Я упал перед ней на колени, потому что она тоже опустилась на колени внутри своей палатки, и нетерпеливо протянул руку:

— Дотронься, ты увидишь, какая она горячая. Это не сон, ты бодрствуешь, как и я!

Она застенчиво коснулась моей руки, и мы вздрогнули. Казалось, нас поразила молния вроде тех, что часто вспыхивают в небе в сезон дождей. Я хотел, чтобы прикосновение длилось вечно, но, уверившись, что я и в самом деле существую, она отняла руку.

— Я буду сидеть здесь и любоваться тобой! — сказал я.

Она тихонько рассмеялась, ее смех был похож на колокольчик:

— Значит, мы так и состаримся, глядя друг на друга.

— Но что же может быть лучше? Хотел бы я, чтобы сейчас был день, чтобы тебя осветило солнце. Эти тени так обманчивы! Они кривят твой носик, и все же он совершенен. Тени скрывают твои глаза, но я все равно знаю, что они чисты и прекрасны. Округлость твоих щек, твой ротик…

— Вы только это во мне разглядели? — перебила она меня. — Но во дворце без числа других, чья красота намного превосходит мою!

— Нет-нет! С тобой никто не сравнится. У них — только оболочка, пусть и красивая. А с тобой совсем другое… Мне кажется, я знаю тебя всю жизнь и… не знаю совсем. И я благодарен судьбе за то, что повстречал тебя этой ночью.

— Да… — Голос ее упал. — Но могло и так случиться, что я смотрела бы на вас день за днем, год за годом, а вы никогда и не догадались бы о моем существовании.

— Я бы догадался, непременно догадался! — пылко произнес я, искренне желая ее убедить. — Мы встретились не просто потому, что увидели друг друга. Разве ты не чувствуешь, что тут нечто более глубокое, что важнее облика, прикосновения, звуков? Я сердцем ощутил твое касание — и ты почувствовала то же. Даже сквозь чадру я распознал бы свою любовь. Ведь это любовь, разве нет?

— Ничем иным быть не может, ваше высочество…

Лучше бы она не произносила этих слов. Меня забила дрожь, и я понял, что вот-вот лишусь чувств.

— А если б я не был принцем… — начал я.

— Это не ослабило бы моих чувств.

Я взглянул ей в глаза. Широко раскрытые, серьезные, они сказали мне больше, чем слова. Дрожь прекратилась, я не мог скрыть радости. Я невольно расхохотался и тут услышал ее шепот:

— Но как же мне обращаться к вам?

— Любовь моя, услада моя. Мой избранник, мой возлюбленный.

— Любовь моя, — тихонько повторила она, отчего все мое существо пронизал восторг, и я потянулся к ней.

…Так мы и стояли молча, на коленях, пожирая глазами друг друга, не желая упустить ни одной улыбки, ни одного жеста. Кто знает, сколько прошло времени. Что до меня, я готов был оставаться здесь хоть до конца жизни! Но хрупкая оболочка нашего безмолвного мира была разорвана чьим-то прикосновением. В раздражении подняв глаз, я увидел смущенного Аллами Саадулла-хана. Он повел рукой в сторону, показывая. Вокруг собралась толпа, люди молча глазели на нас.

— Послушай, я — Шах-Джахан, и я могу делать то, что считаю нужным. Теперь уходи.

— Но ваше высочество… Вас ждут и в других местах. Женщины интересуются, где принц, они хотели бы вручить вам подарки. Не можете же вы обделить их своим вниманием!

— Хорошо, я скоро буду, но, пожалуйста, уходи. — Аллами отошел, а я повернулся к своей возлюбленной: — Я буду говорить о нас с отцом…

Она склонилась в почтительном поклоне.

— Если на то будет его воля…

— Такова моя воля, — твердо сказал я, поднимаясь с колен.

Она, не вставая, подняла ко мне лицо. Мне захотелось коснуться губами ее губ, но я сдержался. Она словно поняла, о чем я думаю, и шаловливо улыбнулась:

— Нас ждут еще встречи, и, надеюсь, на нас не будут взирать чужие глаза. — Потом она взяла какое-то серебряное украшение со своего прилавка: — Не купит ли мой возлюбленный что-нибудь на память? Вы провели здесь столько времени… да и мне нужно заработать рупию-другую.

— И что ты будешь делать с этой рупией?

— Отдам бедным. Они нуждаются больше, чем я.

— Бедным? — я не смог скрыть удивления.

— Разве мой возлюбленный не замечал их? Они живут за стенами дворца.

— Когда я с тобой, не замечаю ничего вокруг. Мир перестает существовать — только ты и я… Но если это для бедных, то я покупаю все. Сколько ты за это хочешь?

Нахмурив брови, она окинула кучку серебра сосредоточенным взглядом, а потом решительно произнесла:

— Десять тысяч рупий.

— Для меня это выгодная сделка!

— Вот как?

Она рассмеялась, поглядывая на меня сквозь завесу черных волос, упавших ей на глаза. Я чуть не схватил ее в охапку, как разбойник, чтобы унести с собой. Но вместо этого я повернулся к своему рабу и, приняв из его рук увесистый мешочек с деньгами, положил деньги на прилавок.

— Мы еще увидимся!

