Диана Крымская - Черная роза

— Да, вы правы. Ни один из лангедокских вельмож ещё не вступал в такое близкое родство с членом королевской фамилии. И теперь-то, граф, я надеюсь, вы удостоверились, что милость его величества безгранична, и что вы прощены окончательно, — если, конечно, вы не отклоните столь лестное для вас предложение союза.

— И кому же из кузенов короля предназначается рука одной из моих дочерей?

— Герцогу Черная Роза, — отвечал де Брие.

— Но… разве герцог — кузен короля? — недоверчиво спросил Руссильон.

— Да, мне понятно ваше удивление, граф, — улыбнулся де Брие. — Таинственность, которой окружено имя этого человека, его мужество, сила, жестокость, витающий над его головой ореол неуязвимости; наконец, его маска и белый плащ с черной розой, — всё это вы, вероятно, как человек просвещенный и проницательный, сочли неким дешёвым трюком, желанием какого-то возгордившегося ничтожества (возможно, даже не дворянина) превратиться в человека-легенду, внушающего и черни, и знати безмерный ужас, и способного одним своим видом обратить в бегство врагов.

— Да… что-то в этом роде я и думал, — сказал Руссильон.

— На самом же деле, знайте, что весь этот маскарад вынужденный, что Черная Роза скрывает свое лицо под маской и свое настоящее имя за выдуманным прозвищем совсем по другим причинам. И, когда я назову вам подлинное его имя, — надеюсь, граф, вы сохраните его в тайне ото всех, — вы, полагаю, поймете герцога. — И, наклонившись к уху графа, де Брие прошептал несколько слов, заставивших старика поднять удивленно брови.

— Да, да, я сказал вам чистую правду… Теперь, когда вам все известно, — каков будет ваш ответ на предложение его величества?

Руссильон опять дернул себя за ус. Он понимал, что дело его партии скоро будет проиграно, соратники, в большинстве своем, либо погибли, либо сдались; к тому же он уже давно начал и сам сомневаться в справедливости этого дела, — слишком много пролилось крови, в том числе и невинной. Да и отец Игнасио, капеллан замка, не раз говорил графу, что бунт против помазанника Божьего — страшный грех, идущий от диавола.

Да, милость французского государя была безгранична, — его, графа, дочери, — его, взбунтовавшегося против своего короля! — предложить стать женой двоюродного брата его величества! Но гордость и честь старика восставали при мысли о капитуляции — пусть и такой почетной.

«Не лучше ли и достойнее — идти до конца, не сдаваться и умереть в бою, не посрамив славы и чести моих благородных предков? — спрашивал себя старик, подойдя к одному из окон залы, выходящему во внутренний двор замка. Взгляд его остановился на людях, сидящих и лежащих, — кто — на каких-то тряпках, кто — на голых камнях. Все они, оборванные, измученные и истощенные, были не постоянные обитатели замка, а сбежавшиеся сюда со всех окрестностей крестьяне-вилланы, до смерти напуганные приближением войска герцога Черная Роза и в панике бросившие свои жалкие лачуги и скудные пожитки на произвол судьбы.

Глядя на этих несчастных, граф понял, — он не сможет отказаться от предложения Людовика. Да, сам он и его немногочисленные воины готовы были сражаться и погибнуть — в бою ли, или под пыткой после пленения, — но эти жалкие людишки, жмущиеся к стенам замка, как слепые щенки к бокам матери-суки?… Ведь они тоже, после взятия Руссильона, станут жертвами, невинными жертвами и, прежде всего, его, своего сюзерена, упрямства и несгибаемой гордости. А его дочери, его любимые четыре дочери? Что станет с ними, когда замок падет?.. Страшно подумать!

— Решайтесь же, господин граф, — нетерпеливо сказал де Брие, как будто прочитавший мысли старика. — У герцога под стенами вашего замка двести человек, прекрасно вооруженных, сытых и рвущихся в бой; а у вас — горстка безумно уставших, голодных воинов. Подумайте, и что будет со всеми этими вилланами; и с вашими дочерьми, наконец, когда Черная Роза захватит замок! Если вы согласитесь на этот союз, одна из ваших дочерей станет кузиной короля, герцогиней и одной из знатнейших и богатейших сеньор Франции; а, если вы откажетесь, — вместо брачной ночи с законным и достойным супругом она же окажется в постели герцога — но уже как добыча, и будет навеки обесчещена! А, быть может, её, как и других женщин в замке, ждет ещё более позорная и страшная участь, и она станет забавой для бойцов Черной Розы…

Рисуя перед побледневшим графом эти картины, молодой граф был сам себе противен, ибо кривил душой, — он прекрасно знал, какую железную дисциплину поддерживал в своих людях, в отличие от жестокого Монфора, герцог Черная Роза. Монсеньор не позволял ни грабить, ни насиловать, — и любой, осмелившийся на это, немедленно подлежал повешению.

Но Руссильон, конечно, был уверен, что будет именно так, как сказал де Брие. Старик вздрогнул. Мысль обо всех этих ужасах была невыносима, — но такова была эта безжалостная кровавая эпоха, и граф понимал, что молодой человек вовсе не сгущает краски.

— Я согласен, — хрипло произнес Руссильон.

