— Ну, конечно, девушки любят удачливых, — с усмешкой заметил я, пытаясь поддеть её.

— Девушки любят достойных, — парировала она. — Извини, говорить нам больше не о чем. Я устроилась лаборанткой в другой университет и не хочу опаздывать на работу.

Она нервно оглянулась, видимо, кого-то ждала. Ну, конечно! Он вышел и сразу направился к ней, тот самый, который помогает ей разбираться в сложных вопросах математики, физики, информатики… Теперь не я, а он провожает её туда, куда ей нужно. Мне ничего не оставалось, как отойти в сторону.


Снег падал крупными хлопьями и был похож на театральную декорацию. Он облепил деревья и кусты, мягко ложился на газоны. Всё вокруг казалось белым и сказочным. Но я едва замечал это, мне было не до красоты природы. Совершенно потерянный, я стоял, не зная, в какую сторону двинуться.

— Паша, здравствуй, — услышал я мягкий напевный голос.

Передо мной стояла тётя Вера, наша бывшая соседка. С её сыном Стёпкой мы начинали учиться в школе, но после девятого класса он от нас ушёл, потому что они поменяли квартиру и теперь живут в другом районе города.

— Паша, как ты повзрослел!

Ещё бы, мы лет пять не виделись. И как только она меня узнала?

— Я слышала, ты в университете учишься, — продолжала тётя Вера. — Молодец. Ты всегда был способным. Я тебя Стёпке до сих пор в пример ставлю.

Значит, неприятные вести не так быстро распространяются по городу, если она больше ничего обо мне не знает.

— А Стёпка кое-как аттестат получил, но в институт не стал поступать, — продолжала тётя Вера. — В нашем районе три завода, вот он и пошёл учеником слесаря-автоматчика. Работа чистая, на приборах. Ему нравится, а это главное. Не всем же учёными быть. Профессий много, каждый может выбрать по душе. Важно ведь что? Определиться. Знать, чего ты хочешь. Вот он и определился, уже на третий разряд сдал. Готовится к четвёртому. Так и будет расти до мастера. Хорошие рабочие тоже нужны. А как мама, бабушка?

Я слушал рассеянно, отвечал механически, желая поскорее избавиться от неожиданной собеседницы. Тётя Вера, видно, почувствовала это и быстро попрощалась. Я смотрел ей вслед и пытался представить Стёпку, мальчика спокойного, уравновешенного, сумевшего правильно оценить свои возможности. Он крепко станет на ноги, заведёт семью и будет изо дня в день, из года в год ходить на завод, чтобы прокормить себя, жену, детей. И, конечно, никогда не выйдет на площадь с плакатом «за справедливость», потому что получил от жизни то, что хотел. Так почему же меня болтает штормом? Если бы я «определился», как сказала тётя Вера, то удержался бы в университете и не потерял бы Пашу.

Сам не заметил, как с этими мыслями дошёл до Митяя. У него сидел парень, лет на пять-семь постарше нас.

— Михаил, — представил его Митяй. — Между прочим, тоже поэт. В душе, конечно. А вообще, истопник в нашей котельной.

Митяй сказал «тоже», имея в виду, что я ещё в школе кропал стишки для стенгазеты, а потом сочинял тексты для ансамбля. Он посмотрел на меня внимательно и спросил:

— Опять пробоина в сердце?

Я кивнул.

— Ничего, сейчас полечим, — пообещал Митяй, и мы втроём загудели по-крупному.

В голове мелькнуло предупреждение мудрой бабушки о том, что душевные раны залечиваются трудом, а не алкоголем, иначе есть риск увязнуть в пьянстве, как в болоте, из которого не выбраться. Но я счёл это ханжескими словами старшего поколения, не способного понять нас. Напился опять до бесчувствия и очнулся в какой-то подсобке — видно, Митяй на этот раз принимал меня здесь. Одежда была сильно измята и перепачкана то ли мукой, то ли мелом. Я долго чистил её, чтобы можно было показаться на улице. Ни Михаила, ни Митяя уже не было.

Дойдя до дома и поднявшись к себе, я стал рассматривать себя в зеркале, висящем в прихожей. На меня смотрело жёлто-зелёное лицо, помятое не меньше, чем моя одежда, да к тому же обросшее щетиной, на шею свисали длинные замусоленные пряди немытых волос. Неужели это я? Неужели на эту гнусную рожу ещё год назад с восхищением взирали нимфетки? Я понял: пора что-то делать, пора завязывать с алкоголем, найти работу и взяться за учебники. Но…

Благими намерениями проложена дорога в ад. Не я это сказал, а кто-то очень мудрый. Он точно подметил. Я привёл себя в порядок и пошёл искать работу. Там, куда бы я пошёл, требовали диплом о высшем образовании, незаконченная учёба в экстернате их не устраивала. А в слесари, плотники, токари и другие подобные работники меня не тянуло. Да и не умел я ничего! С этим разладом между желаниями и возможностями я ходил по разным организациям месяца два, пока меня не взяли на должность менеджера в фирму, торговавшую бытовой медицинской аппаратурой. Менеджер — слово солидное, но по сути это торгаш, который правдами и неправдами должен сбыть чей-то товар или услуги. На мой вопрос, что я должен делать, мне так и сказали:

— Будешь втюхивать пенсионерам наши товары.

Заработок зависел от того, сколько бабушек и дедушек удастся уговорить что-нибудь приобрести для поправки здоровья. Я не умел «втюхивать» заведомо не нужный им товар и к концу второго месяца понял, что больше трачу на проезд и случайные обеды в кафе, чем зарабатываю. Ушёл и стал помогать Митяю где-то что-то разгрузить или погрузить. Когда попадались тяжёлые ящики или мешки, то чувствовал, как садится позвоночник и ноет грыжа, из-за которой меня не взяли в армию. Поэтому на такие случайные заработки я ходил не часто и сидел без денег, выпрашивая на сигареты у мамы.

Занятый житейскими проблемами, я не стремился близко сойтись с какой-нибудь девушкой. Да и в теперешних моих компаниях, где преобладали любители спиртного и такие же девицы, новые знакомства заканчивались после двух-трёх ночей, проведенных с какой-нибудь из них ради удовлетворения плоти. Я невольно вспоминал Пашу, с которой давно не виделся, и сердце щемило от тоски. Забыться помогала только водка.


Наступила весна, пришла во всей своей красе. И тут зазвонил телефон. В трубке некоторое время помолчали, а потом раздался тихий голос Паши:

— Привет.

— Привет, — ответил я, слушая бешеный стук сердца и ожидая продолжения, и оно последовало.

— Мне плохо, — сказала Паша.

Меня обдало жаром: ей плохо без меня, она готова вернуться! А я, разумеется, готов простить ей и обидное расставание, и гения информатики.

— Ты где? — спросил я.

— В скверике на нашей скамейке.

У нас действительно была «наша», самая любимая скамейка, куда мы присаживались во время прогулок. Сейчас, в конце мая, там было очень красиво. Да если бы она позвала меня на луну, я помчался бы, не раздумывая.

— Никуда не уходи! — крикнул я. — Сейчас буду!

Паша сидела, опустив голову, как видно, в тягостном раздумье. Увидев меня, смутилась, на лице мелькнула виноватая улыбка. То-то же! Не плюй в колодец! Я сел рядом, взял её руку и зажал в своих ладонях, пытаясь заглянуть ей в глаза. Она не вырвала руку, не отстранилась, но смотрела куда-то в сторону. Наконец произнесла:

— У меня будет ребёнок…

Я опешил. Ну… это же точно не от меня, мы уже несколько месяцев в разладе. Но я не знал, как реагировать, и задал дурацкий вопрос:

— И что?

— Я не могу просить помощи у родителей… Они не должны об этом узнать.

— А этот… который отец… он что?

— Он говорит, что женитьба и дети в его планы сейчас не входят. И вообще…

— Что вообще?

— Мы расстались.

Так он её бросил, этот математический вундеркинд! Я тоже мог бы встать и уйти, но не ушёл. Вспыхнувшая было надежда на прежние отношения померкла, но я не мог спокойно смотреть на её страдания.

— Ты хочешь избавиться?

— А что мне делать? Скоро сессия!

Я понял: ей нужны деньги.

— Сколько? — спросил я.

Она назвала сумму. Не очень большую, но у меня-то не было ни гроша. Тем не менее, я сказал:

— Пойдём со мной.

Она думала, что мы идём ко мне домой, но, не доходя, мы свернули в переулок. Я усадил её на лавочку и пошёл к Митяю, который, к счастью, оказался дома. Я попросил у него взаймы, пообещав отработать на погрузках-разгрузках. Он дал, сколько было нужно, я тут же передал деньги Паше.

— А дальше сама справишься или…

— Да, справлюсь, — повеселевшим голосом ответила Паша.

— Но ты хоть позвони потом, чтобы я знал, что всё кончилось благополучно.

— Конечно, конечно. Спасибо.

Я потом дважды таскал тяжёлые ящики за здорово живёшь. Правда, Митяй всё-таки сунул мне сотню на сигареты. Но у меня от этого дела с Пашей остался какой-то неприятный осадок: ведь я невольно загубил только что зарождавшуюся жизнь. Если бы не помог Паше, то, может быть, родился бы ещё один человек… Она позвонила через пять дней, коротко бросив в трубку:

— Всё нормально. Спасибо.

Я понял, что на дальнейшее общение нечего было и рассчитывать. И затосковал. А когда я тоскую, меня тянет к бутылке. Я то выпивал с невесть откуда взявшимися новыми друзьями, которым, как и мне, некуда было девать время (они и угощали), то расслаблялся вместе с Андрюхой, но довольно редко, потому что у него была сессия. Бабушка, навещая нас, негодовала:

— Как можно жить, ничего не делая?! В советское время тебя уже давно бы привлекли к ответственности за тунеядство! Ладно уж, будем тебя кормить, но ты бы хоть за учёбу взялся!

Я отмахивался от неё, как от назойливой мухи, и благодарил новый государственный подход к таким, как я: хочешь — работай, не хочешь — живи, как умеешь. Я и жил, как умел.

Андрюха переполз на последний, пятый курс. На радостях мы закатились в кафе и хорошо погуляли. Он предложил мне погостить недельку у него в их городке, где я нередко с ним бывал, пользуясь расположением его матери, тёти Нади. И на этот раз я не отказался. А потом родилась идея поехать на море месяца на два, если получится. Я не был на море с тех пор, как перешёл в одиннадцатый класс, — надо было готовиться к госэкзаменам и поступлению в университет. Позже мне не давали денег на такую поездку потому, что, по вполне справедливому мнению бабушки, я не заслуживал подобного поощрения. Я очень соскучился по морю, но где же взять деньги? Великодушный Андрюха, как всегда, предложил свою помощь. Я отказывался, наконец, сошлись на том, что я там попробую что-то заработать и верну ему долг.