— Если пожелаете…

АРДЖУМАНД

…И он ушел. Мне так хотелось, чтобы он остался, чтобы сидел тут, со мной, пусть даже не произнося ни слова. Одного его присутствия, ощущения, что он здесь, рядом, было достаточно, чтобы успокоить, утешить…

Я смотрела ему вслед, пока он не скрылся из виду. Смешался с толпой… исчез, как и не было… Так может, мне все это приснилось? Приснилось или нет?

Иса сгреб со стола кучку безделушек и теперь озирался, думая, во что бы их завернуть.

— Погоди…

Я сняла с себя светло-желтый шелковый шарф с каймой из тонкой золотой нити и бережно завернула в него украшения. Затем протянула узелок невольнику принца.

— Сосчитай деньги, — сказал Иса. — Вот это барыш, агачи! Десять тысяч рупий! Только принц может так расщедриться!

Внезапно меня охватила тревога. Я закрутила головой, стараясь увидеть Шах-Джахана. А вдруг другая девушка, у другого прилавка, удостоится такой же милости? Я знала, что это невозможно, но успокоиться не могла.

— Иса… Пойди посмотри, принц еще в саду? Живей!

Судя по взгляду, Иса догадался, о чем я думаю, и молча скользнул в толпу. Я сжимала в руках мешочек с деньгами, словно это была ниточка, связывавшая меня с любимым. Постепенно приходя в себя, я стала замечать женщин вокруг. Отовсюду на меня смотрели с нескрываемой ревностью. Несложно было представить, какой холод воцарился у них в сердцах. Они видели в Шах-Джахане только принца — наследного принца, внимание которого можно было пересчитать на рупии. Их алчные взгляды не способны были проникнуть вглубь. Для них сын падишаха был золотым павлином, а для меня — Властелином мира… моего мира. И мне неприятно было оказаться в центре внимания. Ревнивые, завистливые взгляды пачкали меня, женщинам за соседними прилавками, видно, хотелось верить, что я тоже корыстна и расчетлива, что я окутала принца сладкими чарами, как это умеют делать другие, опоила его волшебным зельем, чтобы завладеть его сердцем… Мне захотелось провалиться под землю.

— Он ушел, агачи. Ушел один, — доложил вернувшийся Иса.

— Ушел? Почему?

— Агачи, ну кто же станет докладывать ничтожному слуге о перемещениях самого Шах-Джахана? Я знаю лишь, что он ушел. — Иса помедлил, а потом продолжил: — Ты должна знать: всем уже известно, что он приобрел твои украшения за десять тысяч рупий. Кое-кто поговаривает даже, что принц заплатил целый лакх[16]. А одному глупцу я сказал, что десять лакхов. — Он рассмеялся своим словам. — Ты хочешь здесь остаться?

— А зачем? Пойдем домой, — попросила я.

Мне не удавалось уснуть. Дневная жара еще не спала, как всегда, было душно от благовоний, и яростно звенели комары. От всего этого голова моя металась по подушке.

От этого? Ну уж нет! Любовь — это боль, неутолимое страдание. Мир съеживается до клубочка, мир умирает… исчезают люди — остается он, и только он. Ты существуешь будто в двух несовпадающих сферах: тело остается погребенным в одной, болит и страдает — зато душа, а вместе с ней и сердце уносятся в другую. Тот, кто любит, ведет еще одну жизнь, над которой он сам не властен, — жизнь, безусловно, светлую, но отягощенную страхом. Любящие то взмывают к небесам, то погружаются во тьму, то поют, то утопают в слезах расставания. Надейся, надейся, надейся — бьется сердце.

Я слышала, как под утро, когда темнота сменилась мутным, водянисто-серым светом, вернулась Ладилли. Она тихо скользнула к себе в постель. Притворяясь спящей, я чувствовала, как кто-то стоит у моей кровати; до ушей доносился нежный звон браслетов, приглушенный шелест шелка. Приоткрыв один глаз, я увидела тетушку, Мехрун-Ниссу. Было слишком темно, и различить выражение ее лица было трудно, но мне стало не по себе и от ее присутствия, и от того, как внимательно она всматривалась в меня. Лишь мельком взглянув в сторону дочери, Мехрун-Нисса вышла.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Тадж-Махал

1042/1632 год

Впервые Мурти увидел Агру безлунной ночью. Он оставил на привале жену, которая хлопотала об ужине, трехлетнего сына и других путешественников, а сам в темноте пошел вперед, к светившемуся вдали зареву огромного города. Смелый поступок, и ему приятно было обнаружить в себе такую отвагу. Хотя, если признаться, ночь его страшила. Вверху простирался бездонный купол небес, который всегда будил в нем чувство благоговения, смешанного с животным ужасом. Под этим куполом он ощущал себя ничтожным муравьем, пробирающимся по дорогам жизни под громкий хохот Вселенной. Но и здесь, на земле, его подстерегали опасности: дакойты, готовые за грош перерезать путнику глотку, дикие звери, радующиеся любой добыче…

Мурти оглянулся, огни костров, на которых сейчас готовили ужин, звали к себе. Ему захотелось вернуться, подождать утра, но он еще быстрее зашагал вперед, уступая возникшему ранее порыву. Преодолевая подъем, он поскользнулся на жидкой грязи, смешанной с гравием, но все же удержался на ногах, сумев ухватиться за куст лантаны, и выбрался на вершину холма. Оттуда дорога спускалась к Джамне. За рекой до самого горизонта простиралась Агра.