С тех пор он скорее стал моей тенью, чем просто мужем. Со временем я привыкла к его дому, прислуге, даже к его частому присутствию рядом. Мы с Джейсоном редко разговаривали, в особняке встречались исключительно за обедами или ужинами. Много позже я вдруг обнаружила, что скучаю по его прежней настойчивости. В какой-то мере, она льстила мне, даже казалась приятной. И, наблюдая за нашими недомолвками и случайными взглядами, его экономка, миссис Фрай – весьма приятная женщина – заметила однажды:

– Мастер у нас один из тех людей, кто из гордости скорее будет бросать камешки в ваше окно, но в парадную дверь ни за что не постучит.

И правда, Джейсон вёл себя со мной крайне осторожно. Я стала непокорной птицей в его красивой просторной клетке, на которую он мог любоваться время от времени, но трогать не смел. По мере того, как я узнавала его, истории о его путешествиях, жизни с Мэгги Уолш, которая делала его несчастным, я ловила себя на мыслях о том, что моя ненависть постепенно превращалась в жалость. Я жалела этого человека, потому что его настоящая семья (старший брат, его жена и несколько детей) жили за океаном, а он не желал признавать, что скучает по ним; его молодая жена игнорировала его и старалась не попадаться на глаза; только работа занимала всё его время. Порой, проходя мимо его кабинета, я слышала шелест бумаг и медленные тяжёлые шаги, которыми он так часто мерил комнату.

Доходило до того, что я принималась считать его судьбу более трагичной, чем свою собственную. А когда начались наши встречи в его кабинете, я стала бояться, что моё равнодушие к нему и вовсе растает. Мы назначали эти встречи каждые полмесяца, длились они по нескольку минут. Я садилась на стул напротив его рабочего стола, и мы кратко (и по-деловому) обсуждали все финансовые расходы на кухню, конюшню, электричество и далее, а особенно на мою семью. Вскоре после венчания новоявленный супруг Коллет получил повышение по должности, а маму и вовсе вернули домой и поместили под присмотр приходящих докторов. Так что, по большей части, моё замужество окупилось, по крайней мере, для меня. Каждый раз, уходя от него со скудными словами благодарности, я чувствовала себя зависимой и чертовски обязанной, мне это не очень нравилось.

И однажды, когда Готье вдруг предложил мне продолжить писательское дело, ибо «он мог бы отыскать неких влиятельных господ в издательствах в столице или других городах», я тут же отказалась. Не хватало, чтобы мои неумелые работы пришлось оценивать важным людям лишь по одному его слову, лишь потому, что я была его женой!

И даже моя сестра переменилась в своём отношении к нему. Содержания её писем смягчились, и в одном из них однажды я обнаружила такую подпись: «не бойся своей страсти». И если прежде я ощущала себя одиноко плывущей в океане смирения, то теперь его спокойные воды начинали прибывать, и я понимала: грядёт буря, и она потопит меня. Случались новые знакомства, редкие ужины в ресторанах и несколько поездок в столицу, но никто и ничто не могли волновать меня так, как он. Моё к нему любопытство, странная тяга к человеку, «купившему» мою жизнь, означали лишь то, что я не разучилась чувствовать что-то, кроме ненависти. Я боялась, что Джейсон заставит меня почувствовать нечто большее.

Для меня стало частым и неожиданным удовольствием посещение церквушки на окраине города. Там, в мрачном и холодном помещении, пожалуй, древнем, как сама Англия, я смотрела на склонившего голову Иисуса и слушала проповеди местного священника, отца Иеремии, который благословлял меня всякий раз, как я там появлялась. Он интересовался не только строительством новой церкви, чем и занимался Джейсон, насколько мне было известно, но и нашей совместной жизнью, пытался давать разумные советы и расхваливал моего мужа.

Закрывая глаза, окунаясь в спокойствие святого места, я слушала, как он пел прихожанам псалмы, и моё сердце наполнялось непонятной тоской.

«Доколе, Господи, будешь забывать меня? Доколе будешь Ты скрывать свой лик от меня?» [1]

Мои мысли, так и не иначе, возвращались к моему мужу. От него меня не спасали молитвы и дальние расстояния. Сходила ли я с ума, но видела его лицо в старых витражах окон церкви и стремилась поскорее уйти. В тех стенах подобные видения казались мне греховными, и в исповедях отцу Иеремии я ничего не говорила.

Как-то вечером, после ужина, Готье объявил о том, что подал заявку на министерский конкурс проектов Вестминстерского собора [2] в Лондоне. Частенько заглядывая в газеты, я замечала новости о большом ажиотаже вокруг этого здания. Предполагалось, что получить комиссию на строительство мог только самый успешный и талантливый из претендентов. Из любопытства я попросила объяснить мне все условия и рассказать о других участниках. Выяснилось, что конкуренты у моего мужа были весьма влиятельные. Честно говоря, в его победу совершенно не верилось, стоило сопоставить его опыт и опыт других архитекторов. Никто не воспринял бы его, как достойного противника в борьбе за это значимое здание. Взглянув на планы Готье, я нашла их интересными, мне понравились чертежи будущего здания, о чём я незамедлительно сообщила мужу. Он поблагодарил меня, слегка улыбнувшись в сторону.

