После этого мне каждую неделю названивали из офиса доктора Эмбри и спрашивали, готова ли я назначить новую встречу. После пятого звонка я сдалась и согласилась на прием, думая, что схожу один раз, а потом они оставят меня в покое. Это было пару месяцев назад.

— Итак, Рэйчел, как ты себя сегодня чувствуешь? — спрашивает доктор Эмбри.

На ней синий брючный костюм, который меня раздражает, длинные светлые волосы собраны в тугой пучок. Она всегда начинает наш разговор с этого. «Как ты себя чувствуешь?», «Ты спала?», «Как ты справляешься?» — эти вопросы самые легкие. Сначала я отвечала коротко и по делу.

«Нормально».

«Хорошо».

«Как всегда».

После пары визитов я стала замечать, что мои односложные ответы больше не удовлетворяют ее.

Я верю, что в терапии есть позитивные стороны. Некоторые люди находят поддержку, в которой нуждаются, и используют ее, как неотъемлемую часть процесса исцеления, в то время как другие находят внутреннее мужество, чтобы снова столкнуться с окружающим миром. А я… Я даже не понимаю, почему продолжаю приходить.

Не появилось никаких прозрений, и я не нашла внутреннюю силу, чтобы двигаться дальше и начать новую главу своей жизни. Несмотря на то, что психиатрия теоретически должна была помочь мне, этого не случилось. А самое главное — боль от потери Бена не уменьшилась. Полагаю, частично я продолжаю приходить, чтобы мама была счастлива.

Я должна маме хотя бы это. Окружающие думают, что Рэйчел Миллер возвращается к жизни. Двигается дальше, выходит за рамки своего горя.

Все это ложь.

Но сегодня, когда доктор Эмбри спросила, как я себя чувствую, мне захотелось дать ей правдивый ответ.

Тревожно.

Ощущаю давление.

Злость.

Выбирайте.

Вместо этого, повторяю то же самое, что делаю каждый свой визит.

— У меня все хорошо. Я занята на работе. Наступила весна, много праздников! — отвечаю я, поднимая кулак в воздух. Понимаю, что мои слова чересчур положительные.

Когда ничего не добавляю, доктор смотрит на блокнот, лежащий на коленях, и начинает что-то записывать.

Она часто так делает, и я не знаю, что же она пишет. Я пыталась узнать это много раз. Наблюдала за тем, как двигается ручка, пыталась понять слова по завиткам и точкам. Но бесполезно. Я осматриваю комнату, снова сосредоточившись на орхидее.

— Что насчет общественной жизни? После нашего последнего разговора ты выходила куда-нибудь?

Я задумываюсь, считается ли продуктовый магазин «выходом», но понимаю, это не то, о чем она спрашивает.

— В центре города открылся новый бар, и на прошлой неделе Тесс пригласила меня сходить туда с ней.

Я улыбаюсь, надеясь, что этот ответ ее удовлетворит. Доктор Эмбри кивает и смотрит на меня, ожидая продолжения. Мне больше нечего добавить. Я так и не пошла.

Тесс приглашала меня, это правда, даже умоляла, чтобы я пошла и оценила бар вместе с ней и нашими друзьями. Я согласилась пойти. Но в тот вечер, когда открыла шкаф, чтобы одеться, единственное подходящее платье, что я нашла, это то, которое надевала на сюрприз-вечеринку в честь дня рождения Бена — платье на бретелях ярко-синего цвета с ярко-фиолетовыми вставками повсюду.

Как только надела его, на меня нахлынули воспоминания о том вечере. Удивленное выражение на лице Бена, когда он зашел в наш любимый бар для спокойного, как предполагалось, вечера, но вместо этого увидел наших друзей, коллег и членов семьи, которые пришли на празднование его тридцатилетия.

Я помню, как мы танцевали, двигались в унисон под звуки старых хитов восьмидесятых. Помню, как Бен шептал мне на ушко, как прекрасно я выгляжу, как он благодарен за вечеринку и как ждет не дождется, когда мы вернемся домой, и он снимет с меня это платье.

Я быстро сняла платье, спрятала его в дальний угол шкафа и захлопнула дверцу. Сделав пару успокаивающих вздохов, позвонила Тесс и сказала, что с одной из моих цветочных доставок возникли проблемы, и мне необходимо вернуться в магазин и все уладить.

После того как заверила, что мне не нужна помощь и настояла, чтобы они с девочками шли без меня, я надела домашние штаны и одну из любимых старых футболок Бена и забралась в постель. В эту ночь он мне впервые приснился.


Бен появляется мной, прямо как по волшебству, одетый в ту же одежду, что и в ночь аварии. Голубые джинсы и свитер полицейской академии под черной зимней курткой. Как только вижу его, я бросаюсь в объятия, обвивая его руками и ногами.

Его твердая грудь ощущается такой реальной. Одной сильной рукой Бен обнимает мою спину, другой — поддерживает под попой. Я прижимаюсь лицом к его груди, вдыхая аромат. Он выглядит лучше, чем я помню — яркая улыбка, сверкающие глаза, и это напоминает, как Бен смеялся над нашей пятилетней разницей в возрасте.

