Трапп Мария фон - Звуки музыки

— Слава Богу, пневмония прошла, — сказала я доктору, усевшись напротив него в его консультационной. Он ответил как-то нерешительно.

— Да, но рентгеновский снимок показывает обширную затемненную область в легком, что указывает на наличие опухоли.

— Значит, тогда мы должны вылечить опухоль, — сказала я, уверенно и обнадеживающе глядя на доктора.

— Но это не доброкачественная опухоль, — ответил он глухим голосом, не поднимая глаз. Я не поняла его и только изумилась. И вдруг, словно озарение, в голове у меня сверкнула ужасная мысль.

— Ради Бога, доктор, ведь это не рак?

Он молча опустил голову над сложенными руками, и в комнате повисла гнетущая тишина…

Нью-Йорк — очень большой город, в этом городе живет больше людей, чем во всей Австрии. Но мне этой зловещей ночью в нем было хуже, чем в пустыне. В пустыне, по крайней мере, мне было бы видно звездное небо, а в Нью-Йорке тот маленький кусочек неба, который еще можно разглядеть между небоскребами, задернут дымом. Охваченная отчаянием, я даже не подумала сесть в автобус или такси. Я просто механически два с половиной часа брела в сторону отеля. И не миновала по дороге ни одной церкви. Совершенно автоматически я сунула руку в карман и стала читать молитву по четкам. Опять эту древнюю молитву, которая родилась, чтобы обратить к небу великое множество человеческих страданий и душевных болей, которая была верным, хорошим другом в беде.

В своей комнате я буквально повисла на телефоне. Большинство друзей, на чью помощь я рассчитывала, уехали. Как я хотела дозвониться до детей или отца Вазнера! Но они были на пути домой, и у меня не было ни малейшей идеи на тот счет, в каком городе они остановились на эту ночь. Тем временем, было уже за полночь, но о сне не могло быть и речи.

Наконец, ночь прошла. В пять часов утра я нашла открытую церковь. В семь часов я взяла такси, чтобы еще раз съездить к доктору и узнать, что мы могли сделать. Я помнила слышанное, что недавно семидесятидвухлетний Томас Манн успешно перенес операцию, связанную с раком легкого.

— Как раз об этом мы и думали, — сказал доктор. — Здесь есть специалист в этой исключительно редкой и чрезвычайно сложной операции. Но опухоль находится в таком месте, где ее нельзя удалить.

— Да, но что же тогда мы можем сделать? — я задыхалась от слез.

— К сожалению, ничего.

— Но я не могу просто дать ему умереть, ничего не говоря!

Молчание.

И теперь мне было нужно идти в больницу забирать абсолютно ничего не подозревающего Георга, и не подавать вида, что доктор оставил ему жить всего около трех месяцев.

Он был так рад оказаться за стенами больницы, что не обратил внимания на мое лицо.

На следующий день мы поехали домой. Георг много говорил. Прерываемый сильным кашлем, снова и снова хотел он поговорить со мной о прежних временах. Потом вдруг замолчал и долго и пристально стал смотреть вдаль.

Неожиданно он сказал:

— Время от времени у меня в мозгу возникает такая картина. Я вижу вас всех на ферме, работающих и измученных работой, и когда пытаюсь найти себя, то вижу, что меня там нет.

Было ли это предчувствие?

Мы приехали в Ватербери, штат Вермонт, ближайшую железнодорожную станцию к Стоу. Когда поезд медленно подходил к платформе, я увидела смеющееся лицо Руперта, приветствующее нас через окно. Он был дома в коротком отпуске перед началом работы в больнице. Бедный мальчик еще ничего не знал. Но когда он помог Георгу спуститься с поезда по ступенькам, его радость уступила место настоящей тревоге.

Очутившись в своей спальне, Георг сел со вздохом глубокого удовлетворения:

— У нас самый лучший дом, который я могу себе представить. Здесь лучше всего.

Теперь он уже не мог делать достаточно, чтобы уверить меня, как хорошо он себя чувствует.

Пока он отдыхал после поездки, я все рассказала Руперту. В этот же день мы попросили приехать нашего хорошего друга, известного доктора из университета Берлингтона. Шокированный, доктор Р. выслушал диагноз нью-йоркских врачей. Потом он приехал повидать Георга.

Бежали долгие, тревожные минуты. Когда же, наконец, доктор Р. вышел из комнаты, я не поверила глазам, так как… он выглядел почти радостным.

— Вы слишком быстро отчаялись, — сказал он мне. — Я никак не могу разделить мнение моих нью-йоркских коллег. Я не верю, что это рак. Пневмония сильно измотала его, и теперь ему нужны покой и отдых.

Я едва не расплакалась от радости. Я бросилась в церковь, чтобы вознести пылкую молитву благодарения, а потом — к Георгу!

Итак — покой и отдых. Если бы только не было этого мучающего кашля, который снова и снова мешал ему спать.

