Тогда подозрение пало на Марию Альварес, исчезнувшую экономку Лэнгтри.

Самая старшая из детей и серьезно относящаяся к своим обязанностям старшей сестры четырехлетняя Микаэла положила легендарную монету Лэнгтри возле колыбели младенца, чтобы она охраняла его той ночью, – монета так и не была найдена.

И именно той ночью исчезла Джулия Кейн, похитившая ребенка, но ее отсутствие было скрыто ложью.

Харрисон искал сводную сестру и мать все последние восемнадцать лет, но Джулия хорошо знала свое дело…

Харрисон закрыл глаза, благодаря Бога за то, что его мать не убила тогда маленьких детей Лэнгтри, спавших в своих кроватках.

Должен ли он был еще тогда рассказать Лэнгтри о том, что знал? Ему было всего пятнадцать, и он сгорал от стыда… Он буквально цепенел оттого, что его семья причинила Лэнгтри – людям, которых он высоко ценил, почти боготворил, – такие страдания.

Харрисон не мог рассказать об этом тогда, но не может это сделать и теперь. Он вынужден нести свой стыд в себе, и каждый вдох напоминает ему об этом.

Он не имеет права дать Лэнгтри надежду, а потом отнять ее; только достоверные сведения смогут принести покой семье Лэнгтри…

Но Микаэла не могла с этим смириться. Той ночью она оттащила его от края пропасти и заставила двигаться до полного изнеможения, а затем по кусочкам собрала в одно целое… Микаэла всегда сражалась за тех, кого любила, и, хотя ей было всего четырнадцать, она вошла в его истекающее кровью юное сердце и поделилась с ним своими мечтами – и тогда Харрисон тоже начал мечтать. Он захотел найти пропавшего ребенка – их с Микаэлой сводную сестру.

Харрисону было восемнадцать, когда он обнаружил отца, совершившего самоубийство. Микаэла и тогда смогла остановить его на самом краю бездны. Уже во второй раз она тащила и тормошила Харрисона, льстила и ругала его, стремилась оттащить от опасного края – подтверждалось предание Лэнгтри, что их женщины столь же храбры, как их мужчины, а сердца их мягки и нежны, как летняя дымка над горным лугом…

Микаэла в своей семье получала ласку и тепло, а в его семье этого не было.

Харрисон внимательно посмотрел на человека в зеркале. Внешне он был копией своего отца, только без следов неумеренности и невоздержанности. Кейн-младший постоянно держал себя под контролем, не проявляя к себе особой снисходительности, потому что боялся стать похожим на Кейна-старшего.

Микаэла уехала, но расстояние не имело для Харрисона особого значения. Он всегда знал, что происходит в ее жизни. Два года Микаэла жила с человеком, который в результате ее бросил. Карьера тоже оказалась сломана.

Харрисон нахмурился, вспомнив Дольфа Морроу – узколицего парня хрупкого телосложения. Трудно было представить этого типа в постели Микаэлы. Вся ее страстная натура, отданная…

Харрисон отогнал прочь легкий укол ревности и начал думать об изящных, очаровательных женщинах, которым он сам отдавал предпочтение.

Но кого он пытается одурачить? Яркий образ Микаэлы затмевал образы других женщин. Она всегда очаровывала его, даже когда язвила или откровенно насмехалась над ним. Кейн слегка улыбнулся; он очень рано понял, что живость Микаэлы не позволит ему действовать медленными, но надежными способами, что к ней нельзя применить его бесстрастную логику. Когда они были моложе, Микаэла бросала ему следующий вызов, пока он все еще спокойно обдумывал предыдущий, и зачастую Харрисону приходилось спасать ее от беды. Импульсивная Микаэла ориентировалась на свои инстинкты и желания, тогда как Харрисон давно отбросил все это за ненадобностью, оставив лишь логику и насущные цели.

Харрисон провел кончиком пальца по ободку кофейной кружки, которую Фейт сделала специально для него. Кружка была большая, прочная, как он сам, и на ручке был сделан упор, как раз под его большой палец. Микаэла умела отвлечь Харрисона от его собственных мыслей, а это ему совсем не нравилось – он был человеком, который строил свою жизнь по кирпичику, готовый в случае необходимости начать заново. Микаэла же – слишком живая и страстная для его бесстрастной натуры девушка – всегда умудрялась разжечь его тлеющие эмоции, которые он привык подавлять.

Микаэла вернулась в свою семью, собрав вместе четыре монеты. Харрисон намеревался найти еще два пропавших талисмана.

Харрисон взял кружку, крепко обхватив ее обеими руками. Возвращение Микаэлы в Шайло, даже на несколько дней, означало, что они непременно столкнутся. Харрисону не нравились те чувства, которые она могла в нем разжечь, испытывая его самообладание. В своих немногочисленных связях он предпочитал более спокойных женщин. Тем не менее в последнее время в ее редкие приезды в Шайло он получал удовольствие от словесных дуэлей с ней, наблюдая, как эти потрясающие голубые глаза сужаются и, загораясь, обжигают огнем.

Харрисон жестко усмехнулся. Они больше не дети, и теперь он уже не отступит.

Глава 2

Из дневника Захарии Лэнгтри:

«Раненый, сбежав из плена янки, я добрался домой на плантацию Лэнгтри. Обгоревший особняк был разграблен, а то, что осталось, унесли янки. В полночь мой отец умолял меня бежать, забрав уцелевшие фамильные драгоценности.