Провожу пальцами по его светлым волосам и целую каждую морщинку. Я держусь за Бена и надеюсь, что никогда не придется отпускать. Лицом прижимаюсь к впадинке между его шеей и ключицей, вдыхая родной запах. Я хочу жить с этим ароматом вечность. Хочу упаковать его в бутылку и разбрызгивать по дому, удерживая рядом с собой.

Мы разговариваем как обычно, смеемся, целуемся, будто ничего не изменилось. И все хорошо до момента, когда я начинаю плакать от мыслей о том, какая на самом деле реальность. В мою голову приходят несколько мыслей, с которыми я хочу поделиться с Беном. То, что я не уверена, смогу ли двигаться дальше без него. Как сильно по нему скучаю. И как злюсь за то, что он бросил меня.

— Ты обещал мне вечность, — шепчу я.

Бен обхватывает мое лицо ладонями, взглядом проходит по нему, будто пытается запомнить меня так же, как и я его. Наклонившись, прижимается своим лбом к моему.

— Я не ушел, малышка, — и мягко целует. Но когда Бен начинает отстраняться, я мгновенно хватаю его за руки, притягивая к себе и отказываясь отпускать. — Я прямо здесь. Всегда был и буду.

Бен задерживает губы на моих, щекочет меня, когда говорит, и снова возвращается к моему рту, где, надеюсь, останется. Языком облизывает уголок моей нижней губы, а потом скользит внутрь. Как только наши языки встречаются, меня окутывает спокойствие. Спокойствие, которое дарит мне лишь Бен.


Не помню, как долго мы стояли, изливая свое одиночество и нужду в этом поцелуе, но, проснувшись утром, я чувствовала себя более живой, чем за весь прошлый год.

И тогда я поняла: я могу жить с Беном. Я знала, это не обычно и не реально, но для меня достаточно и этого. Я никому не рассказала о своих снах или о том, что они продолжаются. Окружающим бы показалось, что это регресс. Для меня же это был шанс жить своей жизнью. С Беном.

— Ты повеселилась? — спрашивает доктор Эмбри, вырывая меня из мыслей.

Это была моя первая отличная ночь за долгое время.

— Было потрясающе, — улыбаюсь я.

Доктор мягко улыбается и снова что-то записывает в своем блокноте. Мне начинает казаться, что все, что я говорю, сравнивается с какими-то картами исцеления, к которым меня не допускают. Наблюдаю, как она записывает пару слов и откидывается на спинку стула. Позади нее опадает один из цветков орхидеи и приземляется на полку. Я смотрю на часы, чтобы узнать, сколько времени у нас осталось.

Доктор Эмбри закрывает блокнот и кладет его на стол, затем снимает очки и смотрит на меня.

— Рэйчел, мне кажется, здорово, что ты начинаешь реинтегрироваться в социальное общество. Снова находишься среди людей, знакомишься с новыми, и все это прекрасные шаги для восстановления чувства наслаждения и воплощение жизни. Небольшие достижения означают большие шаги в механизмах преодоления. Гордись этими достижениями.

Я напряженно улыбаюсь. Возможно, «механизмы преодоления», в которые я заставила поверить доктора Эмбри, совсем не те, о которых думает она, но со мной они работают. И разве не в этом смысл? Найти причину, смысл, чтобы снова захотеть жить? Теперь я каждый день живу возможностью того, что может принести мне ночь.

— Кажется, ты продвигаешься вперед и пытаешься понять, какими будут твои следующие шаги, — говорит доктор Эмбри и кладет свои очки на блокнот.

— Полагаю, что так. — И это правда. Я нашла способ. Я снова нашла Бена.

— Ну, несомненно, ты выглядишь более отдохнувшей. Хороший ночной сон помогает. К тебе снова возвращается цвет. Продолжай делать то, что делаешь.

Я улыбаюсь.

— Так и сделаю.

* * *

Как по часам, когда я выхожу из офиса доктора Эмбри, звонит телефон. Я отвечаю, даже не глядя на дисплей.

— Привет, мам.

— Привет, дорогая. Как проходит твой день?

Сейчас десять утра, не много может произойти за это время. Это ее способ узнать, как продвигаются мои сеансы, не выглядя чересчур навязчиво. Я плечом прижимаю телефон к уху, выходя из здания, и направляюсь к машине, ища в сумочке ключи.

— Просто прекрасно, как и обычно.

— Я рада это слышать.

Через несколько секунд тишины представляю, как мама расхаживает туда-сюда по кухне и размышляет, рассказывать мне или нет то, что у нее на уме. Подхожу к своей машине, красному «Фольцвагену Джетта», открываю дверь и забрасываю внутрь сумку. С тех пор как утром я зашла в офис доктора Эмбри, солнце уже успело немного нагреть воздух. Перехватываю телефон, чтобы снять куртку, и слышу, как мама глубоко вздыхает.

— На прошлой неделе я столкнулась с Дороти Перри в теннисном клубе. Она упомянула, что ее сын вернулся в город. Ты ведь помнишь Джексона, правда?

Конечно, я помню Джексона Перри. Каждая девчонка, которая ходила в мою школу, помнит Джексона Перри. Капитан команд по футболу и лакроссу. Отличник. Слишком хорош, и это несправедливо.