По лицу Франца Зандова скользнула улыбка; она была бѣгла и коротка, но какъ солнечный лучъ освѣтила его черты.

— Да развѣ я — ужъ такая страшная величина въ домѣ? Значитъ, Джесси уже говорила съ вами объ этомъ и вы только боялись моего согласія? Напрасно, дитя! Я предоставляю своей племянницѣ полную свободу въ этомъ и сейчасъ же поговорю съ нею, чтобы выяснить дѣло. Миссисъ Гендерсонъ уже завтра узнаетъ, что ей слѣдуетъ поискать себѣ другую компаньонку.

Францъ Зандовъ быстро всталъ и, привѣтливо кивнувъ, ушелъ изъ бесѣдки.

Едва онъ отдалился на достаточное разстояніе, Густавъ, подойдя къ молодой дѣвушкѣ, произнесъ:

— Онъ опасается, что Гендерсоны завладѣютъ тобою, а по­тому хочетъ какъ можно скорѣе гарантировать тебя для сво­его дома. Отчего ты раньше такъ испуганно взглянула на меня? Неужели ты подумала, что я вознамѣрился отправить тебя от­сюда къ миссисъ Гендерсонъ, которая дѣйствительно просила меня сегодня сдѣлать тебѣ сообщенное мною предложеніе, но которую такъ вѣрно охарактеризовалъ мой братъ? Нѣтъ, мнѣ лишь обязательно нужно было узнать, какъ онъ отнесется къ вопросу твоего удаленія отсюда. Ты видѣла, онъ былъ внѣ: себя отъ этого. Браво, дитя! Ты ведешь свое дѣло превосходно, и я, въ противоположность своему прежнему отзыву, должень выдать тебѣ свидѣтельство въ томъ, что очень доволенъ тобою.

Фрида не слышала этихъ похвалъ. Ея глаза слѣдили за Францомъ Зандовымъ, который какъ разъ теперь скрылся за кустами. Теперь она повернулась и съ усиліемъ промолвила:

— Но я не могу далѣе обманывать его! Пока онъ былъ суровъ и холоденъ, у меня еще хватало силъ на это, теперь же... ложь сокрушаетъ меня.

— Тогда свали всю отвѣтственность на меня! —  воскликнулъ Густавъ. — Я навязалъ тебѣ эту ложь, я затѣялъ „интригу“, какъ лестно для меня выражается миссъ Клиффордъ, ну, я и буду поддерживать это, пока дѣло дойдетъ до разъясненій. Те­перь же слѣдуетъ неустанно идти впередъ и не отступать ни на шагъ. Находясь столь близко къ цѣли, мы не смѣемъ ко­лебаться. Подумай сама объ этомъ и обѣщай мнѣ еще потерпѣть.

Фрида наклонила голову; она ничего не возразила, но и не дала требуемаго обѣщанія.

Тогда Густавъ продолжалъ въ болѣе серьезномъ тонѣ:

— Джесси тоже сегодня наталкивала меня на решительный шагъ, и я вижу, что она болѣе не понимаетъ моей медлитель­ности. Но вѣдь она не знаетъ всего дѣла, она думаетъ, что для ея опекуна ты совершенно посторонняя, которую онъ полюбилъ и которой безъ сопротивленія открывалъ свои объ­ятья. Но мы, — тутъ онъ схватилъ руку молодой дѣвушки и крѣпко сжалъ своею, — знаемъ это лучше ея, мое бѣдное дитя!.. Мы зна­емъ, что тебѣ приходится бороться съ мрачной ненавистью, ко­торая уже отравила цѣлую жизнь и такъ сплелась съ этой жизнью, что нѣсколько привѣтливыхъ словъ не въ состоянiи изгнать ее. Я хотѣлъ отвоевать тебѣ твое право, когда мой братъ покидалъ Европу, я затѣмъ и дѣлалъ попытки къ этому, но узналъ при этомъ, какъ глубоко коренится въ немъ его злосчастная идея. Для того, чтобы она не возродилась въ немъ и не разлучила опять васъ другъ съ другомъ, вы должны еще больше сблизиться. Или ты думаешь, что я безъ настоятель­ной необходимости возлагаю на тебя подобную тяжесть?

— О, нѣтъ, конечно нѣтъ!.. я безусловно повинуюсь тебѣ, но только мнѣ становится безконечно тяжело лгать!

