– Ну-ка! Хватит мокроту разводить! – приказала Сима, расцепляя Стаськины объятия и вытирая ей слезы. – Давай посидим и спокойно, без эмоций все обсудим! Мне видится, что надо спасать ситуацию.

– Давай! – рассмеялась, сквозь слезы Стаська. – Давай спасать эту самую ситуацию! А то я без Больших долго не протяну! Усохну!


Усталый доктор Иванов вышел из операционного блока после многочасовой операции и направился к ожидающим его Степану и Ольге Львовне:

– Операция прошла успешно, – сказал он, обращаясь к Ольге Львовне, – теперь все зависит от реабилитационного периода.

– Спасибо, доктор! – прижав ладошки к груди, заплакала Верина мама.

Иванов кивнул головой, положил руку Степану на плечо и слегка надавил, приглашая следовать за собой.

– Я поговорю, узнаю детали, – ровным тоном, чтоб не напугать, предупредил Степан Ольгу Львовну, и пошел за врачом.

Доктор привел его в свой кабинет, опустился устало и тяжело в кресло, вытянул с облегчением ноги и кинул на столешницу хирургическую шапочку, которую все это время держал в руке.

– Ну, что, Степан, – не фонтанируя оптимизмом, стал говорить он, – опухоль я удалил вместе с почкой, метастазы убрал…

– Но? – понял Степан его настрой.

– Есть и «но»! – признался Иванов. – Осталось у меня ощущение, что не все так хорошо, как хотелось бы! Сам не знаю, но интуиция меня не подводила. А тебя?

– И меня, – вздохнул Степан.

– То-то и оно! – поддержал в свою очередь вздохом доктор. – Ты с раковыми дело имел?

– Случалось пару раз.

– Тогда знаешь, что от операции далеко не все зависит. Это такая гадость, как вирус, собственно, по последним исследованиям предполагается, что это вирус и есть. Словом, можно чистенько удалить, но шансов, что он вернется, предостаточно. Метастазы я удалил, хорошо не четвертая стадия. Ковырять ее не стал, а сейчас думаю, может, и зря. Левая почка опухолью и метастазированием не задета, естественно, увеличена. Это временно из-за перегрузок, но здоровая, чистая, мочевые протоки в порядке, и артерии чистые, и надпочечник левый. Может, стоило позвоночник тщательнее просмотреть, но у больной сильная кровопотеря была, и ослаблена она, не хотелось затягивать. Характер, к сожалению, у нее небоевой, с таким рак трудно победить.

– Я не сказал Вере, что у нее рак, – сообщил Степан.

– И правильно, – согласился доктор Иванов, – я скажу при выписке, пусть встанет на учет к онкологу, пройдет серьезное обследование послеоперационное, даст бог, обойдется. Сам понимаешь, сейчас все зависит от того, как пройдет восстановление после операции. Посмотрим.

– Спасибо, – поблагодарил Степан. – Ты посоветуй, с какой у вас тут сиделкой можно договориться.

– Идем, – тяжело поднимаясь, встал с кресла Иванов, – я тебя представлю. Зарплаты нам повысили, но не настолько, чтобы от сверхурочной работы и денег отказываться. Я-то и глаза не закрываю, когда младшему медперсоналу доплачивают, а то побегут они у меня! Да что я тебе объясняю! Сам знаешь!

– Знаю, – невесело вздохну Больших.

С санитаркой, а заодно и с медсестрой, Степан договорился и заплатил вперед. Ольге Львовне вкратце описал, как прошла операция, что сделано, умолчав, разумеется, о сомнениях доктора Иванова – все успешно и удачно, теперь главное – уход, уход и настрой на выздоровление!

Ему давно пора ехать к заждавшейся сестре, рокировать родителей, Анну и Дениску местами дислокации.

Завтра у него дежурство, и если обойдется без дальних выездов и вылетов, не так уж часто и случающихся, то послезавтра он приедет проведает Веру.

– У вас столько хлопот, Степан Сергеевич, а мы тут со своим горем! – попыталась невразумительно или поблагодарить, или что-то сказать Ольга Львовна.

– И что? – ровно спросил Степан.

Ему до зубовного скрежета надоела эта хрень с оправданиями, лепетаниями, просьбами о помощи и подчеркиванием, как неудобно и неприятно им просить, и извинениями бесконечными.

Ну, пусть озвучит, что хотела сказать, за себя и за Веру!

– Я… – смутилась она. – Может, не стоит вам беспокоиться, у вас столько дел и забот, когда сможете, тогда и навестите Верочку…

– Вы еще добавьте, «если захочу», для полной обоймы! – не сдержал раздражения Степан и тут же пожалел. – Ладно, Ольга Львовна, идемте, я подвезу вас к метро. Извините, но домой довезти не успеваю.

– Что вы, что вы! – забеспокоилась она. – Это вы меня извините, я что-то не то сказала.

– Ничего, я понимаю, – успокоил женщину Степан. – Я послезавтра приеду, посмотрю сам, как она после операции.

Сам посмотрит, опытным глазом, каковы шансы, каков ее настрой.

Степан практически всегда безошибочно видел, кто и как из больных быстро поправится. Тут доктор Иванов стопроцентно прав – все зависело от характера, желания и жизненной силы пациента. Один мог с простым аппендицитом проваляться месяц, переходя от осложнения к осложнению, с незаживающими швами, болями, гноением, а другой на третий день после сложнейшей операции вставал и сам шкандыбал по стеночке в туалет!