В ожидании результатов он не находил себе места, стал взволнованным и нервным. И тогда я поняла, что не была единственной, кому он мог бы поклоняться. Его страсть к искусству почти равнялась привязанности ко мне. Трудно было не заметить, с каким удовольствием порой он говорил о своей работе. Ничего подобного я не замечала, если он рассказывал о военном времени. Мысленно я всё же желала ему удачи, но вслух никогда об этом не обмолвилась.

К сожалению, на одном из зимних ужинов я стала невольной свидетельницей разговора двух господ из лондонского министерства. И стоя за широкой колонной, прямо позади них, я узнала, что конкурс был куплен группой неизвестных мне лиц (имён они не называли); создаваемая вокруг здания шумиха была наигранной, вплоть до того, что готовые и принятые чертежи собора уже лежали на нужных столах, в нужных кабинетах. Словами не передать, до чего же я была расстроена за супруга! Представляя его разочарование итогами конкурса, я намеревалась рассказать правду, но не смогла. Такая новость убила бы в нём не только мечтателя, но и предпринимателя как такового. Я испугалась, что он более никогда не возьмётся за самостоятельные проекты.

За сутки до приёма в лондонском доме одних знакомых друзей, где должны были объявить победителя, я вошла в гостиную Лейстон-Холл и увидела Джейсона, сидящего на диване перед большим камином с бокалом бренди в правой руке; он сосредоточенно глядел на медленный, спокойный огонь, и не отреагировал, когда я подошла ближе. Небрежность в его домашней одежде – широкой фланелевой рубашке, расстёгнутой на груди, и мешковатых, далеко не новых штанах – показалась мне милой, и я невольно отметила, что его чёрные, слегка взъерошенные кудри немного отросли за последнее время.

– Сэр? Вы в порядке? – окликнула я его.

Джейсон повернулся ко мне, пригляделся, и я заметила, как пьяная ухмылка скользнула по его тонким губам. Впервые я видела его таким… расслабленным. Час был поздний, и я думала, что он решит хорошенько выспаться перед поездкой в столицу, но точно не напьётся.

– А! Здравствуй, радость моя! Почему ты не спишь в своей маленькой тёплой постели? – поинтересовался он и сделал ленивый, приглашающий жест рукой. – Не желаешь присоединиться ко мне?

– Может быть, я лучше сыграю для вас что-нибудь? – предложила я, указав на старый спинет в углу комнаты. – Миссис Фрай нашла какие-то ноты на чердаке, с подписью вашего деда, к слову.

– Вряд ли этот старый дурак сочинял музыку… Наверное, просто переписал чьи-нибудь ноты, – пробормотал Джейсон, покачав головой, затем снова беспечно улыбнулся мне. – Что ж, ну так сыграй! Я весь внимание.

После нескольких минут музицирования я закрыла крышку инструмента и поднялась, когда Джейсон коротко зааплодировал. Он поманил меня пальцем, и я решила, что было бы невежливо бросать его в этой полутьме, не проведя с ним какое-то время. Я опустилась на мягкий диван в опасной близости к мужу и, когда он поставил бокал на столик справа от себя, протянул руку и коснулся моих распущенных волос, я невольно дёрнулась.

– Пожалуйста, не нужно, – прошептала я, поведя плечом. – У вас завтра долгий и тяжёлый день, вам нужно отдыхать.

Джейсон тут же вскочил на ноги, подошёл к камину и стоял там, спиной ко мне, не меньше минуты. А потом обернулся, и я заметила, как раздражение отразилось в его прозрачных глазах ярким пламенем.

– И снова мы вернулись к этому! Мало ты мною крутила, недостаточно измучила? Упрямая девчонка!

– А чего же вы ожидали?! – возмутилась я.

– Не знаю, сам не знаю, – его голос вдруг затих, и Джейсон даже поник плечами. – Я так ждал, что ты привыкнешь ко мне. Старался не быть навязчивым, не надоедать, пытался угодить при любом удобном случае… И ты снова меня отвергаешь. Заслужил ли я? Пожалуй. Но это не отменяет моего желания тебя любить.

Я догадывалась, что под словом «любить» он имел в виду вовсе не светлое чувство обожания и преданности. Конечно, он говорил о нашей первой ночи. Брачной ночи, которой так и не случилось. Странно, но почувствовала я вовсе не смущение, а скорее собственную вину за то, чего до сих пор с нами не произошло.

– Но вы же не думали, что я сама брошусь к вам в объятья? – пробормотала я, разглядывая свои руки, дрожь которых всё не могла унять. – Я понимаю, что брак так и не подтверждён, и вы злитесь, но всё-таки…

– Ничего ты не понимаешь! Хватит, Кейт! Иди спать.

Я не шевельнулась даже, просто смотрела, как он боролся с собой; может быть, немного опьяневший, он всё равно не позволял себе вольностей. Это одновременно радовало меня и немного нагоняло тоску. Когда Джейсон со вздохом опустился на диван, как можно дальше от меня, я едва услышала его тихое бормотание, потому что он не смотрел в мою сторону и всё прятал лицо в ладонях: