По случаю Рождества руководство банка организовало небольшую поездку на одну из скромных спортивных баз в Савойе — по фантастической цене. Поощряемая коллегами Тереза поддалась искушению, и вот впервые в жизни она увидела Альпы. Впервые в жизни встала на лыжи. Но отнюдь не будучи спортсменкой, она по неопытности упала вперед и вывихнула себе левое плечо. Ничего страшного. Врач, вправив сустав, прописал ей серию сеансов лечебной гимнастики.

Так она познакомилась с Рене Байёлем. Это был высокий неразговорчивый и спокойный малый. Ему было около тридцати, и он работал в кабинете лечебной гимнастики и массажа, недалеко от Ванвских ворот. Толстыми пальцами он осторожно массировал травмированное плечо. Затем, также осторожно, встав за спиной больной, брал ее руку в свою и заставлял делать медленные вращательные движения, чтобы восстановить подвижность сустава. Временами Тереза слегка вскрикивала от боли. Рене Байёль извинялся:

— Простите, я поторопился.

Случалось, что она не могла сдержать слез от боли. Ругала себя за это — слишком уж была невеселой по натуре, вечно готовой расхныкаться. А от того, что она знала за собой эту склонность, становилась еще печальнее. Она чувствовала, что вот-вот разревется всерьез как раз тогда, когда ее тусклая жизнь начинала принимать более приятный оборот. Дело в том, что, как ей казалось, движения лечебной гимнастики были своего рода языком, а пальцы, руки заменяли слова. У этого детины они красноречивее слов выражали восхищение, нежность, может, любовь, и уж конечно желание.

Когда он приходил за ней в зал ожидания, где ей никак не удавалось сосредоточиться и почитать журналы, он даже не разжимал губ, чтобы поздороваться, а всего лишь робко кивал головой. Она вскакивала, словно от неожиданности. А затем послушно следовала за ним. Пока в углу кабинета она снимала жакет и блузку — не без гримасы боли, — он не смотрел на нее, перебирал бумаги, что-то записывал в блокнот. Затем, когда она подходила и вставала рядом с ним в бюстгальтере, он поднимал наконец глаза и говорил, как всегда:

— Посмотрим, как плечо.

И только тогда лишь, когда его сильная рука прикасалась к ней и начинала массировать мускулы, сухожилия, она наконец узнавала его.

В конце одного из таких, довольно болезненных, сеансов массажа, когда она правой рукой растирала больное место, он положил свою руку на ее и кончиками пальцев стал нежно ласкать плечо, шею. Пальцы опустились вдоль бретельки, обхватили грудь. Она не сопротивлялась, он же смущенно пробормотал, что ей не следовало думать, будто он всегда так ведет себя с клиентками. Он даже не смотрит на них. Они для него все равно, что детали машин, которые по долгу службы надо ремонтировать. Но она совсем другое дело, она ему нравится.

Молодые люди решили пожениться, тем более что Рене надумал открыть собственный кабинет. Нелегко было отделить у него любовь от планов более общего порядка. Вот уже некоторое время, как он наводил справки, искал, где можно было бы открыть этот кабинет так, чтобы не столкнуться с большой конкуренцией. Наконец он остановился на небольшом городке к северо-востоку от Руана, где-то между Нормандией и Пикардией. До тех пор там не работал еще ни один специалист по лечебной гимнастике, а вокруг было много деревень, откуда можно заполучить клиентуру.

— Да и Париж недалеко. Мы часто будем туда наезжать. Руан — в двух шагах. Город большой, с кинотеатрами. Я не против того, чтобы пожить в деревне. Это и здоровее. Ты не согласна со мной?

Тереза не смела возражать. Рене продолжал:

— Поедем на море. В Дьепп, Этрета.

Наконец он сказал, как называлось местечко, где он намеревался обосноваться:

— Ри.

— Какое странное название! — сказала Тереза. — А кроме названия, там есть еще что-нибудь примечательное?

— Ничего. Сама увидишь.

И пока они не приехали, она не поняла, что муж ее не предупредил. Туристские плакаты вдоль дороги извещали, что Ри — край Мадам Бовари. Она не удержалась от восклицания, спросила, почему он ничего ей не сказал.

— Не знаю, — ответил Рене.

— Но ведь ты читал «Мадам Бовари»? Все читали «Мадам Бовари».

— Да, это истории о женщине.

— Ты чуть было не сказал: история о бабенке.

— Начнем с того, что значит «край Мадам Бовари»?

— Это значит, что деревня, вероятно, послужила Флоберу моделью. А может, там проживала Мадам Бовари. Я не знаю. Надо спросить. Да, Эмма Бовари, вполне может быть, жила в Ри, как мы теперь. Я ведь тебя знаю. Ты уже все решил.

И действительно, Рене Байёль открыл в Ри кабинет. Тереза добилась того, что ее перевели в местное отделение «Креди Агриколь». Благодаря служебному положению молодой женщины они получили льготный кредит и смогли купить небольшой двухэтажный домик на краю деревни, неподалеку от реки, где дорога шла в гору.

