В описываемый нами день Перикл незаметно сопроводил своего подопечного по известному адресу и, по опыту прежних свиданий зная, что Корф остается у Ноэми не меньше часу, приготовился слегка вздремнуть на скамье в тени платана, на противоположной стороне улицы, как вдруг покой его нарушил некий всадник, на бешеной скорости подскакавший к подъезду и ворвавшийся в дом, грубо оттолкнув консьержа. Перикл не поленился перебежать улицу, где и узнал, что «сей безумец» прямиком устремился к дверям Ноэми Тарте. Перикл разом встревожился и позлорадствовал: публичный скандал — что может быть позорнее для «почетного шпиона»?! Ему до смерти хотелось тоже подняться на второй этаж и хоть краешком глаза подсмотреть, хоть издалека послушать, каковы события разворачиваются в квартире прелестной Ноэми, не звучат ли там пощечины или крики о помощи; и он был немало озадачен и даже разочарован, когда барон Корф и незнакомец вышли из подъезда, хохоча во все горло, пожали друг другу руки, раскланялись, а потом разошлись: всадник отправился восвояси; барон — в русское посольство, на улицу де Граммон. Перикл караулил его там дотемна, когда и счел свою миссию на сегодня завершенной: частенько бывало, что Корф оставался на ночь в особняке Леви.

Перикл был бы в очередной раз немало изумлен, когда б узнал, что в черной, с завешенными окошками карете посланника Корф выехал со двора посольства не более чем через полчаса; что вскоре он покинул карету на бульварах и, затерявшись в шумной толпе, пешком дошел до улицы Карусели, на углу которой, в глубине заросшего сада, стоял двухэтажный дом, уже давно назначенный для продажи, но никак не находящий покупателя из-за дурной своей славы: ходили слухи, что прежний хозяин убил свою жену, застав ее с любовником, и призрак сей дамы частенько бродит по саду или комнатам. Здесь, во внутреннем дворике, Корфа уже поджидал тот самый господин, с которым он весьма дружески распрощался совсем недавно возле дома Ноэми Тарте.

Но повод для новой встречи был вовсе не дружеский. Им предстояла дуэль!

* * *

Что же произошло? Что осталось скрыто от глаз проницательного господина Перикла?


Едва Ноэми, проведя Корфа прямиком в свой будуар и изящно нюхая табак (в ту пору сия забава была весьма распространена у дам), принялась излагать ему свое беспокойство по поводу внезапной бурной дружбы легкомысленного кардинала Луи Рогана (всем было известно о неприязни к нему королевы) с великим Калиостро (а еще пуще — с четой каких-то подозрительных скоробогатых авантюристов, называющих себя потомками великого рода Валуа, то есть мадам Жанной Ламотт и ее расточительным супругом, которые сулят помирить кардинала с королевой), как вдруг их retire [169] было нарушено: за стеной раздался сдавленный писк горничной, потом громкий мужской голос, изрыгавший проклятия, а вслед за этим дверь распахнулась, и в будуар m-lle Тарте ворвался какой-то растрепанный, взмыленный человек, напоминающий породистого гнедого скакуна, проделавшего путь от Версаля до Парижа не в два часа, а в двадцать минут, — если только гнедой скакун способен потрясать обнаженной шпагой и выкрикивать: «Будь ты проклята, изменница! Где этот негодяй!» Барон, сидевший на розовом пуфике в вольной позе, без кафтана (декорум так декорум!), и Ноэми, в очаровательном неглиже раскинувшаяся на козетке, так и замерли при виде этого безумца, в котором Ноэми узнала венгерского маркиза: он только вчера, в Булонском лесу, так щедро засыпал ее коляску охапками роз, что m-lle Тарте не могла не улыбнуться в ответ — и тут же выслушала признания: будто бы ради ее благосклонности маркиз готов на все, и он назначит ей королевское содержание, купит дом в аристократическом предместье Сен-Жермен — и так далее, и тому подобное. Тронутая живейшими изъявлениями чувств, Ноэми не отвергала никаких предложений пылкого венгерца, но, верная своему принципу: «Деньги вперед!», не оказала еще влюбленному никаких милостей, а потому была чрезвычайно озадачена его появлением. Он вел себя не как робкий поклонник, а как ревнивый любовник, хуже того — ревнивый муж, хотя не имел на то вовсе никаких оснований.

Еще более был скандализирован барон, узнавший наконец в незнакомце маркиза Шалопаи, не столь давно наилучшим образом отрекомендованного ему Иваном Матвеевичем Симолиным. Сейчас же барон видел перед собою Отелло во плоти: Сильвестр переворошил все в комнате, ища некие billets dous [170], словно присутствия самого «любовника» ему уже было недостаточно, потом залпом опрокинул бокал бургундского, бесцеремонно налив его себе, запил бургундское стаканом красного вина и, приведенный этой смесью в должное состояние, швырнул Корфу в лицо перчатку.

Ноэми от страха лишилась голоса; Шалопаи замер, словно испуганный собственной смелостью; и оба они с таким любопытством воззрились на барона, как если бы ожидали, что он тут же кинется на обидчика и проткнет его насквозь шпагою.