«Золото Лэнгтри поможет Югу подняться», – шептал он, а огонь в это время горел, и бывший слуга Обадая переплавлял драгоценности Лэнгтри в монеты.

Преданный нашей семье Обадая был черен, как эбеновое дерево, его тело блестело от пота, встревоженные глаза были закрыты, а губы что-то беззвучно шептали. Он потряс куриные косточки и бросил их поверх шести еще теплых, блестящих золотых монет, отмеченных грубой литерой «Л».

«Обадая обращается к своим богам, – прошептал отец. – Эти монеты – могущественные покровители рода Лэнгтри, а объединенные вместе, они дадут их обладателю силу бога. Если же они попадут к человеку, который не принадлежит к роду Лэнгтри, на того падет проклятие. Возьми их и отправляйся».

Итак, я пришел в эту дикую свободную страну красоты и возвышающихся гор с шестью монетами Лэнгтри и защищающим меня проклятием Обадаи…»

Четыре недели спустя Микаэла стояла у загона фермы Лэнгтри, наслаждаясь лунным светом. Входить в дом не хотелось.

Она заметила тень, вынырнувшую из апрельской ночи, – к Микаэле приближался высокий мужчина. Рурк Лэнгтри был таким же худощавым, как и отец, в глазах и в осанке его чувствовалась какая-то неукрощенность. В лунном свете можно было разглядеть резко очерченные скулы, прекрасные черные брови и твердый подбородок. Порыв ветра играл взлохмаченными волосами Рурка. На время жена Рурка Анжелика укротила этот дикий пронизывающий голод, но теперь Рурк хранил свои секреты глубоко в душе.

За месяц до ее возвращения домой брат «просто заскочил» в Нью-Йорк по своим делам, но Микаэла знала, что на самом деле он был разведчиком клана Лэнгтри и выяснял, как у нее обстоят дела.

Рурк приехал в Нью-Йорк, чтобы защитить Микаэлу, и едва ли не вызвал на дуэль человека, оскорбившего ее домогательствами. Когда шум вечеринки перекрыли звуки ружейного выстрела, Микаэла, рассердившись, набросилась на Рурка:

– Здесь играют по другим правилам, братишка. Я сама могу защитить себя.

– Некоторые вещи стоят того, чтобы драться за них, – пробормотал Рурк угрюмо.

– А некоторые нет, – парировала Микаэла, сознавая, что теперь ее жизнь изменится.

Сейчас брат молча шел к ней по полю, похлопывая лошадь по крупу. Рурк готов был сделать все, чтобы защитить свою семью, однако он потерял горячо любимую жену и винил себя в ее гибели. Анжелика была слишком хрупкого сложения и не могла выносить их ребенка. Через несколько дней после преждевременных родов малыш перестал бороться за свою жизнь. Теперь каждый раз, когда Рурк видел беременную женщину, перед ним вставали тени его погибшей жены и сына. Когда же на Рурка накатывало мрачное настроение, он уходил бродить, полностью погружаясь в свое горе.

Микаэла непринужденно поприветствовала брата:

– Рурк, ты опять вышел на ночную охоту?

Его подбородок был покрыт щетиной, волосы взъерошены ветром. В лунном свете было видно, как блестят серебром его глаза и как он внимательно изучает ее лицо.

– А вот и моя сестренка. С возвращением. А почему ты здесь? Уже почти полночь.

– Я еще не готова войти в дом. Я не готова встретиться с мамой и отцом, – Микаэла подставила лицо мягкому ночному ветерку, который ласково играл се волосами. – Каждый раз, когда я приезжаю домой, мне приходится сталкиваться с верой мамы, что Сейбл жива. И мои воспоминания о той ночи… Я положила монету Лэнгтри возле ее колыбели тогда вечером, чтобы она была в безопасности. И помню, как слышала эту колыбельную: «Неж-но и не-спеш-но…»

Житель приграничья с разоренного войной Юга, который не многое мог оставить своим детям, сочинил эту колыбельную, чтобы она охраняла их сон. Микаэла слышала эту песенку в ту ночь, когда пропала Сейбл, и именно тогда она поняла, что безопасность не бывает абсолютной.

Когда преданная экономка и друг похитила их младшего ребенка, Микаэла увидела своих родителей совершенно подавленными. Микаэла видела, что мать отважно пытается скрыть свое горе, рану, которая никак не заживала, и впервые ее сильный отец не смог им помочь.

Энергичная борьба, которую вел Джейкоб Лэнгтри, пытаясь отыскать Сейбл, потрясла всех, но ребенка так и не смогли найти, хотя Фейт верила, что ее малышка жива, и в каждой молодой женщине она старалась увидеть Сейбл.

Микаэла посмотрела на Рурка. На лицо брата падала тень широкополой шляпы. Он лучше, чем кто бы то ни было, понимал, как преследуют ее воспоминания той ночи, как навязчиво звучит та колыбельная.

– Ты веришь в то, что будет проклят каждый не из рода Лэнгтри, кто завладеет этими монетами, и что шесть монет вместе дают огромную силу?

– Я верю в правду и в то, что есть. Жизнь приходит и уходит. Мы должны принимать ее такой, какая она есть, и распоряжаться ею как можно лучше.