Стелла Камерон - Его волшебное прикосновение

— Нет. — Джеймс попытался обнять Селину, но она его отстранила. — Мне нужна ты, Селина. Нужна больше жизни!

Ничего не ответив ему, она повернулась к Летти и улыбнулась ей:

— Я рада, что моя мать ты, ведь именно ты всегда была в моей жизни самым главным, самым родным человеком.

— Ты меня прощаешь? — спросила Летти.

— Прощаю — не то слово. Я тебя люблю и вполне понимаю. Ты сохранила мне жизнь, постаралась дать мне достаток и счастье…

— Позволь мне уложить тебя в постель, — сказал Джеймс, совершенно обескураженный отчужденностью Селины.

— Нет, благодарю. Мне хотелось бы побыть одной с… моей мамой, которая пережила такие же страдания, что и я сама. Она обо мне позаботится.

— Но, Селина…

— Нет, Джеймс. Была бы признательна, если бы ты нас оставил. — Она отвернулась. — Завтра мы с Летти подумаем, что нам предпринять. Твоему домику мы ущерба не нанесем.

— Я твой муж.

— Ты стал моим мужем лишь для того, чтобы наказать тех, кого считал моими родителями. Ты никогда не любил меня. А теперь мне придется сделать все, чтобы ты мне тоже не был нужен.

Селина очень тихо и осторожно выбралась из мягкой постели, в которую ее уложила Летти. В домике царила тишина, но она знала, Джеймс настоял на том, что будет ждать ее пробуждения у огня очага. Некоторое время назад прибыл Вон Тель, который тут же увез Летти в Блэкберн — за теплой одеждой для Селины. Но она не хотела оставаться в этом доме. Потихоньку приоткрыв низкую оконную раму, Селина поблагодарила небеса, что широкий подоконник был всего на несколько дюймов выше уровня земли. Хорошо бы надеть плащ, но тот, наверняка все еще сырой, лежал в комнате, где ее ожидал Джеймс.

Когда ее босые ноги коснулись голой земли, девушка вздрогнула от холода. Однако это не остановило ее: увидев лошадей на привязи у дерева, она решительно пошла к ним. Вот вороной Джеймса, а вот ее любимый мерин Клеопатра. Она вела его на поводу, ласково подбадривая, а затем, встав на пенек, сумела взобраться на неоседланного коня.

Держась за гриву, Селина пустилась галопом. Дождь лил не переставая, и вскоре ее тонкая батистовая рубашка облепила тело… Внезапно до нее донесся стук копыт другого коня; звуки приближались. А потом она услышала голос Джеймса:

— Селина! Селина! Стой!

Но она не желала ждать. Вот и море. Приливная волна, пенясь, накатывалась на берег. Селина погнала коня к мерцающей в темноте белой пене прибоя.

— Остановись немедленно, маленькая дурочка!

Джеймс поравнялся с Селиной, когда она уже заставила своего коня войти в воду. Он схватил ее за локоть.

— Отпусти меня!

— Никогда. Ты моя.

Она попыталась вырваться, но Джеймс крепко удерживал Клеопатру за гриву, потом закинул свой повод за голову мерина. Выпрямившись в седле, он выглядел гигантом. Белая рубашка с длинными рукавами прилипла к телу и четко обрисовывала его великолепный торс.

— Отпусти меня, — тихо повторила Селина, но ее глаза не могли оторваться от его могучего тела, невыразимо привлекательного лица и мокрых, растрепанных ветром волос. — У тебя теперь есть все, что ты хотел. Так давай поставим на этом точку.

Джеймс не отвечал. Он тоже не мог отвести взгляда от великолепного тела под мокрой сорочкой, от гривы спутанных мокрых волос, свисавших до самого пояса, от прекрасного лица и лучистых глаз. Селина потупилась, она чувствовала себя так, будто стоит перед ним совсем обнаженная…

Прежде чем она успела сообразить, что происходит, Джеймс взял ее за подбородок, коснулся большим пальцем ее нижней губы.

— Селина! То, что мне нужно, — это ты сама. Тебя я хочу больше всего на свете, именно тебя!

Она грустно покачала головой.

— Ты меня просто использовал в своих целях.

Он нежно заулыбался, и сердце у нее оборвалось.

— Да, моя золотая девочка. Я тобой воспользовался — поначалу… Но потом все изменилось. Признаю, у меня оставалось желание вернуть себе наследство, но в душе я уже знал, что без тебя все это не будет иметь никакого смысла. Но ведь и ты хотела меня использовать, моя дорогая, как инструмент избавления от замужества с Летчуизом.

— Я…

— Тише, тише. — Джеймс сдвинулся в седле и одним махом перенес Селину к себе со спины Клеопатры. — Не надо больше об этом. Мы оба совершили немало ошибок, но, слава Богу, не потеряли друг друга.

Он усадил ее впереди себя на вороного скакуна и прижал к своей могучей груди.

— Ты аристократ, Джеймс, а я незаконнорожденная. Нет, я не гожусь тебе в жены!

— Ты совершенно, полностью, как никто другой подходишь мне. А я — тебе. — Он обнял ее, оставив одну руку на ее груди. Она ощутила в отвердевшем соске, когда Джеймс сжал его между пальцами, блаженную боль, которая тут же отозвалась трепетом во всем теле.

— Что теперь будет с маменькой Годвин и… Как мы поступим с ними?

— Уж этой-то ночью заниматься ими мы не будем. — Они подъехали к тропе, ведущей наверх, к дому. — Завтрашний день — достаточно близкий срок для окончательной развязки.

Джеймс наполнил горячей водой два фарфоровых сосуда и принес их в спальню. В дверном проеме он остановился: накинув плед, Селина стояла у огня, который он развел в очаге. Стараясь не шуметь, он вошел в комнату и поставил воду на мраморную доску умывальника.

— Селина. — Девушка обернулась. На ней все еще была изорванная, перепачканная рубашка, не скрывавшая ссадины и царапины — следы ночных приключений — на длинных ногах. Сердце его болезненно сжалось. — Иди ко мне. Сядь, позволь мне поухаживать за твоими ножками.

Она не шелохнулась. Джеймс улыбнулся, вглядываясь в ее широко раскрытые глаза, и усилием воли попытался скрыть, что им вновь овладевает желание. Ее золотистые глаза были полны сомнений, хотя в своей наивной неопытности она предполагала, что они с Джеймсом уже достигли высшей степени близости. Он положил руки ей на плечи и почувствовал, как она задрожала.

— Тебе холодно, — сказал он, делая вид, будто ему сейчас не до любовной страсти. Придвинув кресло ближе к огню, он усадил Селину у очага. — Твоя сорочка совершенно мокрая. Сними ее.

— Она уже высохла. А тебе надо снять рубашку — она еще сырая.

— Верно. Я так и сделаю. — Расстегнув пуговицы, он вытащил рубашку из бриджей, отбросил ее и подбоченился: — Посмотрите, миледи, какой я у вас послушный.

Она обежала его глазами: взглянула на лицо, грудь, ноги, потом поспешно отвела глаза и уставилась на пламя в очаге. Джеймс улыбался все шире. Его юной супруге далеко не безразличен вид его тела. И это прекрасно! Он принес сосуд с водой и полотенце, встал перед ней на колени. Она попыталась спрятать ноги.

— Селина, я хотел бы кое-что сделать для тебя. — Нежно и мягко он обнял ее восхитительные колени и, чуть помедлив, словно изучая пальцами их очертания, начал поглаживать гладкую кожу икр. — Ты и я, мы оба должны учиться быть мужем и женой, моя дорогая. Что бы ты ни захотела, я все исполню! Я убежден, на всю жизнь ты будешь мне надежной опорой.

Ее губы приоткрылись, глаза наполнились слезами. — Ты… Джеймс, я немного боюсь. Мне бы хотелось быть для тебя всем! Но я не знаю всего, что надо знать, чтобы стать настоящей женой. Ведь так? И не знаю, как все происходит между мужем и женой.

— Тут нечего бояться. Ты мне доверяешь? — Она кивнула. — Тогда поверь: я буду тебя обучать нежно, но вместе с тем пылко. Потому что я хочу быть страстным мужем с женой, которая также полна страсти. Но все будет происходить с великой нежностью!

Он вымыл ей ноги. Потом положил их себе на бедро и наклонился, чтобы поцеловать, — сначала одну, потом другую. Осторожным движением приподнял ночную рубашку и вслед за пальцами повел по коже свои губы…

Джеймс почувствовал, как участилось ее дыхание, увидел, как она приоткрыла губы. Надо двигаться вперед с большой осмотрительностью. Невыносима сама мысль, что он может причинить любимой боль.

Селина глубоко вздохнула, свесив голову на грудь. Одеяло сползло с плеч на бедра, но она этого даже не заметила. Джеймс помедлила, дав шанс своим глазам обежать ее тело, увидеть гибкую спину, тонкий стан, полные бедра под батистом рваной рубашки. Ему пришлось стиснуть зубы — наступил очередной прилив жгучего желания.

Селина прислонила голову к плечу Джеймса, и он, закрыв глаза, сказал:

— От тебя пахнет дождем и ветром, дикими травами родного Дорсета. — Он коснулся ее кожи полуоткрытыми губами.

— А еще от тебя пахнет морем, а еще… Селина, твоя рубашка влажная.

Она не произнесла в ответ ни слова и спокойно ожидала, пока он возвратится с другим кувшином теплой воды. Он уселся на пол у нее за спиной, расставил колени, и она оказалась у него между бедрами, и опять его пронзила сладкая боль.

Джеймс принялся растирать ей плечи, нежную кожу повыше грудей. Легкое движение руки — и развязалась лента, которая удерживала на теле рубашку. Сантиметр за сантиметром Джеймс спускал вниз легкий покров, пока ткань не оказалась на уровне локтей. Селина охнула и прижалась к нему спиной. Она выпрямилась, груди у нее подались вперед, и он мог теперь свободно любоваться их роскошной полнотой.

— Ты согреешься от моих прикосновений.

— Джеймс, ты меня уже согрел. Для этого достаточно одного твоего взгляда, мой любимый муж. Ты заставляешь меня трепетать от возбуждения. Это нормально?

— Возбуждение? Где?

— Вот здесь. — Она прижала руку к своему лону.

Из-за этого ее движения Джеймс едва не сорвался с узды.

— Трепещет внизу? — спросил он, еле сдержавшись, чтобы тут же не опрокинуть ее на спину и не подмять под себя. — В том местечке между ногами?

— Именно там. — Ее ответ был полон смущения, и он не мог скрыть улыбку.