– Почему вы так жестоки ко мне? За что? – пискнула я, потому что слёзы уже застили мне глаза, но я не желала разрыдаться при нём, только не при нём.

– Я не жесток, Кейтлин, я просто очень и очень настойчив. Но разве кто-то предупреждал меня, какие муки я буду испытывать на протяжении долгих месяцев после одной встречи с вами? Нет, отнюдь! Думаете, я не пытался забыть, как вы пели в тот вечер? Итальянский романс, кажется… А ведь я давно уже не мальчишка, который не может унять свои похотливые юношеские желания. Никто не предупреждал, что это будет так колоссально жестоко и больно. И я не смог заставить себя отказаться от вас, понимаете?.. Не плачьте, прошу, теперь это уже ни к чему.

Я вырвала руку из его длинных пальцев и замахнулась для удара. Этот жест, который мог бы причинить ему, если уж не боль, то хотя бы неудобство, смягчил бы мою ярость, от которой я мертвела буквально на глазах. Готье успел перехватить моё запястья, а я, взглянув за его плечо, заметила любопытного кучера, жмущегося на козлах. На мгновение я подумала об обитателях пансиона, заметивших нас с Готье и из окон наблюдавших за этим небольшим представлением. И я в очередной раз стала объектом лишнего внимания!

– Кейтлин, прошу вас, не опускайтесь до подобных сцен. Я знаю, вы гораздо выше этого, – сказал Готье уже тише.

– Как вы можете надеяться, что я соглашусь выйти замуж, когда вы заставляете меня так вас ненавидеть?

– Потому что, если я отпущу вас, у меня не останется ничего. Презирай меня и испытывай ненависть, больше тебе некуда идти. Только со мной. Ты толкнула меня в Ад, Кейт, сама того не осознавая. И я не намерен коротать там вечность в одиночестве.

И тогда я сдалась… Потому что понимала, что никогда в жизни не испытаю большей боли и слабости. Он тянул меня в свой Ад, и у меня не осталось сил сопротивляться. И худшим из всего было лишь то, что я не могла и не хотела ответить на чувства человека, готового бросить к моим ногам весь мир. Я видела это в его глазах, слышала невысказанные обещания в его словах. Даже его обвинения звучали как покаяния, как благодарность за то, что я сотворила с ним такое.

Перед моими глазами погас дневной свет, и я просто перестала что-либо чувствовать. Даже эту пресловутую ненависть. Когда Джейсон Готье попытался заговорить со мною снова, я не услышала его. Моё неожиданное пассивное безразличие закрыло его от меня, закрыло от меня окружающий мир, и, полагаю, я впала в состояние, когда приняла бы с безразличной покорностью даже собственную смерть.

Кто-то принёс мои вещи, вокруг меня разговаривали люди, но мне совершенно не хотелось возвращаться в ту реальность, где меня сделали чьей-то собственностью. Угрозы Готье, его признания и обещания – всё растаяло за невидимой стеной моего ступора. Я очнулась и обнаружила себя в экипаже, движущемся прочь от Кардиффа; Готье расположился на сиденье напротив и с неприкрытым отчаянием в голосе просил меня поговорить с ним.

– Я ненавижу вас. Вы разрушили мою жизнь.

Вот и всё, что я ответила ему. А дальше были лишь долгие часы молчания, и, несмотря на то, что ожидало меня впереди, казалось, что я осталась один на один с целым миром.


Глава 31. Прекрасное безумие (Дополнение, часть II)


Когда-то давно, когда моя мать ещё не была обременена болезнью, в тот период, когда она лишь начинала восстанавливаться после ухода нашего отца, она обожала рассказывать нам различные занятные истории о симпатичных девочках, которые переживали множество приключений, и в итоге обязательно выходили замуж за прекрасных принцев и жили с ними долго и счастливо. По мере взросления я начинала находить эти выдумки приторно-сладкими и глупыми. В конце концов, я догадалась, что мама всего лишь пересказывала прочитанные ею бульварные романчики никому неизвестных дам, мнивших себя писательницами. Их воображение ограничивалось скудными описаниями фамильных замков, десятками страниц о пиратах или разбойниках, соблазняющих жеманных леди (обязательно, девственниц!) и пустыми, бессмысленными концовками. Счастливыми, конечно. Тогда я твёрдо решила для себя, что никогда не стану такой, и пусть лучше совсем не буду писать, чем напишу подобную несуразицу. Да, разочарование в сказках матери было велико, но длилось недолго.

Возможно, окружающие и могли бы найти плюсы в моём положении. Только на поверхности был виден мой новый образ – жена одного из самых молодых и известных предпринимателей Англии. С ней он появлялся на благотворительных приёмах, праздниках влиятельных коллег и в театрах на первых премьерах. В течение почти полугода я с неохотой изображала эту новую себя – молчаливую и непривередливую незнакомку в новых нарядах, в окружении людей, которых никогда прежде не знала.

Но всё менялось, стоило мне остаться наедине с самой собой. Вечерами я с трудом засыпала в чужой спальне, в чужом особняке, находящемся на чужой для меня земле, смотрела глазами, полными слёз, на тлеющие угольки в камине и пыталась не заплакать. Горло будто сдавливали тиски и прожигала горечь, но я не позволяла рыданий. Что же до Готье… Кажется, с ним я была ещё более одинокой.

