— Онъ долженъ сдѣлать это во что бы то ни стало! Послѣ того, что случилось сегодня, для него вообще не остается ни­чего иного; но вмѣстѣ съ тѣмъ онъ — достаточно хорошій ком­мерсантъ и сумѣетъ спасти то, что еще можно. Конечно Дженкинсъ постарается причинить ему по возможности больше непріятностей; ну, тѣмъ лучше! Это по крайней мѣрѣ заставитъ Франца обратить взоръ на Германію, и мы снова пріобрѣтемъ его себѣ. Къ своей прежней лихорадочной жаждѣ спекуляцій онъ не можетъ и не смѣетъ вернуться; здѣсь же искушеніе слишкомъ велико, и онъ пожалуй можетъ поддаться ему. Ледъ теперь наконецъ сломленъ, а въ Фридѣ заключается своего рода весенній вихрь, который все воскрешаетъ къ новой жизни, и мы спокойно можемъ передать ей все дальнѣйшее. Даю тебѣ слово: черезъ нѣсколько лѣтъ она привезетъ отца обратно на его родину.

Постепенно Густавъ и Джесси дошли до морского берега и остановились у той скамейки, на которой въ тотъ памятный вечеръ сидѣла Фрида. Предъ ними лежалъ океанъ, сверкавшій подъ солнечными лучами.

Густавъ одной рукой указалъ на него, а другой обнялъ невѣсту, причемъ произнесъ:

— Тамъ находится мое отечество, Джесси! Черезъ нѣсколько недѣль оно станетъ также и твоимъ, и ты полюбишь его: вѣдь это — родина твоей матери. Возможно, что правъ мой братъ, утверждавшій сегодня утромъ, что на поприщѣ умственной дѣятельности здѣсь все отличается болѣе значительными и свободными чертами, нежели у насъ, въ Германіи, что здѣсь скорѣе можно выдвинуться, достигнуть болѣе виднаго успѣха даже при помощи литературной дѣятельности. Но какъ разъ у насъ, нѣмцевъ, наступило теперь время, когда въ жаркой борьбѣ нужно высоко держать знамя и выдвинуть на защиту его свои лучшія жизненныя силы. И я съ радостью и ото всей души готовъ сдѣлать это и не требую никакой иной награды, кромѣ того, чтобы Джесси, моя любимая женушка, была довольна сво­имъ „эгоистомъ“.


Конецъ.