— А мнѣ такъ вовсе нѣтъ! — заявилъ Густавъ. — Я никогда не думалъ, что іезуитское правило „цѣль оправдываетъ сред­ства“ является такимъ безупречнымъ средствомъ противъ угрызеній совѣсти. Я лгу, такъ сказать, съ полнымъ душевнымъ спокойствіемъ, даже съ возвышающимъ меня въ своихъ глазахъ ощущеніемъ. Но тебѣ совершенно незачѣмъ брать съ меня примѣръ въ этомъ. Вовсе нѣтъ необходимости, чтобы такое дитя, какъ ты, уже стояло на выcотѣ моей объективности. Наоборотъ, неправда должна быть тяжела для тебя, и я испытываю большое удовлетворенiе, что это дѣйствительно такъ и на самомъ дѣлѣ.

— Но Джесси? — воскликнула Фрида, — могу ли я наконецъ довѣрить все ей? Она относится ко мнѣ съ такой любовью, она мнѣ, чужой, какъ сестрѣ, открыла свои объятья...

— Чтобы избавиться отъ меня! — перебилъ ее Густавъ. — Да, только изъ-за этого она открыла тебѣ свои объятья. Чтобы избавиться отъ моего сватовства, она дозволила бы мнѣ вве­сти въ домъ кого угодно, лишь бы только это существо изба­вило ее оть нежелательнаго жениха. Поэтому ни слова ей! Джесси не включается въ игру! Это — мое спецiальное удоволь­ствiе допускать, чтобы она презирала меня, и я долженъ еще нѣсколько времени наслаждаться имъ.

— Потому что для тебя все — лишь игра, — съ упрекомъ ска­зала Фрида. — Но вѣдь она-то страдаетъ оть этого.

— Кто? Джесси? Нисколько!.. Она просто-налросто въ выс­шей степени злится на мою такъ называемую мерзость, и я же­лаю дать себѣ по крайней мѣрѣ хоть одно маленькое удовлетвореніе, оставивъ ей эту злость.

— Ты ошибаешься, ей чрезвычайно горько, что она принуж­дена такъ судить о тебѣ. Я знаю, она плакала изъ-за этого.

Густавъ вскочилъ, словно подъ дѣйствіемъ электрическаго тока.

— Что? правда ли это? Ты это на самомъ дѣлѣ видѣла? Она плакала?

Фрида съ безграничнымъ удивленіемъ взглянула на его просіявшее лицо.

— И ты этому радуешься? Неужели ты дѣйствительно мо­жешь упрекать ее за то, что она заставляетъ тебя расплачи­ваться за заблужденіе, которое ты самъ же вызвалъ? Неужели ты можешь быть столь мстительнымъ и мучить ее?

— Ахъ, ты, шестнадцатилѣтняя мудрость! — воскликнулъ Гу­ставъ, заливаясь смѣхомъ. — Ты хочешь взять свою подругу подъ защиту отъ меня... отъ меня!.. Правда, ты уже очень умна для своихъ лѣтъ, моя маленькая Фрида, но въ подобныхъ вещахъ рѣшительно ничего не понимаешь, да это вовсе и не нужно. Ты можешь спокойно подождать съ этимъ еще пару годковъ. Но говори же! Когда плакала Джесси? Откуда ты знаешь, что эти слезы были изъ-за меня? Да говори же! Ты видишь же, что я сгораю отъ нетерпѣнія!

На лицѣ Густава действительно виднѣлось высшее напряженіе, и онъ читалъ слова дѣвушки буквально съ ея устъ. Фрида повидимому и на самомъ дѣлѣ ничего не понимала въ „подобныхъ вещахъ“; по крайней мѣрѣ она смотрѣла на Густава все еще съ крайнимъ изумленіемъ. Однако она уступила его настояніямъ и начала говорить:

— Недавно Джесси задала мнѣ съ укоромъ вопросъ, не­ужели я дѣйствительно рискну довѣрить все свое будущее та­кому безсердечному эгоисту, какъ ты? Я стала защищать тебя — правда, достаточно неловко, такъ какъ вѣдь я не смѣла ни­чего выдать и должна была молчаливо выслушивать каждый упрекъ тебѣ.

— Ну, дальше! — задыхаясь торопилъ ее Густавъ. — Дальше!..

