Шах-Джахан пошевелился и исчез из поля зрения. Настала моя очередь испугаться — внезапно я лишилась надежды, о которой миг назад и подозревать не могла. Растерянно озираясь по сторонам, я всматривалась в узкие проходы, заполненные вельможами и смеющимися женщинами. Мысленно я осыпала их проклятиями и больше всего желала, чтобы они сейчас же исчезли с лица земли. А потом я увидела, как принц, запыхавшись, локтями пробивает себе дорогу.

Мое сердце забилось ровнее, и я начала погружаться в свое нежное, теплое сновидение.

ШАХ-ДЖАХАН

Я — принц Шах-Джахан, уже не мальчик по имени Хуррам, но Владыка мира и наследник падишаха Джахангира. И хотя мне пока пятнадцать, сегодня я почувствовал себя взрослым: отец позвал меня посетить мина-базар. В предвкушении этого события я трепетал от волнения: приглашение отца говорило о том, что я окончательно выбран наследником необъятной империи, братьям придется посторониться.

Получить власть и крепко держать ее в своих руках — чего еще может жаждать юный принц? Но в ночь накануне базара я предчувствовал, что меня ждут еще неожиданности…

Мина-базары были учреждены моим прадедом, Хумаюном. Счастливая идея: повинуясь указу правителя, женщины отныне могли появляться с открытыми лицами перед достойнейшими из мужчин. Шелковые вуали, оставлявшие открытыми лишь глаза, разрешалось сбросить — но всего на один вечер. Замкнутый мирок гаремов приоткрывался на короткие часы, но и этого хватало, чтобы насладиться.

Воздух с утра был тих и неподвижен, но по мере приближения заветного события мне казалось, что по дворцу проносятся вихри. В саду слуги возводили прилавки, а женщины тем временем (я мог это предположить) отбирали товары на продажу. Рассказывали, что они препираются, как настоящие торговки на уличном чоке, и что будто бы, если повезет, вместе с товаром можно приобрести благосклонность какой-нибудь красавицы. Кое-кто из моих друзей многозначительно вздыхал при воспоминаниях о бурной ночи после мина-базара… Я и сам был не так уж неопытен в этих делах. Мне уже приходилось возлежать с молоденькими рабынями, а иногда, забавы ради, мы с друзьями ходили к танцовщицам и платили за их услуги, совсем не связанные с танцами. Однако мне хватало ума понимать, что, в силу своего положения, от женщин я могу ожидать лишь плотских утех. О да, они нашептывали мне много приятных слов, но все это ради богатства и милостей. Поэты воспевали любовь как странный недуг, способный привести к смерти; я же не знал этого чувства, для меня любовь была зыбким миражом, иллюзией, манящей в пустыне желаний.

Пока меня омывали и одевали, я улыбался в предвкушении, и, видя это, девушки-рабыни подшучивали: сегодня вечером я встречу свою принцессу, конечно; астролог предсказал, что принца ждет удача, он полюбит и обретет вечное счастье! Я смеялся и не верил им. И все же, отчего я был так взволнован? Может, от мысли о том, что рассмотрю лица женщин, чьи голоса слышал, но ни разу не взглянул на них прямо?

Восхитительная игра — сопоставлять знакомый голос, руки и глаза с открывшимся незнакомым лицом. Чего еще я мог ожидать — ночи наслаждения, двух ночей, может быть, недели или даже месяца утех? Такая перспектива представлялась мне довольно скучной: чтобы удовлетворить желание, я мог выбрать любую девушку в этих покоях. Но… в воздухе что-то проносилось, он потрескивал, как перед грозой. Был ли то трепет предчувствия?

Ко мне присоединились два моих товарища, наваб[15] Аджмера и сановник Аллами Саадулла-хан. Одетые, как и я, богато и нарядно, они казались взбудораженными не меньше моего, хоть и годами были старше. Им тоже раньше не доводилось бывать на мина-базаре.

Мои приятели вышли на балкон, откуда был виден сад. Все было ярко освещено: в каждой нише сияли свечи, на ветвях деревьев и на столбах горели фонарики, и все эти огни отражались в водах фонтана. Услышав внизу смех, они заспешили:

— Нужно торопиться, пора идти.

— Погодите, — приказал я. — Выпейте вина, смакуйте предстоящие удовольствия.

Видно было, что повиновение далось им с трудом.

Свесившись с балкона, они жадно смотрели вниз — можно подумать, они никогда не видели женщин. Мне же хотелось потянуть время, занять его разговорами об охоте и наших забавах.

— Сядьте!

Друзья присели, но были готовы вскочить, нетерпеливые, как гепарды. Признаться, я и сам чувствовал то же, что они, но принц должен владеть собой, не подобает ему выказывать слабость… Однако, услышав, как дундуби возвещают приближение отца, я не выдержал и бросился к перилам. С балкона мы увидели, как он вступил в сад; за ним змеей тянулись придворные.

На миг воцарилась тишина, все замолкли, почтительно склонившись, после чего шум возобновился.

— Подождем еще несколько минут, пока отец не пройдет.

Когда я счел, что все приличия соблюдены, мы спустились вниз.

