Когда я снова проснулся, то был весь мокрый от пота. Отец сидел в кресле и внимательно смотрел на меня. В комнату вошла мама. Она посмотрела на отца, а потом на меня.

— Я не хотел вас пугать, — сказал я шепотом.

Мама улыбнулась, и я подумал, что в молодости она была довольно привлекательной девушкой. Мама помогла мне сесть.

— Дорогой, ты вспотел. Почему бы тебе не принять душ?

— Мне снились кошмары.

Я положил голову ей на плечо. Я хотел, чтобы вот так втроем все вместе мы сидели вечно.

Отец помог мне принять душ. Как только теплая вода коснулась моего тела, я вспомнил о своих снах… Данте, мой отец. Интересно, как выглядел мой отец в молодости. Мама говорила, что он был красив. Такой же красивый, как и Данте? И я тут же сам удивился своим мыслям. Когда я вернулся в постель, мама уже успела поменять постельное белье.

— Жар прошел, — сказала она, и протянула мне стакан воды. Я не хотел пить, но выпил весь стакан. Я даже не знал, что меня так сильно мучает жажда. Я попросил маму принести ещё воды.

Отец все еще сидел в кресле.

— Ты искал меня, — сказал он.

Я взглянул на него.

— Во сне. Ты искал меня.

— Я всегда ищу тебя, — прошептал я.


ДВА



На следующее утро я проснулся, и подумал, что умер. Я понимал, что этого не может быть, но все еще продолжал думать об этом. Может быть, какая-то часть тебя умирает, когда ты болеешь? Я не знаю.

Мамино лечение состояло в том, чтобы влить в меня галлон воды. В конце концов, я взбунтовался и отказался пить.

— Мой мочевой пузырь скоро лопнет.

— Это необходимо. Нужно промыть твой организм.

Но вода это не единственное, что меня раздражало. Я ненавидел её куриный суп. Первая тарелка была восхитительна. Я еще никогда не был так голоден. Это был в основном бульон. Но суп появился и на второй день. И это тоже было нормально, потому что это был уже полноценный суп с курицей, овощами и теплым хлебом. Потом суп был на обед и на ужин.

Мне надоели вода и куриный суп. Мне надоело болеть. После четырех дней в постели, я решил, что выздоровел.

— Я уже поправился, — сообщил я маме.

— Еще нет, — ответила она.

— Я в заложниках, — первое, что я сказал отцу, когда он вернулся с работы.

Он ухмыльнулся.

— Я в порядке, пап. Правда.

— Ты еще бледный.

— Мне нужно на свежий воздух.

— Потерпи ещё денек, — сказал он, — а потом можешь идти и творить свои безобразия дальше.

— Хорошо, но только больше никакого куриного супа.

— Это ты с мамой договаривайся.

Выходя из моей комнаты, он немного замешкался. Стоя спиной ко мне он спросил:

— Тебе больше не снились кошмары?

— Мне постоянно снятся кошмары, — ответил я.

— Даже когда ты здоров?

— Ага.

Он обернулся, и посмотрел на меня.

— И ты всегда ищешь кого-то?

— В основном да.

— И ты всегда пытаешься найти меня?

— Мне кажется, что в первую очередь я хочу найти себя, пап.

Было странно обсуждать с ним что-то подобное. Но я тоже был напуган этими кошмарами. Я хотел продолжить разговор, но не знал, как выразить словами то, что было внутри меня. Я посмотрел на отца и пожал плечами.

— Извини, — сказал он. — Извини, что я так далеко.

— Ничего.

— Нет, — сказал он, — это не нормально.

Казалось, он хотел сказать ещё что-то, но передумал. Он развернулся и вышел из комнаты.

Я опустил взгляд. Вдруг я услышал голос отца:

— У меня тоже бывают кошмары, Ари.

Я хотел узнать у него, были ли эти кошмары связаны с войной или с моим братом. Я хотел спросить, просыпается ли он таким же напуганным, как и я. Но все что я сделал, это просто улыбнулся ему. Он наконец-то, рассказал что-то о себе. Я был счастлив.


ТРИ



Мне разрешили смотреть телевизор. Но я кое-что понял о себе. На самом деле, я не люблю телевидение. Ни капельки. Я выключил телевизор и стал наблюдать за мамой, которая сидела за кухонным столом и готовилась к занятиям.

— Мам.

Она посмотрела на меня, и я попытался представить её, стоящую перед классом. Интересно, что парни о ней думают. Как они её видят? Нравится ли она им?

— О чем ты думаешь? — спросила она.

— Тебе нравится преподавать?

— Конечно, — сказала она.

— Даже если твоим ученикам все равно?

— Я открою тебе секрет. Я не несу ответственность за то, хотят мои ученики учиться или нет. Желание должно исходить от них, не от меня. Это всего лишь моя работа.

— Даже если им все равно?

— Даже если им все равно.

— А если твои ученики так же, как и я считают, что жизнь скучна?

— Таково мнение всех пятнадцатилетних.

