Риарио прикрывал глаза от солнца рукой, на лицо падала широкая тень, но даже она не могла скрыть недовольства, сквозившего в изгибе губ молодого кардинала:

— Нам докладывали, что гарнизон Флоренции мал числом, а кондотьеры, которых нанял этот торгаш Лоренцо, натуральная банда, где не знают дисциплины и муштры.

— Простите мою дерзость, ваше преосвященство, но синьор ди Медичи — не просто торгаш, он банкир. Финансистам не свойственно бросать деньги на ветер, они платят только за первосортный товар. Роскошь тоже оружие в умелых руках, разумеется, друг мой. Наши агенты, доверенные лица святой инквизиции, много раз доносили из Тосканы, что всюду известно — флорентийские наемники многочисленны и хорошо обучены…

— Но его Святейшеству докладывали совершенно другое! Что наемникам задерживают выплаты, и они вот-вот разбегутся!

— Ваше преосвященство, — отец Иов спрятал ладони в рукава доминиканской рясы и многозначительно опустил глаза. Несколько лет он являлся духовником будущего кардинала и в разговоре с глазу на глаз мог себе позволить некоторую долю искренности. — Пьетро! Мне не известно, кто был вашим информатором, но помните, что многие люди стремятся сообщать его Святейшеству исключительно то, что он хочет услышать, независимо от того, что происходит на самом деле. Ему нравится думать, что Флоренция слаба, что еще немного и власть Медичи рухнет сама собой, но мы не можем игнорировать то, что видим собственными глазами. Если Рим решится бросить вызов Тоскане, нас ждет долгая и жестокая война.

— Что же, примем к сведению эту очевидность и не будем мешкать. Проявим уважение к правителю этого города! Нам не следует опаздывать!

Он пустил коня во весь опор, вырвался далеко вперед…

* * *

… клубы пыли заволокли фигуру одинокого всадника. Леонардо еще некоторое время наблюдал за дорогой, прежде чем отложить подзорную трубу, и крикнул своим помощникам, чтобы разбирали конструкцию. Репетиция представления окончена! Везарио и еще десяток наемных рабочих — большей частью подвизавшихся на установке ярмарочных сцен — принялись вынимать из рамок зеркальные пластины: они превратили несколько механических солдат и пяток настоящих кондотьеров в грозное воинство, а туман и свет были их помощниками. Уложив зеркала в деревянные ящики и тщательно переложив соломой, работяги принялись освобождать от веревок шестеренки и противовесы, которые приводила в действие вода, разбирать и укладывать доспехи, затем трубы разного диаметра с хитрыми изогнутыми коленами, способные искажать и усиливать звук. Кондотьер Алесандро с полудюжиной своих вояк собирал оружие и костерил актеришек с их треклятым театром, из-за которых ему пришлось орать на жаре битый час. Солнце ему чуть голову не напекло! Ладно, чего не сделаешь ради денег?

Половина театрального имущества была одолжена или выклянчена Везарио на самых разных условиях, он вился между телегами со скарбом как коршун, поэтому с упаковкой провозились долго, телеги отправляли в город по одной, с большим интервалом, возня закончилась только к ночи. Все так умаялись, что не торопились спрашивать Леонардо, когда и где состоится представление, которое они репетировали с такой тщательностью…

Эпилог

Суд начался, как только часы отбили полдень. Председатель высокого суда Синьории Флоренции поправил на груди цепь с массивным ярлыком, слегка склонил голову, приветствуя высоких гостей — его Великолепие лично почтил судебное заседание, он расположился в отдельной ложе, украшенной знаменами с гербами его гостей — почтенной семьи Пикколомини, представитель которой сидел сложив руки на груди парчового догалине [38], несколько старомодного, но все еще роскошного.

Другим гостем был его преосвященство кардинал Риарио, ему приготовили кресла по правую руку от синьора ди Медичи. Обычно это место занимал младший брат правителя Тосканы, но сегодня Джулиано со смиренным видом занял место на свидетельской скамье, рядом с членом гильдии Св. Луки, живописцем Да Винчи.

Судейский чиновник открыл тяжелую папку и привычно зачитывал обвинение:

* * *

«… Неизвестный синьор, именующий себя «братом Альбано, монахом ордена св. Франциска, доверенным помощником кардинала Риарио, младшим сыном графа Аннунцо ди Винколли», обвиняется в убийстве через отравление синьора Пикколомини, Винцентино Флавия и синьора Палландини, Джованни; убийстве через удушение синьора Палландини, Урбино, убийстве через утопление синьора Пьеро по прозвищу «хромой жонглер». Все преступления были совершены им с целью последующего присвоения имущества указанных лиц, о чем свидетельствуют вещи, ранее принадлежавшие обозначенным покойникам, изъятые во временном жилище обвиняемого, занятом им самовольно.

Изъятые предметы поименованы в приложении один и опознаны свидетелями обвинения — гражданами Флоренции, синьорами Ди Медичи и Да Винчи — как находившиеся в суме для сбора милостыни, принадлежащей обвиняемому.

На дознании обвиняемый упорствовал и виновным себя не признал.