— Я знал, что вы — человек разумный и внемлете голосу рассудка, а не ложной гордости… Позвольте мне теперь спуститься вниз и приказать трубачу, ждущему на подъемном мосту, протрубить сигнал для герцога Черная Роза. Монсеньор ждет недалеко, в своем лагере, итогов наших переговоров. Звук трубы скажет ему, что мы заключили союз, и герцог тут же явится в замок.

Старый граф молча кивнул. Де Брие спустился вниз и отдал приказ; и чистый звук трубы далеко огласил окрестности Руссильонского замка.

Не прошло и пятнадцати минут, как послышался стук копыт и к подъемному мосту подскакало трое всадников. Впереди ехал тот, в ком старый граф без труда узнал герцога Черная Роза — своего недавнего злейшего врага… Врага, который, по прихоти судьбы, совсем скоро должен будет стать мужем одной из прекрасных графских дочерей.

…Не узнать герцога, которого, вместе с его союзником, графом Симоном де Монфором, людская молва уже окрестила «Дьяволом Лангедока», было невозможно. Он восседал на вороном, без единого пятнышка, огромном андалузском жеребце. Серебристая кольчуга Черной Розы сияла на солнце так, что слепила глаза; длинный белоснежный бархатный плащ с черной каймой был оторочен по краям и понизу драгоценным горностаевым мехом, и в центре этого плаща красовался вышитый шелком легендарный цветок; серебристый шлем с опущенным забралом украшали черные страусовые перья, красиво колыхавшиеся при каждом движении лошади и всадника.

Один из сопровождавших герцога оруженосцев высоко держал в правой руке белоснежное знамя с изображением черной розы и загадочным девизом под ним: «Et post Mortem Constantia est», — которое дальнозоркий граф, понимавший по-латыни, перевел как «Постоянство и после смерти». Второй оруженосец вез герцогский щит с теми же знаками.

Итак, Черную Розу сопровождали только двое совсем юных подростков; и в этом жесте старый граф с невольными чувствами уважения, благодарности и облегчения увидел и тактичность знатного гостя, и отвагу, и доверие его к своему будущему тестю.

Ведь герцог вполне мог, из опасения быть захваченным графом, явиться к Руссильону с доброй сотней своих людей, которых и негде было бы разместить, и которые бы до смерти перепугали всех, собравшихся под крышей замка.

Черная Роза со своей маленькой свитой въехал в Руссильонский замок шагом и, когда он оказался во дворе, находившиеся здесь люди, ищущие прохладу от утреннего, но уже палящего солнца в тени крепостных стен, отнюдь не сразу поняли, кто пожаловал в гости к хозяину. Кинув поводья одному из своих юных пажей, рыцарь легко соскочил на землю и, с изящной непринужденностью истинного дворянина перебросив через руку в стальной перчатке подол длинного плаща, последовал за ожидавшим его Бастьеном в залу, где находились старый граф и де Брие.

Только когда Черная Роза, звеня золотыми шпорами, начал подниматься по лестнице во внутренние покои, собравшиеся во дворе догадались, наконец, что они видели самого Дьявола Лангедока. Трепет ужаса пробежал по телам несчастных; но люди настолько обессилели, что просто вжались в каменную кладку стен замка и стали шепотом возносить молитвы Господу, прося или защитить их, или послать им, по крайней мере, легкую и быструю смерть.

Между тем рыцарь вошел в залу, которую граф мерил шагами, пребывая в некотором смятении чувств. Сняв шлем, под которым оказалась черная бархатная полумаска, герцог поклонился старику — как равный равному. Руссильон ответил на поклон, невольно подумав, что черно-белое одеяние гостя делает его похожим на фигуру на шахматной доске (игру эту старик любил, и одна из его дочерей, Мари-Доминик, нередко составляла ему партию в дождливые вечера).

— Приветствую вас в Руссильонском замке, монсеньор герцог…

— Черная Роза, — сказал замаскированный рыцарь, прерывая старика, и добавил, открытой улыбкой прося за это извинения — Я хотел бы, граф, сохранить свое инкогнито, и прошу вас пока держать мое настоящее имя в тайне ото всех обитателей замка.

Старик склонил голову в знак согласия.

— Простите меня, монсеньор, но я не смогу принять вас так, как подобает вашему и моему сану. Согласно древнему здешнему обычаю, хозяин замка подает кубок с вином дорогому гостю; но — увы! — бочки в моем погребе опустели. В Руссильоне сейчас слишком много людей, среди них есть больные и даже раненые, и все они мучились от жажды…

— Не извиняйтесь, граф, прошу вас, — отвечал герцог, — я прекрасно понимаю, каково приходится осажденным, и рад, что скоро этому будет положен здесь конец.

Старый вельможа знал стоявшего перед ним человека, — еще несколько лет назад Руссильон часто бывал при дворе и был знаком с большинством знатных дворян королевства.

«Однако, не скажи мне де Брие его имя, я бы, пожалуй, не узнал его. Эта полумаска… и бородка… он отпустил её, чтобы скрыть нижнюю часть лица, — ведь бороды сейчас при дворе не носят. Одет довольно скромно для своего звания — меч и ножны без украшений, плащ сколот на плече серебряной пряжкой; только золотые шпоры да горностаевый мех на плаще выдают в нем рыцаря самого знатного происхождения.»