Молодой человек казался разочарованным.

— Я понимаю ваши сомнения, — проговорил он, — они гарантируют нас от шага, основанного лишь на преходящем влечении друг к другу, но, как бы это ни было справедливо, я не могу скрыть от вас, что с нетерпением жду момента, когда стану супругом вашей дочери, образ которой не дает мне покоя даже во сне! Тем не менее я склоняюсь перед вашим желанием.

Матильда и счастливая избранница были снова приглашены в залу, где они незадолго до этого оставили мужчин наедине. В нескольких словах метр Брюнель изложил им суть дела.

— Я разрешил Бернару ухаживать за вами, дочка. Беседуйте побольше друг с другом, обсудите все, что кажется вам южным, не оставляйте никаких неясностей. Проверяйте на досуге свои чувства и мысли. Это нужно сделать теперь. Когда вы поженитесь, будет уже поздно.

Жанна подтвердила сказанное о ней отцом.

— Я вдвойне счастлива это слышать, — заявила она. — Во-первых, потому что я этого ждала, и во-вторых, я тоже считаю, что нам нужно получше узнать друг друга. Я не очень уверена в своих чувствах, которые, возможно, не больше чем мечты. Если я и думала о вас, месье, пока вы были в Италии, чего я не скрываю, то по той ли причине, что вы заняли место в моем сердце или же из-за прочитанных мною романов? Ни вы, ни я в этот час не можем дать удовлетворительного ответа на этот вопрос. Предстоящие недели скажут нам об этом лучше, чем все письма, которыми мы могли бы с вами обменяться. Не так же ли думаете и вы сами?

— Что до меня, то, как мне кажется, испытание, предложенное вашим отцом, вряд ли могло бы что-то добавить или отнять у моих таких искренних чувств. Сила их не позволяет мне ставить их под сомнения, — ответил Бернар.

Его заявления, поддержанного пламенным взглядом, было достаточно для того, чтобы кровь хлынула к щекам девушки, как бы она ни была к этому подготовлена.

— Тем не менее, — продолжал он, — если вы, как и метр Брюнель, считаете желательным пройти через это испытание, я, разумеется, склонюсь перед вашими желаниями. Я задержусь в Париже на некоторое время, и вы сможете видеть меня так часто, как сочтете это уместным.

Этьен хлопнул в ладоши и распорядился подать ячменное пиво.

— Это мудрое решение, — сказал Арно Матильде, зашедшей к сыну объявить новость ему и Джунии. — Эта отсрочка позволит нашим голубочкам лучше присмотреться друг к другу, да и у нас будет время оценить по достоинству претендента!

Матильда чувствовала себя успокоенной и довольной.

— Вы не можете себе представить, какую удивительную новость узнал я вчера, — снова заговорил с оживлением Арно. — Ей-Богу, эта новость почти так же восхитительна, как ваша!

— Какая-нибудь новая помолвка?

— Вовсе нет! Вообразите себе, я встретил Рютбёфа, сообщившего мне как о счастливом событии, что он соединился с Гертрудой!

— Бедный мальчик!

— Он попался на крючок этой любительнице мужчин!

— Он сумасшедший!

— Именно так я ему и сказал, но ему это не понравилось. Он самым серьезным образом заявил мне, что его подруга — умная женщина, что она любит поэзию, поощряет его творчество и служит ему хорошей советчицей.

— Да, весьма вероятно, она поведает ему немало плачевных сюжетов, чтобы вдохновить его на сочинение мстительных стихов, направленных против ее приятельниц, мужья которых значительно моложе их самих.

— Ладно, полно говорить о Гертруде, займемся лучше Тибо, он куда более интересен!

В следующее воскресенье состоялись крестины ребенка. Жанна и Бертран были крестными матерью и отцом. Было множество конфет и всяких мелких подарков. По обычаю, Джуния на церемонии не присутствовала. У себя в комнате, в своем восхитительном одеянии, она ожидала визитов знакомых женщин, которые, не упустив этой возможности, прошли перед нею длинной чередой. Вместе с молодой матерью они смеялись, пили и ели сначала у нее, а потом и в большой зале, где к ним присоединились за праздничным обедом все члены семьи.

Сидя рядом с Бернаром, Жанна переставала смеяться лишь для того, чтобы в очередной раз покраснеть, обменяться замечаниями со своим соседом или отпустить какую-нибудь шутку, заставлявшую их обоих расхохотаться.

Этот апрель решительно напоминал другой. Как и тогда, он сулил многое, для чего было достаточно одной лишь веры, как и тот апрель, он был полон двусмысленных прелестей весны.

Флори решила приехать с Агнес в Париж в конце апреля, ко дню святого Марка. Ее здесь ждали.

В день ее приезда лил дождь со снегом и градом. Флори познакомилась с Джунией и с Тибо, впервые за девять лет увидела Арно. Все эти годы он не признавал ее, отбрасывал мысли о ней. Не забывая об этом таком тяжелом прошлом, они боялись неизбежной встречи. Она оказалась совсем простой. Они подошли друг к другу, расцеловались, в один голос сказали, что очень рады вновь видеть друг друга, и рассмеялись этому. Этот смех стер в их сознании ошибку одной и остракизм другого и восстановил отношения, которые когда-то были такими доверительными.