Каждое утро, отправляясь в банк, она проходила мимо любопытного музея, в котором маленькие заводные игрушки иллюстрировали основные главы романа Флобера. Были там класс, куда поступил новичок Шарль Бовари, визит к папаше Руо, свадьба, бал, областная сельскохозяйственная выставка, злополучная операция искривленной ступни, фиакр, откуда высовывалась дамская ручка. Сцену адюльтера изображала куколка, сидевшая на краю огромной кровати с балдахином. Куколка поворачивалась, чтобы взглянуть на Леона, стоявшего в комнате. Во время этого движении платье и расстегнутый корсет открывались, обнажая розовые груди. Наконец была представлена сцена, когда в сопровождении юного Жюстена Эмма проникает в кладовую с ядами и проглатывает смертельную дозу белого порошка. Затем конец: закоченевшая Эмма, разметавшиеся на белизне подушек волосы. Шарль, плачущий у ее изголовья, аббат Бурнизьен (экс-Гренье) и Оме, рухнувшие на стулья. В последней картине маленькая Берта находит отца, Шарля Бовари, умершим на скамье в беседке. Трудно было бы изобразить все это с большей точностью. По мнению Терезы, однако, имелся один крупный недостаток. У заводных куколок, которые во всех этих сценах изображали Эмму, была кругленькая, пухленькая, пошленькая мордашка. Ни намека на томность, на страдания. Они напоминали ей школьную подружку, смешливую и полную оптимизма Симону Ледюро.

От сценки к сценке, пока куколки двигались, вальсировали на балу в замке, она обошла весь зал. Вышла она оттуда с мыслью о том, что в истории Мадам Бовари не было ничего интересного.

В первые месяцы Рене пришлось здорово потрудиться, чтобы привлечь клиентуру. Кроме этого, его ничто не интересовало. Впрочем, нет, ему бы хотелось ребенка, детей, двоих или троих, даже больше, на этом его амбиции исчерпывались. Кстати, пока ребенок не предвиделся, Тереза то сожалела об этом — в ее жизни появился бы новый интерес, то радовалась: без ребенка она была свободна. Свободна во имя чего? Все больше и больше она погружалась в неопределенные мечтания, в нечто отдаленное и туманное. Теперь она задумывалась об Эмме как о соотечественнице. Она чувствовала, что обречена жить и умереть в Ри. Вспоминала о том времени, когда в Исси-ле-Мулино она вглядывалась в конец длинной улицы Эрнеста Ренана, в ту сказочную точку, где начинался Париж. И более, чем об Эмме Бовари, она задумывалась о той самой Дельфине Деламар, которая томилась здесь, умирая от тоски, и отравилась в возрасте двадцати семи лет. Если вдруг у меня родится дочь, я назову ее Дельфиной, говорила она себе.

Она отправилась на кладбище, чтобы разыскать ее могилу, но не нашла. Однажды, когда из любопытства она дошла до самой церкви, желая поближе рассмотреть необычный и довольно-таки трухлявый портик резного дерева в стиле ренессанс, она обратила внимание на две могилы недалеко от цоколя — без сомнения, это было все, что оставалось от приходского кладбища. На одной лежала горизонтальная плита, на другой — вертикальная. Двое подростков, мальчик и девочка, сидели на горизонтальной плите. Курили сигареты. Девочка, пухленькая нормандка, бросила на землю пустую пачку «Мальборо». На вертикальном надгробии Тереза прочла:

«Здесь покоится Эжен Деламар, врач из Ри, почивший 7 декабря 1849 года в возрасте 37 лет».

В таком случае другое надгробие должно было принадлежать Дельфине. Видимо, их сохранили в память о романе, вдохновленном историей этих усохших. Теперь подростки занялись поцелуями и объятиями, ничто вокруг для них не существовало.

— Простите, пожалуйста, — сказала Тереза. — Не могли бы вы приподняться? Я бы хотела рассмотреть надпись.

Они встали и, ворча, отошли чуть в сторону:

— Сесть-то некуда!

Девица покачивала толстым задом, обтянутым джинсами.

Это была действительно могила Дельфины. А эти олухи даже не подозревали, что занимались любовью на останках Мадам Бовари! Что от нее осталось в этой влажной земле?

Тереза была так взволнована, что ей захотелось привести сюда своего мужа. Но тот категорически отказался:

— Терпеть не могу кладбища.

Надпись на плите начиналась так: «Вспомните…»

Тереза только и делала, что вспоминала. Время от времени приходила на могилу Дельфины. Благодаря чудодейственной силе книги деревня, где она погибла, приобрела колдовские чары, и именно это позволяло Терезе отчасти мириться с собственной тоской. Задолго до нее в этой же самой деревне одна женщина убедилась, что от будущего ждать нечего. Однажды Тереза склонилась над могильной плитой и прошептала:

— Знаешь, Дельфина, а мне ведь тоже двадцать семь лет!


Один запоздалый сюрреалист, местный скульптор, устроил выставку в культурном центре, разместившемся неподалеку, в замке Васкёй. У этого художника была какая-то болезнь позвоночника, случившаяся, вероятно, от того, что он пытался обуздать железный лом, служивший основным материалом для его скульптур, — ему требовалось придать надлежащую форму. Скульптор был клиентом массажиста и прислал ему пригласительный билет на вернисаж. Кстати, о выставке оповещали расклеенные повсюду в городе и даже в банке афишки. Осень стояла великолепная. Рене Байёль с женой прогуливались в парке среди статуй. У них уже появились знакомые, — клиенты кабинета и банка.