Все начали нервно посмеиваться, особенно парни. Наш колледж имел славную репутацию прогрессивного учебного заведения, но на деле ничем не отличался от своих собратьев, так что местные повесы действительно нервно хихикали.

— Если ты хочешь что-то написать, если тебе нужны идеи, ты должен войти в обычный мир… и трахаться. Я использую только это слово. И очень рекомендую этот способ. Не существует творчества без секса.

Его зелёные глаза вспыхнули, и он снова затянулся. Мне показалось, что он подмигнул мне, хотя это могло быть и игрой дыма его сигареты. Руби посмотрела сначала на меня, потом на Логана и взметнула руку вверх.

— Да-да? — ответил Логан, указывая на неё.

— Моя подруга — девственница, но она прекрасный художник. Так что же, вы считаете, она никогда не является по-настоящему творцом?

Какого черта?

— Руби! — вскрикнула я. Все обернулись. Сдала сама себя с потрохами.

Глаза Логана заплясали. С меня на неё, с неё на зал, с зала — на меня. Он хмыкнул. Я услышала шепотки позади.

— Вы правы, — произнес он, — она никогда не была настоящим творцом.

Ну вот же! Я же говорила, что он мудак.

О’Шейн бросил на меня последний взгляд и переключился на следующего оратора. Я даже не смогла сказать, что Руби соврала!

— Зачем ты это сделала? Ты подставила меня! Я не девственница.

Она весело улыбнулась.

— Два месяца я выслушивала, что у тебя уже Бог знает сколько времени, не было свиданий. А теперь половина аудитории просто ест тебя глазами! Я оказала тебе услугу.

Скрестив руки на груди, я ответила:

— Давление на жалость — часть творческого процесса.

Стоило мне посмотреть на зал, как я замеила, что половина ребят, сидящих возле нас, наблюдают за мной. Однако, это не мешает мне следующие двадцать минут злиться на подругу.

Когда время «Вопроса и ответа» закончилось, Логан обратил свой последний ответ на меня.

— Вернёмся к ситуации с девственностью, — сказал он. Мне захотелось провалиться сквозь землю, придумывая план мести для Руби.

— Если вы держитесь подальше от мира, зовете это «девственность», вы никогда не уловите смысла, пока не почувствуете. Вы снижаете порог боли и поднимаете уровень комфорта. Без боли и страданий не будет искусства. Никакой жизни. Не бойтесь той откровенности, с которой я говорю с вами. Вы закончите колледж, войдёте в обычный мир и…

Он умолк, но за него продолжили несколько парней, хором сказав:

— …будете трахаться!

— Вот именно.

Логан подмигнул и зал снова взорвался аплодисментами. Я закатила глаза и из последних сил попробовала сдержаться от мата, но, признаю, что он прав. Он знает кое-что о творческом процессе. Но этот заносчивый хрен ходит вокруг да около.

Ну и что, что он знаменит? Ну и что, что он чертовски хорош?


Глава 2

Вместе с толпой любителей литературы нашего колледжа мы оказываемся в холле, где организован фуршет. Руби оказалась права. Солгав, что я девственница, она сделала меня популярной. Я никогда не получала столько предложений составить компанию. Отклонив их все, я взяла бокал с вином и подошла к столу с закусками.

Я выбрала смои любимые канапе — кусочки сыра с соленьями (помидоры-черри, корнишоны, кусочки сельдерея). Они напоминают мне о коктейльных вечеринках у родителей, которые я всегда ненавидела. Я смотрю на тарелку с корнишонами и задумалась, смогла бы я их нарисовать, и влияет ли их размер и внешний вид на их вкус. В поле моего сосредоточенного созерцания вторглись длинные тонкие пальцы со следами никотина, чтобы выбрать морковь в соседней тарелке. Я чувствую запах сигаретного дыма. Хмурый О’Шейн стоит рядом, кривя губы, являющиеся единственной мягкой частью на его небритом бескомпромиссном лице.

— Почему вы не аплодировали? — Его зеленые глаза впились в мое лицо.

Он застиг меня врасплох этим вопросом, не говоря уже о его взгляде и близости. Я быстро отвела глаза в сторону и снова сосредоточилась на корнишонах, чувствуя, как моя спина становится влажной от волнения. Я не ожидала этого. Не зная как реагировать, просто пожала плечами:

— Не думала, что вы заметите.

— Конечно, заметил. Я же писатель. — Он продолжил внимательно смотреть на меня.

Я стараюсь собраться с мыслями.

— Кого беспокоит одна нехлопающая рука, когда аплодируют сотни рук?

— Две руки, — поправляет он. — Меня заботит. — И он со злостью откусывает морковь.

Я немного отодвигаюсь от него. Его близость мешает мне мыслить ясно. Но он снова приближается, взяв канапе с сельдереем.

— Это действительно было так ужасно? — Его тон становится мягче.

Я сбита с толку. Ему интересно, что я думаю? Почти сто человек аплодировали ему, почему бы не поговорить с ними?