— Ваша сестра несчастна, — сказала позже Джуния мужу. — Ее глаза причинили мне боль.

Арно, которого Матильда в конце концов посвятила в то, что произошло с Флори, не решился рассказать об этом Джунии.

— Филипп вернулся из поездки ко двору короля Англии, куда его посылал наш король, — заметил он в размышлении. — Не воспользоваться ли мне этим, чтобы попросить у него прощения за то, что собрался выступить посредником лишь по возвращении его из Англии? Он пробудет несколько дней в Париже, я это знаю. Почему бы мне не отправиться к нему с визитом? Когда-то мы с ним хорошо понимали друг друга. Разумеется, я один могу поговорить с ним так, как нужно… у нас большой общий палестинский опыт… я, надеюсь, найду, что ему сказать.

Вскоре начались Майские праздники.

Жанна и Мари с многочисленными друзьями отправились в лес Руврэ за цветами и зелеными ветками. Сердитый Робер давно умер, и с ними в лес пошли двое слуг. Они же и помогли им принести охапки дрока, ириса и калюжницы.

Занятая плетением кружев в плодовом саду, где между деревьями обильно распускались цветы, которые все называли венчиками, под теплым весенним солнцем, Флори присматривала за Агнес, игравшей в траве со старшей дочерью Бертрана. Она проводила утром своих сестер в лес. Сейчас она увидела их вновь, смеющихся, с распущенными волосами.

Девять лет назад она сама участвовала в таком же походе на заре, в приготовлениях к Маю, беззаботная и радостная. Тогда этот праздник светлых времен был невинным и радостным для новобрачной, еще сохранявшей свое место среди девственниц, принявших ее в свою чистую компанию… Голиарды, Артюс Черный, наконец, Гийом ворвались в этот мир, в котором еще царило детство. Они его разрушили навсегда… Как могла она с того самого дня не усомниться в намерениях своего случайного спасителя? Он появился там так кстати, словно специально для того, чтобы их защитить, защитить ее. И она в своей наивности даже не удивилась этому совпадению. Ведь Кларанс ей сразу сказала, что догадалась о тайне, сжигавшей сердце и чувства юного меховщика.

Господи! Какая черная дорога пролегла от леса Руврэ до леса Брешнэй!

— Когда мы вырастем, мы тоже пойдем за «маем», как ваши сестры? — с горящими глазами спрашивала свою приемную мать Агнес, державшая за руку маленькую Бланш, с которой они прекрасно играли.

— Ну, разумеется… если вам это будет приятно, моя козочка…

Не отрывая глаз от работы, Флори вспоминала все странные повороты своей судьбы, когда послышавшиеся за ее спиной шаги заставили ее обернуться. К ней подошел Арно, как бывало когда-то, когда они с полуслова понимали и во всем доверяли друг другу…

— Глядя на вас, спокойно сидящую под этими цветущими вишневыми деревьями, можно подумать, что рассматриваешь какую-то иллюстрацию к старинному рассказу, — заметил он. — Как Пенелопа, вы прилежно склоняетесь над вечной женской работой, которая так хорошо служит вашему уединению!

Не ошибалась ли она? Нет ли какого-то прозрачного намека в этом сравнении? Она приняла игру:

— Правда, брат, я рукодельничаю, по сравнение этим и кончается. Не надеясь ни на какое возвращение путешественника, мне не приходится ночью распускать то, что я вышила днем.

Он уселся на скамью рядом с нею.

— Вы уверены в том, что вам некого ждать?

Флори не успела полностью осознать значение этого вопроса, как сердце ее словно сорвалось с цепи.

— Вы имеете в виду Филиппа?

— Да. Он вернулся из Англии и сейчас в Париже.

— Уж если вы заговорили со мною об этом, значит, вы спросили и его. Что же он вам ответил?

— Что его уединение не принесло ему ничего нового, кроме того, что он чувствовал раньше.

— То есть?

— Что вам надо быть терпеливой и не отчаиваться.

— Согласен ли он простить меня?

— После всего того, что он пережил в Палестине, он пришел к тому, что должен вас простить, не держать на вас зла за причиненную когда-то боль. Старые раны зарубцевались. Увы, то, что врач из Монлуи рассказал ему по вашей просьбе, вновь разбередило их.

— И что же он намерен делать?

— Снова удалиться. Путешествовать. Попытаться понять, сможет ли жить без вас, причинившей ему столько страданий, или же, наоборот, что, несмотря па эти страдания, вы ему по-прежнему необходимы.

Флори не отрывала глаз от своих рук, лежавших на забытой работе. Внезапно узор стал ей не виден: из глаз ручьем полились слезы.

— Как вы думаете, есть какая-нибудь надежда на то, что он вернется ко мне?

— Не знаю. Мне кажется, он любит вас несмотря ни на что, но разочарования, обиды, тоска сделали свое черное дело в сердце, которое по самой своей природе одарено нерушимым стремлением к постоянству. Очевидно, ваш муж из тех очень немногих людей, которые не в состоянии расстаться со своей первой любовью… ему следовало бы вышить на красно-черном гербе, который отныне принадлежит ему, девиз: «Верность и Нежность»!