— Это просто период, — сказал я.

— Да, это просто период такой, — ответила она и рассмеялась.

— Ты любишь пятнадцатилетних?

— Ты спрашиваешь, люблю ли я тебя или своих студентов?

— И про себя, и про них.

— Я тебя обожаю, Ари, ты же знаешь.

— Да, но ты также обожаешь и своих учеников.

— Ты ревнуешь?

— Можно мне пойти на улицу?

Я не мог также умело, как она избегать неприятных мне вопросов.

— Ты можешь выйти только завтра.

— Ты тиран, фашист.

— Таков мир, Ари.

— Благодаря тебе я знаю разные режимы правления. Муссолини был тираном. Франко был тираном. И папа говорит, что Рейган тоже тиран.

— Не воспринимай шутки отца так буквально, Ари. Он всего лишь хотел сказать, что президент Рейган, по его мнению, слишком деспотичен.

— Я знаю, что он имел в виду. Так же, как и ты понимаешь, что я имею в виду.

— Я тебя поняла, Ари. Но ты все равно не выйдешь из дома.

— Я просто хочу выбраться отсюда. Я схожу сума.

Она встала, подошла ко мне и сказала:

— Мне жаль, что ты считаешь, что я слишком строга с тобой. Но у меня на это есть причины. Когда ты подрастешь…

— Ты всегда так говоришь. Мне пятнадцать. Сколько мне должно исполниться, мам, прежде чем ты поймешь, что я уже не маленький мальчик?

Она взяла мою руку и поцеловала.

— Для меня ты всегда ребенок, — прошептала она. По её щекам катились слезы. Я не мог понять, что происходит. Сначала Данте, потом я, теперь мама. Может быть слезами можно заразиться так же, как и простудой?

— Все хорошо, мам, — прошептал я и улыбнулся ей. Я надеялся, что она объяснит причину своих слез. — Ты в порядке?

— Да, — сказала она, — все хорошо.

— Я так не думаю.

— Я стараюсь не сильно волноваться за тебя.

— Почему ты волнуешься? Это был просто грипп.

— Я говорю не об этом.

— А о чем?

— О том, чем ты занимаешься вне дома.

— Всякой ерундой.

— У тебя даже нет друзей.

Она вдруг осеклась и закрыла рот рукой.

Мне хотелось возненавидеть её за такие обвинения.

— А мне никто и не нужен. И как у меня могут появиться друзья, если ты даже не выпускаешь меня из дома? И кстати, у меня есть друзья, мам. Школьные друзья и Данте. Он мой друг.

— Ах да, Данте, — сказала она.

— Да, — сказал я — Данте.

— Я рада за Данте.

— Я в порядке, мам. Я не тот тип парней… — я не знал, что сказать. — Я просто другой, — сказал я. Я даже сам не понял, что я имел в виду.

— Знаешь, что я думаю?

Я не хотел знать, что она думает. Но мне придется выслушать её.

— Конечно, — сказал я.

Она проигнорировала мой сарказм.

— Я думаю, что ты не догадываешься, насколько сильно мы тебя любим.

— Я знаю.

Она хотела что-то сказать, но передумала.

— Ари, я просто хочу, чтобы ты был счастлив.

Мне хотелось объяснить ей, что мне трудно быть счастливым. Но я думаю, что она это и сама прекрасно понимала.

— Но я сейчас в таком возрасте, когда я должен быть недоволен жизнью.

Это её рассмешило.

У нас снова все было хорошо.

— А ты не против, если ко мне заглянет Данте?


ЧЕТЫРЕ



Данте взял трубку уже после второго гудка.

— Ты пропустил занятие в бассейне, — сказал он раздраженно.

— Я болел, подхватил грипп. Почти все время я спал, просыпаясь в холодном поту от кошмаров, и ел куриный суп.

— Температура была?

— Ага.

— Кости ломило?

— Ага.

— А ночная потливость?

— Была.

— Это плохо, — сказал он. — А про что были твои кошмары?

— Я не хочу об этом говорить.

Казалось, что ответ его удовлетворил. Но уже через пятнадцать минут он стоял у входной двери моего дома. Я услышал звонок в дверь, а потом голос Данте, который о чем-то говорил с моей мамой. Он любит поговорить.

Я услышал, как он прошел в зал, и вот он уже стоял в дверях моей комнаты. На нем была старая поношенная футболка и старые дырявые джинсы.

— Привет, — сказал он. У него в руках была книга стихов, блокнот для рисования и несколько угольных карандашей.

— Ты забыл надеть обувь, — сказал я ему.

— Я пожертвовал её одному бедняку.

— Полагаю, что джинсы будут следующими.

— Ага, — ответил он, и мы оба рассмеялись.

Он посмотрел на меня.

— Ты всё еще бледный.

— И все равно больше похож на мексиканца, чем ты.

— Любой больше похож на мексиканца, чем я. Ты скажи это тем, кто дал мне свои гены.

Его голос изменился. Было заметно, что его сильно беспокоили все эти разговоры про мексиканцев.