— Что ты будешь делать со всеми этими секретами? — спросил я его.

— Я решу, что мне делать, — сказал он. — Может быть, изменю мир.

Я поверил ему.

Данте Кинтана был единственным человеком из всех, кого я знал, кто мог сказать что-то подобное. Я знаю, что, повзрослев, он никогда не скажет такой глупости как «девушки словно деревья».

Этой ночью мы спали у него на заднем дворе.

Мы могли слышать, как разговаривают его родители, потому что окно на кухне было открыто. Его мама говорила на испанском, а его отец на английском.

— Они всегда так делают, — сказал Данте.

— Мои тоже, — ответил я.

Мы почти не разговаривали. Мы просто лежали и любовались звездами.

— Слишком много городских огней, — сказал Данте.

— Слишком много городских огней, — ответил я.


ОДИННАДЦАТЬ



Одна важная особенность Данте: он не любит носить обувь.

Если мы катаемся на скейтборде в парке, то он снимает свои кроссовки и вытирает ноги о траву, словно хочет что-то стереть с них. Когда мы идем в кино, он и там снимает обувь. Однажды он оставил их там, и нам пришлось вернуться.

Мы опоздали на автобус. И даже в автобусе Данте снял свою обувь.

Однажды, гуляя, он просто сел на скамейку, развязал шнурки и снял обувь прямо там. Я удивленно посмотрел на него. Заметив мой взгляд, он закатил глаза и, показав на крестик, прошептал:

— Иисус не носил обувь.

Мы оба рассмеялись.

Когда он пришел ко мне в гости, он снял свои ботинки на крыльце, прежде чем войти.

— Так делают японцы, — сказал он. — Они не заносят грязь в чужой дом.

— Ага, — ответил я, — но мы не японцы. Мы мексиканцы.

— Мы не настоящие мексиканцы. Разве мы живем в Мексике?

— Но наши дедушки и бабушки родом оттуда.

— Хорошо. Но что мы знаем о Мексике?

— Мы говорим на испанском языке.

— Не слишком хорошо.

— Говори за себя, Данте. Ты почо.

— Что значит «почо»?

— Бракованный мексиканец.

— Хорошо, может быть я почо. Но то, что я пытаюсь сказать, это то, что мы можем позаимствовать что-то из других культур.

Не знаю почему, но я вдруг начал хохотать. Наверное, потому что мне нравилась эта своеобразная война Данте с обувью. Однажды я не выдержал и спросил его:

— А почему вдруг такая не любовь к обуви?

— Я просто её не люблю. Вот и все. Здесь нет ничего особенного. Я родился уже с нелюбовью к ней. Не надо утрировать, как это делает моя мама. Она заставляет меня носить обувь. Она говорит, что так надо, рассказывает мне о тех болезнях, которыми я могу заразиться. Она боится, что люди подумают, что я бедный мексиканец. Еще она говорит, что мальчишки в мексиканских деревнях убили бы за пару обуви. «А ты можешь позволить себе носить обувь, Данте» — говорит она. И знаешь, что я ей отвечаю на это? «Нет, я не могу себе этого позволить. Разве у меня есть работа? Нет. Поэтому я не могу себе ничего позволить». Она не хочет, чтобы меня принимали за бедного мексиканца. Она говорит: «Быть мексиканцем не значит быть бедным». Я просто хочу донести до неё, что это не связано ни с бедностью, ни с тем, что я мексиканец. Я просто не люблю носить обувь. И вообще, я, моя мама и обувь — это не лучшая тема для разговора.

Данте поднял глаза к небу. Это его привычка. Он всегда так делает, когда думает.

— Знаешь, носить обувь — это противоестественно. Это мое глубокое убеждение, — сказал он.

Иногда он рассуждает как ученый или философ.

— Твой жизненный принцип? — спросил я.

— Ты смотришь на меня словно я сумасшедший.

— Ты сумасшедший, Данте.

— Вовсе нет, — сказал он. — Нет.

Казалось, он совсем расстроился.

— Хорошо, ты не сумасшедший, — сказал я, — но ты и не японец.

Он наклонился и развязал мне шнурки.

— Сними обувь, Ари. Почувствуй свободу.

Мы вышли на улицу и начали играть в только что придуманную Данте игру. Мы соревновались, кто дальше бросит кроссовок. У нас было три раунда по шесть бросков у каждого. У нас был кусочек мела, и мы отмечали место, где приземлился наш кроссовок. Данте принес отцовскую рулетку.

— Зачем нам нужна рулетка? — спросил я. — Разве вы не можем просто бросать кроссовки и отмечать место падения мелом. И чья отметка окажется дальше тот и выиграл. Все очень просто.

— Нам нужно знать точное расстояние, — сказал он.

— Зачем?

— Потому что, если делаешь что-то, надо точно знать, что ты делаешь.

— Никто не знает точно, что он делает, — сказал я.

— Это потому что люди ленивые и недисциплинированные.

— Тебе раньше не говорили, что ты разговариваешь как чокнутый прекрасно владеющий английским?

— Это вина моего отца, — сказал он.