В ту ночь, когда мы добрались до его особняка Лейстон-Холл, никто из прислуги не спал, и я тотчас же оказалась в окружении приветливых, но чужих персон. Атмосфера в доме царила самая благоприятная (признаюсь честно, особняк понравился мне целиком и полностью – от самого фасада до последней горничной в нём), так что я полагала, никто из живущих там не знал всей правды о нас с Готье. Если только все они не были хорошими актёрами.

Венчание в Уэльсе и дорога до Бантингфорда прошли незаметно, но, по прибытии в его дом, для меня время будто бы замерло. Я чувствовала себя какой-то несчастной мученицей, несмотря на то, что не занималась практически ничем за время поездки. И второе серьёзное столкновение с этим странным человеком надолго разобщило нас.

Когда он пришёл в спальню той ночью, много позже полуночи, я сидела на заправленной постели, всё ещё одетая в дорожный костюм, только плащ сняла. Нетрудно было догадаться, о чём он попросил бы меня, поэтому я приготовилась бороться до самого конца. Но стоило мне лишь раз поднять глаза и увидеть его, своего мужа, мужчину, который так внезапно изменил мою жизнь, я поняла, что борьба эта будет жестокой. И самое ужасное, если я проиграю, то вполне могу этим насладиться.

– Кейтлин, нам нужно обсудить всё здесь и сейчас, – сказал Готье тогда, приблизившись ко мне; он снял пиджак и пуговицы тёмно-зелёной жилетки оставил расстёгнутыми. – Твоё упрямое молчание не устраивает ни меня, ни тебя саму, я уверен. Я никогда не прощу себе своего гнусного поведения, но я сотню раз объяснял, почему так поступил. Есть чувства, которым мы даже объяснения найти не можем. И есть люди, из-за которых подобные чувства лишь сильнее разгораются. И именно потому, что я люблю тебя, я не хочу делать тебя несчастной.

Тогда я поднялась, молча подошла к двери и открыла её. Я просто стояла и смотрела на то, с каким растерянным видом Готье пытался прочесть на моём безэмоциональном лице хоть какой-то ответ, и мысленно наслаждалась его беспомощностью.

– Так ты прогоняешь меня? – спросил он, кусая пересохшие губы.

– По-моему, сэр, это очевидно, – я пыталась придать голосу твёрдости, а себе – мужества. – Несомненно, для начала я должна извиниться за подобную вольность, потому что это целиком и полностью – ваш дом, любая комната здесь – в вашем распоряжении, и я просто не имею права указывать вам, где можно или нельзя находиться. Да, так и есть. Но я попросту не вижу смысла вам оставаться здесь на ночь, потому что ни беседовать, ни тем более консуммировать брак я не собираюсь.

Сделав глубокий вдох, я снова посмотрела на Готье. Лицо его застыло белой маской, подсвечиваемой слабыми языками огня в камине; глаза казались такими прозрачными и большими, что мне вдруг стало не по себе. Как умел он смотреть, словно душу выворачивал наизнанку? Словно гипнотизировал или внушал мне собственные мысли, желания? В такие напряжённые моменты идеи о том, что он обладал каким-то особым сверхъестественным даром тревожить меня и превращать мой гнев в заинтересованность, только крепли, что жутко отвлекало.

Когда он сделал шаг ко мне, а затем и второй, я почувствовала всё ту же собственническую натуру, ему присущую, показывающуюся время от времени, стоило нам остаться наедине. Я вскинула голову и твёрдо приказала:

– Не смейте подходить! Сделаете ещё хоть шаг, и я закричу, Богом клянусь! Я буду кричать так, что обожающие вас слуги сбегутся сюда и будут наблюдать настоящее представление. Как я уже сказала, вы можете находиться здесь, и где угодно, но если только пальцем до меня дотронетесь… Я буду бороться, пока глаза вам не выцарапаю.

Нас разделяла пара футов, Готье даже не шевелился больше.

– Собираешься отвергать меня до конца жизни? – равнодушно спросил он.

– С радостью протянула бы так долго, – ответила я и открыла дверь шире, сжимая резную ручку. – Но никто не может быть уверен наверняка. Я, по крайней мере, буду стараться. Что-то не так, сэр? Вы молчите? Неужели ваш острый на едкие замечания язык не поворачивается указать мне на моё место? Кажется, вы немного растеряны! Вы же так мечтали о послушной, нежной маленькой жёнушке, которая без каких-либо возражений будет идти с вами, рука об руку, пока смерть не разлучит! Неужели я не оправдываю ваших надежд? Так уж получается, что я не прыгаю с вами в постель, счастливая от мысли, что стала вашей женой.

Впервые в жизни я была настолько груба с кем-либо, впервые в жизни мой голос сквозил такой приторной язвительностью и презрением. Я осознала это в ту самую секунду, как только замолчала. Стоило бы одёрнуть себя раньше, но меня было не остановить. Честно говоря, я ожидала от Готье типичных хмурых взглядов в мою сторону. Однако он резко повернулся ко мне спиной, взял свой пиджак с кресла и, не взглянув на меня больше, вышел из спальни в плохо освещённый коридор.