Таких через неделю уже выписывали, и швы у них заживали как миленькие, и чудеса исцеления демонстрировались врачам с улыбкой! Еще и анекдотец напоследок расскажут, развеселя все отделение!

Степан сам посмотрит, тогда поймет, насколько растянется Верино выздоровление.

Высадив Ольгу Львовну у метро и попрощавшись, он позвонил Стаське.

– Ну, как тебе, полегчало, Больших? – спросила она участливо, выслушав известие об операции.

– Немного. Послезавтра посмотрю сам, тогда точно знать буду, как она.

– Как все люди после операции, – предположила Стаська, – больно, страшно, противно, домой хочется, а впереди долгий процесс выздоровления. Главное, что жива и удалось удалить опухоль. Теперь все хорошо будет!

– Надеюсь, – осторожничал Степан.

А Стаська неожиданно спросила, избегая дипломатии, прямо:

– Степан, ты себя в ее болезни обвиняешь?

Нейтральным, ровным тоном не утверждая, не вынося вердикта, предположила.

– Не в болезни, – признался он в том, что до сих пор не произносил вслух, – а в том, что не заметил заболевания. Если бы я раньше увидел ее недомогание и настоял на обследовании, все прошло намного легче и проще.

– И закончилось тем же, – предположила Стаська, рассуждая, – операцией! А как можно по внешнему виду определить, что человек болен раком?

– По симптоматике, – пояснил Степан, сворачивая на улицу, ведущую к Анькиному дому, – слабость, боли определенного характера в зависимости от пораженного органа, жалобы, недомогания, да много всякого.

– Ну, хорошо, а если человек старательно скрывает от окружающих свое состояние? Не жалуется ни на что и не показывает, что у него что-то болит? – допытывалась Стаська.

– Трудно, но можно, если быть внимательным! – настаивал на вынесенном себе обвинении Больших.

– Да, – согласилась Стаська, но обвинений не поддержала. – Если это родной и близкий тебе человек, с которым ты живешь, тогда можно заметить, если очень внимательно смотреть.

– Ты это к чему, маленькая? – заподозрил в ее расспросах скрытую подоплеку Степан.

– Да к тому, что подозреваю я, Больших, изводишь ты себя излишним самоедством! Вот ответь честно, подумай: ну, хорошо, заподозрил бы ты неладное раньше, договорился со всеми возможными врачами на предмет обследования Веры, она бы тебя послушалась и побежала анализы сдавать? Или ты бы ее за ручку водил по кабинетам? Насколько я понимаю, пока ее до края не приперло и «Скорая» не увезла, она в больницу по собственной воле так и не дошла. А при наилучшем раскладе, если бы ты раньше заметил ее состояние и обследования все она прошла, и в больницу легла, ты бы себя тогда не винил? Диагноз, по-любому остался прежним, и что, ты бы себя не корил?

– Стаська, я не понял, ты меня что, ругаешь или защищаешь? – подивился ее расспросам Степан.

– Разумеется, защищаю! Ото всех на свете и от тебя самого! Кому же тебя защищать, если не мне! – иронично возмутилась Стаська. – Это я так расспрашиваю, чтобы понять, что так сильно тебя мучает.

Он припарковался возле Аниного подъезда, вышел из машины, поставил ее на сигнализацию, но в подъезд не пошел, остановленный последним Стаськиным высказыванием.

– Да все сразу, – признался больше себе Степан, – и что не заметил ее болезни, пропустил, врач называется, и что принял решение расстаться, и не могу признаться ей сейчас в этом, а с другой стороны, молчанием вроде как надежду даю, и Ёжик с Ольгой Львовной напуганы, и не бросишь их…

– И что не любишь ее, и никогда не любил, – подсказала Стаська, – и чем дольше ты рядом с ней, в ее проблемах, тем сильнее тебе хочется слинять? Это больше всего?

– И это, Стасенька, и это…

«И то, что безумно хочу к тебе, но не могу!» – подумал Степан, но не сказал вслух – это совсем уж неподъемная тема для них обоих в данный конкретный момент. Он даже слегка струхнул, что Стаська, ничего не боящаяся и не признающая между ними условностей, произнесет эти слова.

По старой укоренившейся годами привычке струхнул.

Она не сказала, но Больших почувствовал, что услышала его и без слов и все поняла.

– И она тебя тоже не любила, – поразила новым заявлением Стаська. – Если б любила, не скрывала, что ей плохо! Я вот железно обещаю, даже если ударюсь коленкой, первым делом прибегу к тебе жаловаться и стонать!

– Я поцелую, подую, и все пройдет! – легко рассмеялся он.

Она молодец! Она вырулила из тяжелой темы и ему помогла!

– Ладно, маленькая, я у сестрицы. Дениску к моим родителям, ее к Юре в больницу, потом обратная перестановка, Аньку с ребенком домой, наверное, у нее и останусь. А завтра на дежурство.

– Да, Больших, лазарет – твоя стихия! – посочувствовала Стаська.

Они попрощались, без обещаний всего – звонков, встречи, даже намека на перспективу этого, туманную и неизвестную.

Степан поднимался на лифте на сестрицын этаж и вдруг осознал, что, не задумываясь, не отдавая себе отчета, как само собой разумеющееся рассказывал Стаське, где он, что делает и собирается делать! Надо же, а! Первый раз за всю свою жизнь он ставил женщину в известность о своих планах, распорядке дел и событий, делился мыслями и переживаниями! Даже за долгую жизнь с Надеждой он никогда такого не делал, не болтал с ней по телефону, сообщая о делах и планах. Это ему как-то и в голову не приходило, и она не просила, и сама не торопилась звонить и отчитываться.