- Шеф, - слышу, будто сквозь толщу воды. – Вам лучше на свежий воздух.

В голове шумит, в груди ноет и ломает. Мы оба молчим несколько минут, потому что я физически ничего не могу выдавить из себя. Меня продолжает трясти как сумасшедшего.

- Они были уверены, что вы тоже находитесь в машине, - тихо отозвался Константин.

- Ну, конечно, - мои губы кривятся в оскале. - Звони моему юристу и гони его ко мне в резиденцию, - мне нужно начать действовать сейчас.

- Будет сделано.

- Я не хотел развязывать войну и делать первый шаг, но эти ублюдки сами зарыли себя раньше времени. Цивилизовано нам уже не договориться. Стягивай всех наших.

- Но, шеф, мы ведь это обсуждали…

- Плевать! – рявкнул я. – Они сами виноватым в том, что происходит. Анри начал это дерьмо и поплатился жизнью. Им нужен ответный ход, и он будет, но позже. Жду адвоката у себя.

- Значит, вы хотите отказаться от бизнеса в Виттории? – уточнил адвокат, сидя у меня в кабинете.

- Свернуть всю деятельность, - я глотнул виски и не заметил, как уж дважды осушил стакан.

- Халит Мехметович, я на вас работаю больше десяти лет…

- Вот и работай, - оборвал я.

К вечеру я вновь возвращаюсь в больницу, обеднев на пятьдесят восемь процентов от всего своего имущества. Пока еще мой мозг мог генерировать хоть какие-то ходы отступления, я решил, что в этом городе моя история и история моей жены окончена. Мы переберёмся куда-нибудь в другое место.

Меня снова никто не пускает. Я обессиленно падаю на стул и роняю голову в руки. В больничном коридоре почти никого нет, кроме дежурной медсестры. Мне чётко объяснили, что раньше завтрашнего дня к Кире никого не пустят. Находиться дома, зная, что моя жена сейчас здесь, я не мог.

Все проблемы я беззастенчиво скинул на плечи Бориса. Охранник погиб, Ирина… тоже и это теперь нужно просто принять. Я держался. Стискивал руки в кулаки, сжимал зубы, но в какой-то момент сделал один вдох и всё… Меня просто разорвало.

Чувство вины из-за того, что я не сумел уберечь свою семью, легло неподъемным камнем мне на грудь. Из-за меня пострадала моя жена, моя Кира и наш ребенок. Об этом было больней всего думать. И причина заключалась не в том, что сын мог стать ключом для моей власти. Это давно уже стало второстепенным пунктом. Я просто привязался к этому малышу. Вот так… Когда тебе уже давно за сорок, а ты всё равно заботливо перебираешь в мыслях те воспоминания, что связаны с ребенком. Я искренне полюбил эти природные изменения в Кире, полюбил еще небольшой, но уже достаточно заметный живот. Смешно признаться, но я даже выкраивал для себя минутку, чтобы пофантазировать о том, каким будет наш сын, на кого он будет похож, как я справлюсь с ролью отца.

Теперь же я наказан судьбой за свое паталогическое честолюбие. Я хотел власти, но потом… Когда всё начало меняться между мной и Кирой, этот пункт стало уже необходимостью, а не моим личным капризом. Я разваливался на куски, хотя внешне всё еще оставался целостным.

Вот так в один момент, имея всё, ты теряешь самое ценное, самое важное в своей жизни и никакие деньги, никакая власть этого уже не восполнят. Прикрыв глаза, я ощутил влагу на своих пальцах и это откровения меня будто током прошибло. Я уже давно не изливал накипевшее таким тривиальным образом. Но я больше не мог строить из себя глыбу льда. Не тогда, когда причинили боль самому ценному в моей жизни. Грёбанный Анри… Я вдруг вспомнил его сучьи глаза и речи по поводу того, что меня будет выворачивать от боли. Так оно и было…

Я уснул прямо в коридоре на стуле с влагой на ресницах. Утром мне приходится еще несколько часов ждать, пока меня всё-таки пустят. Врач дал добро, но предупредил, что Кира еще не пришла в себя и я могу побыть рядом с ней всего несколько минут.

Я боялся ее увидеть. Боялся увидеть итог своих бредовых целей. Кожу будто живьем содрали, когда я ее увидел. Нас оставили наедине. Гул в голове снова поднялся. Несколько секунд я стоял неподвижно и чувствовал, что влага опять застилает мне глаза. Я не мог видеть Киру такой… Практически крошечная в этой огромной больничной постели. Капельница, какие-то трубочки, острый запах препаратов.

Губы задрожали, будто меня вышвырнули куда-то в поле, где температура минус сорок и воет нещадный ветер. Кира умела вскрывать потаённые закоулки в моей душе. Взгляды, тихие протесты, жаркие стоны, нежные прикосновения, радостные улыбки – всё это меня наполняло настоящей жизненной энергией, которую я не знал прежде. Кира вошла в мою кровь незаметно. Маленькая хрупкая девочка, которая попалась в руки Бесу.

Медленно выдохнув, я подошел к кровати. Боялся даже прикоснуться к узкому бледному запястью. Немой вой вырвался из глубин грудной клетки, и я просто упал на колени, спрятав лицо в руках.