Последнее время я не в состоянии была спать от горя и несчастья, теперь счастье заставляло меня бодрствовать. Этой ночью я думала о многих монастырях, в церквях и капеллах которых мы пели для уединенных монахинь и монахов во славу Господа. Они были самыми благодарными слушателями. И они не забывали нас. На Рождество, Пасху и праздничные дни приходили поздравительные открытки с уверениями о молитвах. Эти друзья были нужны нам сейчас! В коротком письме я рассказала им о «болезни капитана» и попросила о молитвах за него.

Прошло несколько дней. Георг был измучен и счастлив. Он не хотел много говорить. Больше всего ему нравилось, когда я садилась у его постели, брала его за руку и читала ему вслух. Иногда он засыпал во время таких чтений. Тогда при помощи левой руки я сотворяла молитву по четкам. Это было странно: Георг, который всегда так беспокоился о других и никогда не требовал заботы о себе, теперь ни на минуту не хотел позволить мне пропасть из поля его зрения. Даже ночью. Он боялся ночи. Когда судорожный кашель снова сотрясал его так, что он просыпался, он часто говорил: «Прочти вслух какую-нибудь молитву!» И я читала древнюю молитву, которую помнила еще из Ноннберга:

Снова и снова встревоженное сердце взывало к Пресвятой Мадонне: «Мария, целительница больных, утешительница страдающих, помолись за нас». Легкое пожатие руки указывало мне: достаточно, теперь снова недолгий сон.

По совету врача, в полдень Георг ненадолго садился в удобное кресло. Он очень хотел, чтобы скорей вернулись дети. Когда мы вновь вызвали доктора Р., он был очень удовлетворен. Поскольку ему нужно было на десять дней отлучиться в Чикаго, он дал нам номер телефона доктора В., на всякий случай, и когда приехал доктор В., он тоже весьма обнадеживающе отозвался о состоянии Георга.

Несмотря на уверенность обоих докторов, я не могла избавиться от тайного страха. Чтобы подготовить меня к тому, что должно было произойти, доктор в Нью-Йорке обратил мое внимание на то, что Георг должен был слабеть на глазах, под конец у него должна была появиться серьезная нехватка воздуха, и если сердце не откажет сразу, он будет медленно задыхаться. Эти слова все еще звучали в моих ушах, как мой собственный смертельный приговор.

Потом доктор В. сам неожиданно заболел и рекомендовал нас чрезвычайно одаренному терапевту из клиники Берлингтона, доктору Ф.

Снаружи завывал ветер и мокрый снег колотил в окно. Георг все чаще и чаще спрашивал о детях, которые еще были в концертном туре. Большой дом был так тих и одинок. Наконец, на холм вполз голубой автобус. Бедные дети, они считали, что папе было намного лучше. Счастливые, они ввалились все вместе в комнату больного и как же они были ошарашены! Ужас, появившийся в их глазах, заставил меня еще раз осознать произошедшую перемену. Мне захотелось спросить их: «Ну как, ведь папа уже выглядит намного лучше?», но вопрос остался непроизнесенным. Я молча выскользнула из комнаты.

Возвращение детей подействовало как лекарство. Георг хотел, чтобы они все время были рядом с ним. Он хотел услышать о последних концертах, об успехах в сборах для Австрии. Ему хотелось видеть нынешнюю почту, самому читать письма из Австрии, поговорить о прежних временах.

Тем временем, со всей страны и из Европы приходили ответы на мою просьбу о молитве. Целая армия наших друзей штурмовала небеса.

Потом последовал визит австрийского отца-иезуита. Так как я не могла не прочесть глубокие чувства на лице отца Вейсера, я сказала Георгу:

— Посмотри, в Новом Завете ясно сказано: «Среди вас есть больной? Приведите к нему священников из церкви, и пусть они молятся над ним, смазывая его маслом с именем Господа». Давай попросим отца Вейсера о последних причастиях. Это определенно поможет тебе.

Георг сразу согласился.

— Хорошо, завтра утром.

Мы все собрались в молельне. Пока отец Вейсер выслушивал исповедь Георга, мы читали молитву по четкам. Затем отец Вейсер приступил к священному причастию. С зажженными свечами, под звуки пения, вслед за нашим Избавителем, мы вошли в комнату больного. Это было торжественное и праздничное событие. Георг был очень счастлив и спокоен. Громко и ясно вместе с нами он отвечал священнику, который все молитвы читал по-латыни и по-немецки. Какой силой и уверенностью повеяло от этих молитв! Что-то из радости и спокойствия Георга коснулось наших сердец. Когда все было закончено, дети поцеловали своего отца и тихо вышли.

Я осталась наедине с Георгом.

— Я чувствую себя намного лучше, — мягко сказал он, беря меня за руку, и погрузился в сон.

Он спокойно спал несколько часов. Даже жестокий кашель стих. Это было в среду перед Троицей.

Это было затишье перед бурей. В субботу ему стало не хватать воздуха. Он мучительно выдавливал слова: