– Я не беру подачки, – сказал Калли, отодвигая тарелку, задержав на ней свой голодный взгляд.

– Мне нужен хороший работник на ранчо. Мы с сыном управляемся, но мой лучший работник собирается на пенсию – артрит замучил. Я просто хочу подсластить предложение. – С этими словами Джейкоб вновь подвинул тарелку с пирогом.

На этот раз Калли принял угощение.

– Я заскочу к вам по пути.

И он сдержал свое слово.

Джейкоб ответил на утренний поцелуй Фейт, которая остановила его руку, когда та скользнула слишком низко.

– Калли скоро будет. Он никогда не опаздывает на семейный завтрак. Сегодня утром перед работой он хотел кое-что сделать.

– У него участок в сорока милях к северу, – проворчал Джейкоб. – Они с Рурком построили дом и выкопали колодец. Парень превратится в старого холостяка, одинокого волка, упертого в своих привычках, и ни одна женщина его не получит.

– Перестань, Джейкоб. Калли всегда нравилось уединение.

– Женщина, это ты всегда волновалась насчет его семьи, а не я. Я развожу скот и лошадей и выращиваю урожай.

Щадя чувства Рурка, Джейкоб не стал говорить, что мечтает о внуках, которые бы сидели у него на коленях, тайком бегали в кафе-мороженое и которых бы он баюкал перед сном. Но, судя по тому, как жил Рурк, род Лэнгтри на нем и остановится.

Джейкоб перевел взгляд на Микаэлу. Она была порывиста, как молодая кобылка, – в любой момент могла выкинуть что угодно. Да и вообще женщин трудно понять.

Фейт потрепала мужа по голове, взъерошив его седые волосы.

– Ты знаешь, как на меня действуют эти разговоры, ковбой. Такой мачо заставляет мое сердце трепетать, как пойманная бабочка.

На суровом обветренном лице Джейкоба появилась мальчишеская усмешка, которая стала еще шире, когда Фейт наклонилась и, поцеловав мужа, присела к нему на колени. Джейкоб слегка шлепнул Фейт, когда та, вскочив, снова поспешила к своим оладьям. Микаэла на мгновение задержала дыхание, захваченная очевидной преданностью и любовью родителей. Рурк посмотрел на сестру с пониманием.

– Здесь у нас скучновато. Нет уличных торговцев с угощениями. Спектаклей тоже нет, за исключением маскарада на Рождество и тех, что ставят в драматическом кружке старшие классы. Можно, конечно, кататься на лошади, но, боюсь, твоя попка отвыкла от седла.

– Давай испытаем, – бросила Микаэла, и от этого добродушного подшучивания на душе у Джейкоба стало легче.

– Тебе не мешало бы попрактиковаться, прежде чем принимать мой вызов.

Рурк, сидевший за длинным прочным столом, устроился поудобнее на стуле.

Наконец появился и Калли. Поеживаясь от утреннего холода, который он принес с собой, Калли стянул кожаные перчатки и, сняв пальто, повесил его рядом с одеждой Рурка и Джейкоба.

– Джейкоб… Рурк… Фейт. Привет, Микаэла. Видел, как в полночь подъехала твоя огненная карета.

Микаэла бросила взгляд на небольшую малолитражку, припарковавшуюся рядом с ее мощным красным автомобилем. Фейт, ставившая на стол кувшин с апельсиновым соком, тихо сказала:

– Это Мэй. Твой отец настаивал, чтобы мне помогали по дому, когда прибавилось работы в мастерской. Потребовалось много времени, чтобы привыкнуть к другой… другой женщине в доме после Марии.

На какое-то время в комнате воцарилась тишина – тени прошлого охотились за семьей Лэнгтри. Затем Калли нарушил молчание:

– У нашего молодого быка дела идут превосходно. Порезы от колючей проволоки заживают.

– Хорошо. Это будет для него неплохим уроком на будущее. – Джейкоб повернулся к дочери: – Поедешь со мной?

– Не сегодня, папа, – тихо проговорила Микаэла, вновь окруженная тенями из прошлого.

«Женщинам нужно время, чтобы привыкнуть к переменам», – подумал Джейкоб. А еще они нуждаются в утешении и нежных словах, которых ему никогда не удавалось найти. Микаэле нужна была нежная забота Фейт, но наступит и его черед. Причем весьма скоро.

– Ну хорошо. Ты тогда обязательно посмотри новую мастерскую матери. К сожалению, со своими учениками она совсем забыла обо мне и моем преклонном возрасте.

– Ты тоже мог бы посещать занятия по гончарному делу, дорогой, – ответила Фейт с легкой улыбкой.

– Мужчины не должны пачкать рук. Я организовал мастерскую не для того, чтобы смотреть, как вертится гончарный круг и грязь летит на мои ботинки.

– Ваш отец слишком нетерпелив и недостаточно старателен – это какое-то бедствие для моей мастерской. Глина чаще всего просто разлетается в стороны. Я хотела, чтобы эта мастерская полностью окупала себя, а не содержалась за счет средств мужа. У меня теперь учатся и взрослые, и подростки, и дети; я не могу позволить, чтобы их пугала угрюмость Джейкоба. – Слова Фейт были смягчены любовью. Взмахнув ресницами, она взглянула на мужа. – Я мечтаю воплотить образ в глине. У него такие крепкие мускулы, такие широкие плечи и просто обворожительная улыбка ковбоя.

Позднее в тот же день Микаэла пришла в мастерскую матери. В художественный центр. Это было массивное каменное строение коричнево-желтого цвета, а вокруг Фейт посадила акацию. Строгое здание хорошо вписалось в общий пейзаж с суровыми горами на заднем плане. Внутри в отдельном помещении находились две большие печи для обжига и сушки керамики. В основном помещении по стенам располагались полки с незаконченными изделиями. Некоторые работы учеников Фейт еще только сохли, ожидая окончательной отделки, другие, покрытые глазурью и обожженные, дожидались, когда их заберут изготовители. В большом помещении размещались электрические гончарные круги и корзины для вторичного использования сырья. Пресс для глины находился в противоположном конце огромной комнаты. Окна ее выходили на юг, а высокая крыша была застеклена. Большой шкаф сверху донизу заполняли книги с рецептами глазури и справочники по гончарному делу, а в центре комнаты стояли длинные столы, за которыми работали ученики.

Окна еще одной большой комнаты выходили на север, она была превосходно освещена и предназначалась для тех, кто учился росписи и рисованию.

Микаэла нашла Фейт в ее личной мастерской. Мать была одета в застиранную рабочую рубашку.

Аккуратно подровняв подсохшую кромку большой вазы, Фейт взглянула на Микаэлу и мягко улыбнулась:

– Отец слишком эмоционален. Он спрятался, чтобы прийти в себя. Ничего, пускай присмотрит за коровами, подправит забор, поговорит о старых временах с нашими работниками и поразмышляет о своей взрослеющей девочке.

– Все меняется. Я уже не та маленькая девочка.

Взгляд голубых глаз Фейт был чистым и прямым, когда встретился со взглядом Микаэлы. Она стряхнула завиток снятой глины в корзинку для повторного использования.

– Конечно, нет. У тебя сейчас плохая полоса, и больше ничего. Но я рада, что ты дома.

Микаэла кивнула и стала внимательно смотреть на поросшие соснами и елями зубчатые горы с выступающими скалистыми вершинами. «Я знал, что я дома, – написал Захария. – Все, что происходило раньше, растаяло, как дым на ветру. Мое сердце здесь, рядом с моей женой и семьей. Она прекрасная гордая красавица, моя жена. Немного дикая, когда сердится, но всегда леди. Она верит в силу монет и заклятия. Иногда у меня такое чувство, словно ее шаманская кровь сказала ей правду о проклятии Обадаи».

Микаэле совершенно необходимо было снова поверить в себя, обрести реальность, которую она утратила.

– Мне надо найти работу.

– Ну, ты можешь спросить Харрисона, не требуется ли им кто-то на новой телестудии.

– Харрисон владеет телестудией? – спросила Микаэла.

– Со своими инвесторами. Студия «Кейн» еще не выходила в эфир, но скоро выйдет. Он почти восстановил наследство, которое пропил его отец. Харрисон отличный руководитель и очень много работает. Он внимателен, надежен, и люди доверяют ему. К тому же он абсолютно не похож на своего отца.

Фейт бросила еще один глиняный завиток в корзину, словно стряхивая плохие воспоминания.

Микаэла отметила, что неприязнь ее матери к отцу Харрисона за все эти годы не угасла. Ее мать, обычно спокойную, уравновешенную женщину, всегда передергивало от отвращения, когда упоминали Харрисона Кейна-старшего. Фейт Лэнгтри хранила свои секреты, но любое напоминание об отце Харрисона вызывало у нее реакцию абсолютного неприятия.

Фейт слегка нахмурилась и, отвернувшись, стала рассматривать большую вазу.

– У его корпорации здесь есть кое-какая собственность, в том числе и банк. И он работает над тем, чтобы найти финансовую поддержку нашему художественному центру. Мы продаем время от времени несколько изделий, но это нас не спасает. Я сказала Джейкобу, что хочу взять в банке кредит, чтобы превратить студию в наш бизнес. И мне целую неделю после этого пришлось сражаться с темпераментом и гордостью Лэнгтри. Мы сошлись на пожертвованиях. Они вычитаются из налога и не будут похожи на милостыню. Я всегда считала, что искусство само должно себя поддерживать и здесь море нераскрытых талантов. Ты можешь рисовать в любое время, когда будет желание, дорогая. У тебя это хорошо получалось. Гораздо лучше, чем у меня. Я могу обучить основам, но ровная поверхность – это не мое. С глиной я управляюсь лучше, чем с холстом.

Микаэла рассматривала крупные яркие абстрактные картины, висевшие на стенах. В погоне за успехом она утратила чувство цвета и сейчас не ощущала ничего, кроме пустоты.

Фейт улыбнулась и продолжила выравнивать большую вазу, на поверхности которой еще оставались следы ее тонких пальцев. Дочь не должна догадаться о ее тайне. За работой Фейт отбрасывала воспоминания о Кейне-старшем, о том, как грубо он, пьяный, овладел ею. Это была единственная тайна, которую она скрывала от Джейкоба, потому что он наверняка убил бы Кейна, а Фейт тогда потеряла бы мужа. Но она предпочла защитить свою любовь и своих детей.

Несмотря на возвращение Микаэлы и такое прекрасное утро, снова появилась знакомая боль, возникшая из-за потери малышки Сейбл. Время от времени Фейт пытливо всматривалась в Харрисона и пыталась понять, знает ли он о том, что у него была единственная сестра. Была бы Сейбл сейчас похожа на Харрисона? Не превратились бы ее белокурые завитки в темные локоны с рыжими прядками? Может быть, у нее были бы такие же широкие скулы, широко расставленные глаза… Мысль о потерянной дочери всегда будет терзать ее сердце. Иногда, когда Фейт встречала взгляд серых глаз Харрисона, ей казалось, что он знает, о чем она думает. Внешне Кейн-младший напоминал ей его отца, и пару раз при виде Харрисона Фейт едва удержалась от дрожи. Но Харрисон был большим и надежным, и в нем не было жестокости его отца.