— И вотъ во время этого разговора Джесси внезапно разразилась слезами и воскликнула: „Ты слѣпа, Фрида, ты хо­чешь быть слѣпой, а я имѣю въ виду лишь твое счастье! Ты не знаешь, какъ мнѣ тяжело такъ унижать предъ тобою этого человѣка, и Богъ вѣсть, сколько бы я дала за то, чтобы онъ представился и мнѣ такимъ же чистымъ и стоялъ такъ же вы­соко, какъ въ твоихъ глазахъ!“. Сказавъ это, она убѣжала и заперлась въ своей комнатѣ. Но я знаю, что она тамъ проплакала несколько часовъ.

— Это — ни съ чѣмъ несравнимое, дивное извѣстіе! — въ восхищеніи воскликнулъ Густавъ. — Дитя, ты даже представить себѣ не можешь, какъ ты была умна, замѣтивъ это! Поди сюда, за это я долженъ поцѣловать тебя! — и онъ, обнявъ дѣвушку, сер­дечно поцѣловалъ ее въ обѣ щеки.

Какая-то тѣнь упала на входъ въ бесѣдку — тамъ стоялъ Францъ Зандовъ; онъ вернулся за своей записной книжкой и сталъ свидѣтелемъ этой сцены. Одно мгновеніе онъ стоялъ не­подвижно и молча, но затѣмъ подошелъ ближе и возмущенно воскликнулъ:

— Густавъ!.. Миссъ Пальмъ!..

Молодая дѣвушка испуганно вздрогнула. Густавъ тоже поблѣднѣлъ и выпустилъ ее изъ объятій. Катастрофа, которую онъ во что бы то ни стало хотѣлъ отдалить, надвинулась, стала неотвратимой; это онъ сразу же увидѣлъ. Теперь необходимо было съ достоинствомъ встрѣтить ее.

— Что здѣсь такое? — спросилъ Францъ Зандовъ, мѣряя брата гнѣвно засверкавшимъ взоромъ. — Какъ ты смѣешь такъ приближаться къ молодой дѣвушкѣ, находящейся подъ защитой моего дома? И вы, миссъ Пальмъ? какъ вы могли дозволить по­добное обращенiе? Можетъ быть, оно было для васъ желательно? Видимо между вами установились уже очень довѣрчивыя отношенія.

Фрида ничего не отвѣтила на этотъ брошенный ей горькiй упрекъ. Она глядѣла на Густава, словно ожидая отъ него защиты. А онъ уже овладѣлъ собою и, подойдя къ брату, успокаивающимъ тономъ произнесъ:

— Выслушай меня! Ты заблуждаешься... я все объясню тебѣ...

— Мнѣ ме нужно никакихъ объясненій, — перебилъ его Францъ Зандовъ. — Я самъ видѣлъ то, что ты позволилъ себѣ, и, надѣюсь, ты не попытаешься оспаривать свидѣтельство моихъ собственныхъ глазъ. Я всегда считалъ тебя за человѣка легкомысленнаго, но не за столь безчестнаго, чтобы ты здѣсь, по­чти на глазахъ Джесси, обѣщанной тебѣ невѣсты...

— Францъ, а теперь перестань! — такъ внезапно и твердо вмѣшался Густавъ въ рѣчь брата, что даже тотъ, до крайно­сти разгнѣванный, замолкъ. — Я не позволю тебѣ говорить мнѣ подобныя вещи, такъ далеко не простирается мое самопожертвованіе. Фрида, поди сюда ко мнѣ! Ты видишь, мы должны го­ворить! Онъ долженъ узнать правду!

Фрида повиновалась; она подошла къ нему и, словно защи­щая его, положила ему на плечо руку. Францъ Зандовъ, ничего не понимая, смотрѣлъ поочередно на нихъ обоихъ. Все проис­ходившее предъ нимъ было для него непонятно; онъ очевидно не имѣлъ никакого представленія объ истинномъ положеніи вещей.

— Ты несправедливо упрекаешь меня, — продолжалъ Густавъ, — неправъ ты также и по отношенію къ Фридѣ. Если я поцѣловалъ ее, то она имѣла на это право. Вѣдь она съ самой ран­ней своей юности находится подъ моей защитой. Всѣ отталки­вали это бѣдное, покинутое дитя, всѣ тѣ, кто долженъ былъ оказывать ей и защиту, и любовь. Я былъ единственнымъ, осу­ществившимъ свое родственное право. И теперь я использовалъ его и думаю, что смѣю осуществлять его.