— Ради Бога, не здесь, господа! — пискнула Ноэми, всякую минуту готовая лишиться чувств и достаться любому, кто окажется победителем. Однако Корф стоял недвижим, испытующе глядя на обидчика. Он знал, что point d'honneur [171] для него было немедля принять вызов, однако пытался понять, что же произошло с маркизом. Сведения, имевшиеся о нем у Корфа, были весьма забавны: среди прекрасных дам Шалопаи слыл милым болтуном; так их любил, что частенько устраивал для них беспроигрышные лотереи из разных драгоценных безделушек; по непроверенным слухам, у него в доме имелась секретная комната, где он собрал портреты чуть ли не трехсот дам, благорасположением которых этот веселый Шалопаи пользовался в жизни. Словом, Сильвестр Шалопаи был обычным женолюбом и волокитою, каких множество можно встретить в любом обществе; при недавней встрече в Итальянском театре он показал себя к тому же человеком вполне светским и блестящим остроумцем: его крик «вот аббат Миолан!» сделался настоящим модным bon mot [172] и который день повторялся в салонах и даже во дворце. Какой же белены он объелся нынче? Ведь вел себя подобно провинциальному дурню…

Из этой комнаты у Корфа было только два выхода: один через дверь вместе с Шалопаи — и сразу к месту дуэли; другой — через окно, к позорному бегству. Корф усмехнулся, вспоминая одного своего приятеля, который, как и он сам, был застигнут у дамы сердца внезапно вернувшимся мужем, выпрыгнул из окна второго этажа, да так неудачно, что сломал обе ноги. На дворе же было раннее утро; по счастью, мимо проходила молочница, и несчастный любовник отдал ей все деньги, дабы она… нет, не позвала на помощь, нет, не привела лошадь или повозку, — а всего лишь оттащила его подальше от окна возлюбленной, под окна какой-то харчевни. Там он и пролежал до тех пор, пока не появились люди, — безмерно страдающий от боли, но все же безмерно гордый: он спас честь своей дамы!.. Корф вообразил, как прыгает из окошка Ноэми, ломает ноги; филер, который ходит за ним неотступно, кличет фиакр и увозит своего «подопечного» на улицу Старых Августинцев, по хорошо знакомому адресу, где грешная жена встречает своего грешного мужа и ухаживает за ним вместе с его любовницею…

Корф внезапно расхохотался, чем немало напугал Ноэми, решившую, что ее посетитель от страха сошел с ума. Но в следующую же минуту он поступил уже по всем правилам: произнес мрачную сакраментальную фразу: «Je sais a quoi m'en tenir!» [173], затем поднял перчатку — и предложил Сильвестру встретиться через час для взаимной сатисфакции. Маркиз вздохнул с видимым облегчением, и Корфу пришла в голову весьма здравая мысль о том, что, пожалуй, ради его согласия драться и была затеяна вся эта нелепая история, а шум и гам — лишь проявление страсти Сильвестра к эффектным сценам, что и было уже замечено Корфом несколько дней назад, на премьере «Петра Великого» в Итальянском театре.

Вот так и произошло, что, счастливо избегнув заботливого глаза месье Перикла, через час с небольшим во внутреннем дворике заброшенного дома на улице Карусели барон Корф и маркиз Шалопаи сбросили сюртуки, раскланялись, а потом с упоением предались тому самому занятию, которое, сделавшись истинным бичом привилегированных сословий во Франции, было запрещено под страхом смертной казни строжайшим эдиктом короля Людовика XIV, оставшись, однако, и сто лет спустя единственным средством разрешать неразрешимые споры.

* * *

Двор, где происходила дуэль, был похож на узкий колодец: черные стены вздымались к небу, шероховатые даже с виду, потому что камни были не обтесаны. Одна стена была увита мелкими белыми розами; возле нее стояла каменная скамья, покрытая мхом, и Корф, мельком скользнув по ней взглядом, подумал, что если здесь и впрямь бродит призрак, то он — вернее, она, ибо это призрак дамы — любит лунной ночью сидеть на этой скамье, под этими розами, или выглядывает из узкого стрельчатого, тускло освещенного окна… Тут Сильвестр бросился в атаку, и барон забыл о призраке и об окошке, а зря: задержи он взгляд еще на мгновение, он увидел бы свою жену.


Ну не могла Мария не прийти сюда! Ее план, который еще недавно представлялся изощренно-безупречным, отчасти даже забавным, показался ей вдруг жутковато-нелепым, как если бы, потеряв ключ от двери, она задумала стрелять в замочную скважину чугунным ядром из мортиры. Почему-то подумалось: если хорошо пойдет дело, то станет легче, однако сердце ее обморочно затрепыхалось, когда Сильвестр сделал первый выпад. Корф успел отскочить, а шпага проволокла Сильвестра вперед, так что он врезался в стену и едва успел шарахнуться в сторону, когда совсем рядом клинок барона высек искры из черного камня.

Теперь противники поменялись местами, и Мария видела лицо своего «наемника». На нем мелькнула тень изумления: Сильвестр, верно, не ожидал такого проворства, однако, решив держать теперь ухо востро, принял боевую стойку и сделал второй выпад. Сталь звякнула о сталь — Корф лихо ответил. И улыбнулся не без издевки: как ни был силен маркиз в обращении со шпагой, он ничего не мог с ним поделать.