Вдох-выдох… Вдох-выдох… Я лежал на кровати, раскинув руки и ноги в разные стороны. Пялился в высокий потолок и всё еще не мог понять, жив ли я или уже мертв. Вдох-выдох… Глаза медленно закрываются, и я снова вижу лицо Киры. Оно хмурое, оно несчастное, оно потерянное. Прошла неделя, еще одна после того, как нам уже было разрешено поговорить. В основном говорил я, потому что та боль, то дикое давление совести и вины могли выплеснуться только через слова. Моя тирада была долгой и где-то даже сбивчивой. Я мысленно ругал себя за то, что не могу немного приостановиться, надо было говорить медленней. Кира не сказала почти ничего. Просто смотрела в окно, и я видел слезинки, что скользили у нее по щекам.

Не было ни обвинений, ни проклятий в мою сторону и это убивало лишь сильней. Кира хранила мудрое молчание, но я видел в ее глаза ту бесконечную бездну боли, от которой становилось по-настоящему жутко. Что мы оба имели в сухом остатке? Ничего. Погибшего ребенка. Погибшую помощницу и подругу. Погибшего молодого охранника. Погибшую нашу совместную жизнь. Это был конец для нас, как для супружеской пары.

Вдох-выдох… Каждый раз, когда порция воздуха проникала в мое тело на моих ресницах возникала влага. Я ненавидел себя за это. Всё должно было закончиться иначе. В моей жизни случались различные трудные ситуации, но эта… У каждого из нас есть предел. Каким бы сильным и непоколебимым ни выглядел человек снаружи, у него всё равно есть уязвимое место, которое он старается усердно маскировать. Моим уязвимым место была семья и именно туда угодила месть врага. Почва выбита из-под ног.

Вдох-выдох… Я снова глянул на потолок, отчётливо слыша в своей голове краткий безапелляционный вердикт Киры на все мои слова. Она просто сказала «уйди». И как иронично получается, ведь это я раньше раздавал всем приказы, навязывал свою точку зрения, пресекал любую дискуссию. Теперь это сыграло против меня.

Я пришел на следующий день, но услышал тот же ответ. И на следующий, и на следующий… Всё ускользало и рушилось прямо у меня на глазах. А я, привыкший всё контролировать и реабилитировать, теперь загибался на руинах собственной жизни. Когда собрался вновь прийти к Кире, меня не пустил врач, передав ее просьбу, больше никогда не впускать к ней. Хлёстко. Жестко. По справедливости.

Единственное, чего я сумел добиться, оплатить весь курс лечения для Киры. Сделал всё таким образом, что отказать уже никак не получиться, ведь сумма внесена и отозвать ее никак нельзя.

Вдох-выдох… Я попросил Бориса, именно попросил, а не приказал ему, учитывая, что он глава моей службы безопасности, чтобы проследил за Кирой. Да, я на правах мужа мог бы с лёгкостью вернуть свою жену в дом, но достаточно уже принуждения. Запретная черта перейдена.

Доктор докладывал мне о состоянии здоровья Киры и это утешало меня. Хотя, что тут уже утешаться? Все дела и заботы бизнеса я свалил на своих помощников, замкнувшись в резиденции будто отшельник. Выполз однажды из своего убежища только, чтобы посетить похороны Ирины. Никого не было, кроме меня. Всегда такая одинокая и верная Ирина, на которую я мог положиться, теперь навсегда исчезла. Речи о том, чтобы отдать ее сына-сироту в руки служб, которые занимаются подобными вопросами, даже не могло существовать. Мои заместители быстро решили эту ситуацию и теперь под моей официальной опекой находилась не только Мелек, но и Илья. Это самое малое, что я сумел сделать для мальчика и для его покойной матери.

Вдох-выдох… Я сидел на полу в своем кабинете и пил виски. Я не жалел себя, не сетовал на судьбу. Просто пил, глушил в алкоголе боль разорванной души и кричал… Кричал до хрипоты, до боли, до дрожи, до невозможности.

Вдох-выдох… Несколько ночей подряд ходил кругами у больницы. Злился и ненавидел. Всё происходило, будто в каком-то отравленном полумраке. Ответный удар по врагу был нанесен, но я не ощутил ожидаемого кровожадного удовольствия. Сухая пустота.

Настал день выписки. К этому моменту я уже успел забрать детей из лагеря и перевезти их в загородный дом. Один из самых сложнейших разговоров с Ильей еще не состоялся. Киру приехали встречать ее дядя и, конечно же, подруга. Я стоял у машины, напряженно рассматривал худую фигуру Киры. Она и так никогда не была крупной, а сейчас – одна сплошная тень. Что может быть хуже чувства беспомощности?

Кира заметила меня. Будто почувствовала мой взгляд. Глянула на меня, а затем просто села в такси. Наша разлука продлилась больше двух лет, прежде чем мы встретились снова. Я ушел в работу, вернее, в ту ее часть, которую не распродал и в воспитание детей.

Объяснить Илье всю чудовищность ситуации оказалось просто невозможным. Но я откуда-то нашел в себе силы для этого. Стоит ли вспоминать о том, как мальчик заплакал у меня на плече, умываясь своими слезами, что крупными прозрачными горошинами стекали по его щекам?

Вдох-выдох… Время шло, мои люди раз в неделю докладывали мне о том, где сейчас Кира и чем она занимается. Восстановилась в консерватории и помогает дяде с цветочным бизнесом. Сухая констатация фактов, которая не позволяла узнать, что творится в душе этой молодой женщины. А я и так знал, что творится, потому что со мной жила та же буравящая, а иногда ноющая боль.