Его взгляд становится спокойнее, а поза менее напряженной. Он ждет моего ответа. Похоже, ему действительно небезразлично мое мнение.

— В какой-то степени я нашла ваше произведение интересным и проницательным.

— В какой-то степени? — повторяет он.

Я вздыхаю и выкладывая всю правду:

— На самом деле я пришла сюда с подругой. Это она помешана на литературе и писателях. Мне же литература не интересна.

— Вы не должны говорить об этом вслух. Это звучит глупо.

Я поднимаю брови. Да неужели? Он считает меня глупой?

— По крайней мере, в отличие от этой толпы, я не льщу вам.

Он рассмеялся, его явно позабавили мои слова.

— Разве вы не знаете, что мы, писатели, зависим от подхалимов и девственных принципов?

Я хмурюсь и накалываю на зубочистку перец с оливкой.

— Это в продолжение темы девственности, о которой говорила девушка, сидящая рядом с вами, — продолжил он.

— Моя подруга ошиблась.

— В том, что ты девственница или художник?

Мои плечи напряглись.

— Вы ясно дали понять, что для вас эти две вещи несовместимы.

— Значит, вы оскорблены тем, что все говорят о «трахе»? — Он наклоняется ко мне и продолжает шепотом. — Это был спектакль. Я играл роль писателя, и вы единственная это поняли. Я видел это в ваших глазах.

Я в недоумении.

— Зачем играть? Почему нельзя быть просто собой? — шепчу я. От его голоса по моей коже бежит тепло, исходящее от него. Мы стоим так близко, что со стороны, должно быть, кажется, будто мы делимся страшной тайной.

— Если вы задаете этот вопрос, значит, должны знать на него ответ.

Я пытаюсь придумать, что сказать, но как назло ничего не приходит в голову. Он стоит рядом и смотрит на меня. Мой взгляд падает на его губы, и я не могу оторваться от них. Когда я снова поднимаю глаза и встречаюсь с ним взглядом, он признается мне еле слышно:

— Так легче жить.

Он отходит от меня, стряхивая невидимые пылинки со своего пиджака. Оглянувшись, он замечает, что не вызывает особого интереса, и возвращается ко мне.

Я все еще пытаюсь осмыслить его слова и понять, почему так реагирую на его близость.

— Вы хотите выбраться отсюда? — спрашивает он с видом заговорщика.

— Да!

Я сейчас с удовольствием бы смешивала краски в студии, а не тратила время здесь. Он с дерзкой улыбкой на губах смотрит на меня, удивившись моему энтузиазму, и тут меня осенило…

— О… Вы имеете ввиду… вместе? — я нервно смеюсь.

Он сужает глаза, улыбка исчезла.

—Вы не можете уйти, ведь вам еще нужно раздать автографы.

Логан медленно тянется к вину. Неужели я задела его эго?

— Я думал, вы сможете спасти меня от себя самого, — бормочет он.

Между нами возникает неловкая пауза. Затем он берет корнишон, подносит его ко рту и некоторое время изучает его:

— Знаете, что я думаю о корнишонах? Одни — твердые и большие — напоминают мне член, другие — маленькие и мягкие — набухший клитор. — Он подмигивает мне, скользит по огурцу языком, сосет его и глотает.

На мгновение я теряю дар речи. Не уверена, что кто-то может спасти этого парня от себя самого, но меня ему не запугать.

— Вы можете сексуализировать все овощи или это распространяется только на маринованные огурцы? – произнося это, я тянусь за морковкой.

— Зачем останавливаться на овощах? — Помидор-черри отправляется в его рот.

Он пытается поймать мой взгляд, но я закатываю глаза:

— О, пожалуйста, прошу вас…

— Мне нравится, как это звучит. Я, наверное, сделал бы что угодно, чтобы еще раз услышать это.

Я поперхнулась морковкой.

— Вы девственница? — Логан пристально смотрит на меня.

— А вы? — я встречаюсь с ним взглядом

От смеха в его бокале появляются пузырьки. Я ухмыляюсь и добавляю:

— Насколько мне известно, люди, которые много говорят о сексе, на деле им не занимаются.

Я ставлю пустой бокал на стол. Он задумчиво гладит свой подбородок.

— Теоретически, скорее всего, вы правы, но мой случай — исключение из правил.

Я приподнимаю брови. Неужели он хочет произвести на меня впечатление? Его горячие взгляды и его известность могут соблазнить кого угодно, но сейчас просто разыгралась моя фантазия от выпитого вина.

Я замечаю, что какая-то женщина маячит недалеко от нашего столика и пытается привлечь к себе внимание Логана. Он собирается уйти, но прежде наклоняется так близко, что я ощущаю запах мыла и одеколона (и это завораживает меня) и шепчет:

— Мы девственники друг для друга — вот, что имеет значение.

Он бросает на меня последний жгучий взгляд, прежде чем подойти к женщине, стоящей в трех шагах от нас. У меня создается впечатление, что внутри этого мужчины часы, и он точно по минутам знает, когда и что нужно сделать. Вероятно, это происходит потому, что он часто участвует в подобных мероприятиях.