— То, что ты чокнутый или то, что прекрасно владеешь английским? Это просто игра, Данте.

— Ну и что. Даже играя в игру, ты должен отдавать отчет тому, что ты делаешь.

— А я понимаю, что мы делаем. Мы придумали игру. Мы швыряем ботинки, чтобы посмотреть, кто дальше закинет. Вот что мы делаем.

— Это похоже на метание копья, верно?

— Думаю да.

— А при метании копья всегда измеряют дистанцию, разве нет?

— Да, но то настоящий спорт, а у нас игра.

— Это тоже настоящий спорт. Я настоящий. Ты настоящий. Кроссовки настоящие. Улица настоящая. И правила, которые мы придумали, тоже настоящие. Что тебе ещё надо?

— Но это слишком сложно. После каждого броска, мы должны измерять расстояние. В чем веселье? Весело просто кидать кроссовки.

— Нет, — сказал Данте, — веселье играть и следовать правилам игры.

— Я не понимаю. Бросать кроссовки — это весело. А вот измерять рулеткой улицу это уже работа. Что здесь веселого? А если появится машина?

— Мы просто уйдем с дороги. Или мы можем играть в парке.

— На дороге веселее, — сказал я.

Данте посмотрел на меня. И я посмотрел на него в ответ. Я знал, что у меня нет шансов. Мы все равно будем играть по его правилам. Главное, что это было важно для Данте. А что касается меня, то мне было все равно. Итак, в нашей игре мы использовали наши кроссовки, два куска мела и рулетку. Мы придумывали правила по ходу игры, и они постоянно менялись. В конечном итоге у нас было три сета как в теннисе. Шесть бросков в сете. Данте выиграл два из трех сетов.

Отец Данте вышел из дома и, покачав головой спросил:

— Что вы творите?

— Мы играем.

— Что я говорил тебе по поводу игр на дороге, Данте? Парк совсем рядом. А что вы делаете? Вы бросаете кроссовки?

Данте не боялся своего отца. Он даже не шелохнулся, уверенный в том, что может отстоять свою позицию.

— Пап, мы просто играем в игру. Это что-то наподобие метания копья.

Его отец рассмеялся. Он действительно рассмеялся.

— Ты единственный ребенок во вселенной, который мог придумать игру с кроссовками, только чтобы не носить их. Маме бы это не понравилось.

— А мы ей не скажем.

— Конечно, скажем.

— Почему?

— Потому у нас есть правило, никаких секретов.

— Но мы играем прямо посреди дороги. Как это может быть секретом?

— Секретом это станет, если мы её об этом не скажем. Идите в парк, Данте.

Мы нашли хорошее место в парке, чтобы продолжить нашу игру. Я наблюдал за Данте, когда он со всей силой бросал свой кроссовок. Его отец был прав. Данте выдумал игру просто для того, чтобы снять обувь.


ДВЕНАДЦАТЬ



Однажды вечером, после тренировки по плаванию мы сидели на крыльце у дома Данте.

Он сидел и смотрел на свои ноги. Это вызвало у меня улыбку.

Он спросил, почему я улыбаюсь.

— Просто улыбнулся, — сказал я, — разве я не могу просто улыбаться?

— Ты говоришь мне неправду, — сказал он. У него был пунктик по поводу правды. В отличие от моего отца, который держал все в себе, Данте считал, что нужно всегда говорить откровенно.

— Хорошо, — сказал я, — я улыбался, потому что ты рассматривал свои ноги.

— Разве это забавно? — спросил он.

— Это странно, — ответил я. — Кто будет сидеть и пялиться на свои ноги? Только ты.

— Нет ничего плохо в изучении своего собственного тела, — сказал он.

— Но это действительно странно, Данте.

— Неважно, — сказал он.

— Неважно, — сказал я.

— Ты любишь собак, Ари?

— Люблю.

— Я тоже. И им не надо носить обувь.

Я рассмеялся. Я начинаю думать, что моё главное занятие — это смеяться над шутками Данте. Но дело в том, что Данте не старается шутить. Он, такой как он и есть.

— Я хочу попросить отца, чтобы он разрешил завести мне собаку.

— Какой породы собаку ты хочешь?

— Я не знаю, Ари. Но это обязательно должна быть собака из приюта. Из тех, которых когда-то оставили.

— А как ты узнаешь, какую лучше взять? Ведь в приюте много собак и они все хотят быть спасены.

— Это потому что люди подлые. Они выбрасывают животных как мусор. Меня это бесит.

Вдруг мы услышали на улице шум. Это были три подростка немного моложе нас. У двоих из них были пневматические ружья, которыми они целились в птицу.

— Эй! — закричал Данте. — Прекратите!

Он уже был посредине улицы, когда я понял, что происходит и побежал за ним.

— Прекратите! Вы что творите! Отдайте мне ружьё!

— Да черта с два.

— Это противозаконно, — сказал Данте. Он был взбешен.

— А как насчет второй поправки? — ответил парень с ружьем.

— Ага, вторая поправка, — сказал второй парень и только крепче сжал своё ружье.