Здесь и впрямь раскинулся самый настоящий базар. Умащенные благовониями женщины сидели и стояли у своих прилавков, заполненных шелками, драгоценностями, резными изделиями из сандалового дерева и слоновой кости, изящными мраморными статуэтками. Воздух был насыщен сладостью смеха и нежных голосов, чарующими звуками музыки.

Мое появление не осталось незамеченным, и женщины, сидевшие ближе, захлопали в ладоши. Взгляды их были дерзкими, каждая звала подойти к ее палатке, убеждала покупать только у нее; некоторые теребили меня за рукава, точно торговки на обычном базаре.

— Посмотри мои товары…

— Отведай-ка вот этого…

— Я отдам совсем дешево, специально для Шах-Джахана…

— Взгляни на этот шелк…

— А вот ваза из Бенгалии…

Можно было подумать, что от успеха торговли зависит сама жизнь этих женщин, с таким воодушевлением они предавались своему занятию.

Я прохаживался вдоль рядов, вглядываясь в лица и оценивая фигуры: красивые и не очень, старые и молодые, толстые и худые — здесь всякие были. Торгующие женщины чем-то напоминали птиц, которых выпустили из клеток, — так же щебечут и так же расправляют перышки…

Несмолкаемая болтовня утомляла, и я решил свернуть на тихую аллею.

…Как объяснить эту внезапную беспомощность, охватившую меня, это чувство удушья, почти потерю чувств?

…Она стояла в стороне от всех, тихая, отрешенная.

…Безупречный овал лица, миндалевидные глаза, рот, подобный розовому бутону, и единственная веточка жасмина в блестящих черных волосах.

Но ошеломила меня именно ее отрешенность. Тихая улыбка, цветущая на ее лице, словно поднималась из глубин сердца, — ничего общего с легкомысленным хихиканьем прочих женщин. Я рассмотрел в ней то, чем не обладали другие: целомудрие. Если я заговорю с ней, она станет слушать меня, а не принца. Меня…

Мое бедное сердце, оно забилось так, что стало больно, а когда она повернулась и тоже увидела меня, совсем остановилось. Мне вдруг стало по-настоящему страшно, все мои достоинства (я наследный принц, Властелин мира) не помогли унять этот страх — страх, что она… отвернется. Я понял, что просто не выдержу этого испытания!

Но нет — она продолжала смотреть на меня — с интересом, с любопытством, — и вдруг — как такое возможно? — я ощутил ее прикосновение.

…Не могу вспомнить, как я добрался до ее прилавка. Добежав, я увидел на синей материи несколько скромных серебряных украшений; прислуживал ей чокра.

Чувства настолько переполняли меня, что я забыл о сдержанности.

— Мне показалось, что мы прикоснулись друг к другу, — торопливо выговорил я заплетающимся языком, ведь я больше привык командовать, чем говорить о любви. — Я понимаю, что это невозможно на таком расстоянии, но я… почувствовал, что твоя нежная рука лежит на моей… Полюбить с первого взгляда — значит поставить на кон саму жизнь. Это прыжок в неизвестность, все равно что вступить в бой без защитной брони, просто веря в то, что тебя не убьют. Вот только… если бы вдруг убили тебя, жизнь потеряла бы всякий смысл… Скажи мне, кто ты. Я должен услышать твой голос, чтобы поверить, что ты и впрямь существуешь, что это не сон, что ты не испаришься, как вода на этой жаре.

— Арджуманд Бану, ваше высочество.

Голос у нее был нежный и мелодичный, он поднимался в воздух, как благовоние. В смущении она потупила глаза и хотела склониться в знак почтения. Одного этого намерения было достаточно, чтобы сердце сладко заныло. Я бросился, чтобы удержать ее, и случайно коснулся обнаженного плеча.

— Твоя кожа… обжигает… заставляет сердце биться, как барабан войны…

— И я чувствую то же, о чем говорит ваше высочество. — Она слегка наклонила голову, и я ощутил, как ее щека коснулась моей руки, лежавшей на плече. — Может быть, все дело в том, что здесь очень жарко?

— Нет, нет! Жара причиняет нам лишь небольшое неудобство. А это… это проникает в самую глубь, сжигает сердце, дурманит разум. Я сам не понимаю, что говорю…

— Речи вашего высочества сладкозвучны. — Она шевельнулась, и моя рука упала. Я все еще ощущал обольстительную нежность ее щеки, будто к моей коже прижали раскаленное тавро. — И… ваш язык слишком искусен, он не запнется при виде девушки.

— Вот! — Я выхватил кинжал. — Если мой язык лжет, отсеки его. Я не виноват, что речи выходят сладкими. Они проходят сквозь сердце, а слышу я сейчас только одно — как кровь стучит в голове, повторяя: «Арджуманд, Арджуманд…» А ты разве не почувствовала того же, когда мы увидели друг друга?

— Да, ваше высочество… Только мне кажется, будто я опять уснула и оказалась в том сне…

— Что за сон?

— Я не сумею пересказать его весь. Но, проснувшись сегодня утром, я чувствовала то же, что и сейчас, когда я увидела вас. — Мне показалось, что она видит меня насквозь, будто ее взгляд проник в мои мысли. — Вы здесь… Значит, это сон.