С целью установления личности обвиняемого было учинено дознание, в ходе которого были опрошены указанные обвиняемым в качестве его знакомых лица. Однако брат Ангелико, состоящий в монашеском ордене св. Доминика, не смог с уверенностью опознать в обвиняемом брата Альбано, поскольку виделся с братом Альбано последний раз в школьном классе, когда оба были нежными отроками. Настоятель монастыря св. Марии, отец Бартоломео отказался от опознания, ссылаясь на слабое зренение.

Дабы точно и беспристрастно установить личность обвиняемого, высокий суд пригласил в качестве свидетеля его преосвященство кардинала-прелата Риарио, Пьетро, хорошо знавшего брата Альбано».

* * *

— Приведите свидетеля к присяге, — дежурным голосом потребовал судья.

Молодой кардинал вскочил с кресла, бодро спустился вниз и вонзил в судью разящий взгляд, ответил:

— Меня нет нужды приводить к присяге! Я уже принес свою главную присягу — служить Господу, когда принимал монашеские обеты. Может ли присяга какому-либо земному суду понудить меня быть честнее? Никогда. Поэтому я с полной искренностью заявляю: представленные мне судом рекомендательные письма, изъятые у обвиняемого, написаны мной. Перстень с моей гербовой печатью также принадлежит мне и действительно был передан брату Альбано для исполнения обязанностей моего помощника. Но сам обвиняемый лично мне неизвестен.

— Прошу ваше преосвященство повторить еще раз громко и отчетливо.

— Человек, именующий себя «братом Альбано», мне неизвестен.

Обвиняемый резко вскочил со скамьи, кандалы его обреченно загремели, но стражники принудили его сесть на место.

— Каким же образом к этому человеку попали письма и перстень, принадлежащие вашему преосвященству?

— Доподлинно мне это неизвестно. Полагаю, они были похищены обвиняемым в числе прочего имущества. — Его Великолепие украдкой бросил взгляд на синьора Пикколомини, его бесцветные губы растянулись в самодовольную улыбку.

Дальнейшее разбирательство не заняло и четверти часа, судьи вздохнули с облегчением и, мало заботясь о формальностях, огласили обвинительный вердикт, приговорив грабителя и убийцу к казни через повешенье.

* * *

Человека, назвавшего себя братом Альбано, стражники потащили по коридорам Синьории к наспех сколоченной виселице. Он сильно изменился за эти несколько дней. Следы от вызванной соком молочая высыпи изгладились, уступив место кровоподтекам и синякам от побоев, холщевое рубище не могло скрыть следов пыток на его теле. Во многих местах оно пропиталось кровью, а его правая рука висела подобно плети. Лицо его заострилось, побледнело и приобрело некое особенное благородство. Оно стало подобно лицу мученика на забытой иконе. Леонардо выхватил тетрадку и принялся делать зарисовки, чтобы сохранить это удивительное выражение.

Оказавшись на галерее Синьории, он сделал отчаянное усилие, вырвался из рук стражников, бросился к парапету, склонился вниз и закричал:

— Жители Флоренции! Будьте вы прокляты! Покупаете себе хлеб за морем и солдат за горами? Возомнили, что деньги могут защитить вас от гнева Божия? Нет! Пусть на ваши головы обрушится моровая язва, черные чумные крысы заполонят ваши улицы, а погребальные костры заменят карнавалы. Каждый третий из вас умрет!

Горожане, собравшиеся поглазеть на казнь и пребывавшие в большом оживлении, разом притихли. Хотя в голубых небесах не было ни единого облачка, над площадью зашелестел ледяной ветер, какая-то девица пронзительно вскрикнула и лишилась чувств. Заплакал ребенок, вороны черным вихрем слетались к виселице — рукотворному дереву смерти. Стражники сперва внимали его словам, как завороженные, но нашли в себе силы вырваться из-под черных чар, оторвать обезумевшего убийцу от парапета и потащили по лестнице вниз, но он продолжал биться в их руках, словно припадочный, выкрикивать свои страшные проклятия:

— Ты, Пьетро, мой негодящий брат во Христе! Ты надел рясу нашего братства, но никогда не получишь ключа от Святого престола! Тебе не пережить отца, ты умрешь молодым, в корчах и страшных мучениях. Твой ублюдочный братец Джироламо [39]недолго переживет тебя и будет убит собственными друзьями… — Даже побои стражников не могли заставить его замолчать. Его губы побелели от пены безумия, раны начали кровоточить, и кровь пятнала свежеструганые доски, когда его втаскивали на виселицу. Он продолжал кричать: — Ты, Да Винчи, мнящий себя ученым, все твои изобретения останутся рисунками безумного! Ни одно из них не принесет пользы! Всю жизнь ты будешь неприкаянно бродить по свету, будешь искать ее, только ее — но больше никогда не увидишь этой женщины… — Стражники связали его руки за спиной, набросили на шею петлю, но так и не смогли заткнуть его окровавленного, жестокого рта. — Ты, Джулиано — мерзкая, презренная тварь в змеином гнезде Медичи — тебе не стать правителем этого проклятого города! Никогда. Ты отгулял свой последний карнавал… Тебе не дожить до следующей Пасхи. А вы, Великолепный синьор Лоренцо… — он не сумел договорить.