатана на плечо и заботливо поддерживая его за головку и спинку. Эвелин ничуть не расстроилась, а Габриэль погрустнел и помалкивал, не желая обострять ситуацию.

— Кажется, вам не мешает поговорить наедине? — весело сказала Эвелин. — Можно я заберу Джонатана?

Габриэль кивнул. Он прижался губами к головке малыша и вручил его Эвелин, которая тут же оставила их вдвоем.

— Возможно, на меня ты и имеешь право сердиться, но Эвелин здесь ни при чем. Это я уговорил ее.

— Однако она ни словечком не обмолвилась мне об этом!

Взгляд Габриэля стал жестче:

— Когда ты отказалась видеть меня, я лишь покорно склонил голову. Но кто дал тебе право запрещать мне видеться с сыном? Хочется напомнить, что это и мой ребенок, а не твоя единоличная собственность.

— Сын, которого ты не хотел так же, как и жену!

Его лицо превратилось в каменную маску:

— Советую тебе следить за своим язычком, янки. Однажды я сорвался и ударил тебя, да в придачу наболтал такого, что и по сей день содрогаюсь. Так что же я теперь — виноват на всю жизнь?!

Он подошел так близко, что знакомый запах окутал ее с головы до ног. Мысли ее беспомощно заметались. Она молилась, чтобы он не заметил предательски забившуюся жилку на шее. Когда он рядом, просто невозможно мыслить ясно, а в мозгу начинают мелькать картины их жарких объятий… Она поневоле вспомнила, как теплы и трепетны его губы, как сильны его руки: от них в ней всегда возникало чувство защищенности…

Руки вдруг так задрожали, что она была вынуждена спрятать их в складках платья.

— Чего ты хочешь от меня, Габриэль? Я ошиблась насчет котенка и в моем шоколаде не было отравы? Установилось напряженное молчание.

Наконец он заговорил:

— Нет, по всей видимости, ты права. Доктор осмотрел труп котенка и считает, что его отравили. И за кухней нашли пустой пузырек из-под лауданума. Глория вспомнила, что поднос несколько минут стоял на кухне, прежде чем она отнесла его наверх. Я допросил всех слуг, но ничего существенного так и не узнал.

Он явно не хотел сообщать ей всего этого. Кесси заметила, как в его глазах мелькнуло сомнение.

— Слуги преданы и тебе, и твоему отцу. Если же я умру, то ты обретешь желанную свободу и сможешь жениться, на ком пожелаешь.

Его передернуло от отвращения:

— Если ты еще не забыла, то я вообще не рвался обзаводиться женой. И что бы ты там ни думала, мой отец — человек чести. Если уж на то пошло, я бы первый обвинил его, заподозрив в нем хоть каплю неискренности. Какой мне смысл защищать его? — Он нервно мерил шагами террасу, продолжая развивать свою мысль: — Поверь мне, Кесси, я хорошо понимаю твой страх. Чего я не понимаю, так это того, что ты обвиняешь женя! Кажется, ты забыла, что когда в тебя стреляли, я был рядом с тобой!

— Легко нанять кого-либо для столь деликатного поручения… Бандит из Лондона… тоже мог быть исполнителем твоей воли. И вообще… если это не ты, то кто?

— Понятия не имею! — взорвался он. — Я нанял сыщиков, и они уже несколько месяцев возятся с твоим делом. И хоть ты и не доверяешь мне, но и здесь за тобой приглядывают мои люди. Я устал защищаться от твоих нападок, Кесси, и никак иначе не могу. доказать свою невиновность, кроме как найти преступника!

— А что мне остается? — со слезами на глазах вскричала она. — В следующий раз мне может и не повезти!

Он потянулся к ней, чтобы успокоить. Но у нее в груди бушевало сомнение. Как она может любить человека, который, вероятно, замыслил убить ее? Нет, она не позволит ему прикоснуться к себе, только не сейчас.

— Не надо! — отшатнулась она. — Не трогай меня! Не смей больше прикасаться ко мне!

Габриэль резко отскочил от нее. И помрачнел. Его охватило горестное чувство поражения.

— Этот брак был проклят с самого начала, — произнес он жутким голосом, который она будет помнить до самой смерти. — Возможно, ты и права. Наверное, разумнее всего покончить с ним прямо сейчас.

Кровь отхлынула от ее лица:

— Что ты имеешь в виду?

— Не волнуйся насчет денег. Я обеспечу тебя до конца жизни, как и обещал. И нам больше не придется терпеть друг друга. Зачем продлевать эту муку, которая зовется браком? Тебе лишь придется выбрать место, где ты хочешь поселиться, и я позабочусь, чтобы купить там тебе дом со всеми удобствами. Господь свидетель, мне не особо присуще благородство, но, возможно, даже к лучшему, что ты уедешь. Если хочешь, я даже могу отправить тебя в Чарлстон.

Горячий ком в горле мешал ей дышать и говорить. Она онемела. И почувствовала, что земля уплывает у нее из-под ног. Она едва выдохнула:

— А как с Джонатаном?

— Джонатан — мой наследник, так же как я — наследник моего отца. Он должен получить соответствующее воспитание. И он его получит.

Пораженная, Кесси молча уставилась на него. И поняла, что перед ней совершенно чужой человек, которого она не знает и не понимает. В нем не было ни грана сочувствия и желания понять.

— И ты полагаешь, я оставлю его здесь? Чтобы его воспитывали ты и… твой отец? И чтобы он вырос таким же, как ты! — Ярость слепила ее. — Нет! Нет!

В его взгляде светилась решимость.

— Ты можешь отвергать меня, Кесси, Но лишить меня прав на сына ты не сможешь.

— Ты хочешь отобрать у меня моего ребенка? — прошептала она, отказываясь верить услышанному. — Боже, и ты еще смел обвинять в жестокости меня

— Мне казалось, ты сделала свой выбор. Ты не доверяешь мне, выдвигаешь против меня дикие обвинения. Пусть будет по-твоему. Я больше не стану ни о чем просить.

Он повернулся и вышел.


Прошли минуты, а может быть, и часы. Кесси потеряла всякое представление о времени. Стояла и чувствовала, что в ее сердце вонзили нож.

За ее спиной сухо кашлянули. Она резко повернулась и увидела герцога Уоррентона.

— Прошу извинить меня, ваша светлость, — мертвым голосом произнесла она. — Я не заметила вас.

Он молча поклонился и уставился на нее, сложив руки за спиной.

— Простите мне мою откровенность, Кассандра, но я невольно стал свидетелем вашей ссоры с Габриэлем.

Он слышал! Ей стало неловко и неприятно. Даже не знаешь, как реагировать на подобную реплику.

Реджинальд не улыбался, но был не так мрачен, как обычно.

— Тогда прошу извинить меня, — наконец пробормотала Кесси. — Переезжая сюда, я не собиралась устраивать здесь сцены.

— Нет нужды волноваться на этот счет. Мне показалось, что вам было что обсудить. Ведь ваш супруг собирается отнять у вас ваше дитя!

Кесси с болью в голосе проговорила:

— Да. Мне казалось, что такое и представить невозможно… — Она замотала головой. — Я… я просто не понимаю, как у него язык повернулся сказать подобное!