Вайян вскрикнул не то мучительно, не то восторженно и так толкнул Машу, что она с размаху упала на кровать. Он навалился сверху, покрывая ее лицо поцелуями, смеясь, бранясь, шепча ласковые невнятные слова, и она с охотой, самозабвенно отвечала ему — и словами, и губами, и руками, которые срывали с Вайяна одежду с тем же неистовством, с каким он раздевал ее; и вскоре она ощутила его обнаженное тело. Дрожь охватила ее, но тут Вайян прильнул к ней так плотно, так близко, что ближе и нельзя было. Он чуть приподнялся — и Маша, чтобы не отрываться от него, от его горячего тела, приподнялась вместе с ним… опустилась… и тела их забились единым ритмом. Что-то было невыразимо трогательное и враз смешное для нее в этом их слитном самозабвенном движении, — точно в игре двух веселых зверушек; и улыбка не сходила с Машиных уст — лишь изредка прерывалась хрипловатым горловым смешком, и Вайян отвечал на ее смех поцелуями, и глаза его излучали счастье… пока взор его вдруг не затуманился…

Маша закрыла глаза, погружаясь в те ощущения, которые медленно и плавно захватывали все ее существо. Что-то подобное первому глотку вина… Ох, какая сладость, какое чудо! Какая дивная, истомная слабость растеклась по телу! Никогда в жизни Маша не испытывала ничего подобного, даже не подозревала, что мужская любовь может быть такой восхитительной!

Она задрожала, слившись с Вайяном в последнем, исполненном восторга и благодарности поцелуе, — и, не отрываясь от его губ и тела, тотчас погрузилась в крепкий, подобный обмороку сон.

* * *

И снова она проснулась от холода, но не вскочила, не заметалась, а какое-то время лежала недвижимо, пытаясь сообразить, где она и что с ней. Что-то тяжелое лежало на груди. Маша скосила глаза и увидела смуглую обнаженную руку, сонно, расслабенно накрывшую чашу ее левой груди.

Да, Вайян! Маша улыбнулась и мысленно погрозила себе, но тут же едва подавила смех: никаких угрызений совести, вообще ничего, кроме блаженства, она не испытывала — так зачем нарочно стращать себя?

Она осторожно сняла с себя руку Вайяна и, приподнявшись на локте, в свете еще не погасшего камина долго, с пугливым любопытством девственницы, впервые узревшей нагого мужчину, разглядывала его худощавое, стройное тело, недоумевая, как оно, такое сонное, такое расслабленное и обыкновенное, могло нынче ночью быть таким твердым, непобедимо-сильным и доставить Маше столько удовольствия.

Из обрывков разговора в девичьей (отсюда шло почти все Машино эротическое образование) она знала, что мужская любовь иной раз имеет над женщиной огромную власть, и та, которая нашла своего мужчину — а женщине вершин блаженства, как известно, достигнуть несравненно труднее, чем мужчине, — держится за него в буквальном смысле руками и ногами, всецело попадая под его власть.

Она задумчиво покачала головой. Конечно, все было восхитительно и сладостно, но ведь их с Вайяном, кроме совместного телесного восторга, ничего не связывает! Сейчас, трезвым взором, она видела его насквозь. Горячий паренек — да и подружка ему попалась не холодная! Трагический опыт с Григорием и печальный — с Корфом, к счастью ли, к сожалению, ненадолго остудили ее жар, так что случилось то, что и должно было случиться между двумя пылкими молодыми людьми. Да и доброе вино повлияло на их темперамент, а теперь пришло время похмелья. У Вайяна Маша не первая (почему-то она не сомневалась, что он-таки взял тот заветный золотой из «корзиночки» богатой вдовы и честно его отработал!) и не последняя; да и он у нее — Маша с холодноватым цинизмом глянула в будущее, — пожалуй, тоже… Вайян странным образом освободил ее, словно бы ослабил узы, наложенные в ее душе на распутство, дал понять: если мужчина приносит женщине горе, то его можно использовать и для удовольствия, ну а любовь… ну что любовь?.. Маша отмахнулась и от ее светлого призрака, а заодно — и от забавных мыслей своих.

Не до того сейчас! Надо решать, как быть дальше. Разумеется, нет ни малой надежды, что Вайян, пробудившись, исполнится рыцарских чувств и, взяв Машу за руку, выведет ее из замка, отпустит на свободу. Ох, едва-а ли! Надо спасаться самой — и может ли выпасть случай лучше, чем сейчас, когда истомленный страстью Вайян еще спит, и оглушенный, одурманенный Жако валяется где-то в глубинах замка?!

Впрочем, почему в глубинах? Скорее, в высотах — та роковая комната была в башне над обрывом, над бездною; потом они с Вайяном долго спускались, прежде чем попали сюда…

Маша соскользнула с постели и на цыпочках подбежала к окну, завешенному тяжелой шторой. Чуть сдвинула ее — и обмерла перед зрелищем мира, состоящего из ночи, звезд и звуков: где-то в горах перекатывала камни река, шумел ветер в вершинах деревьев, сонно трещала одинокая цикада… Дождь прошел: было тепло-тепло! Но самое главное, самое главное: внизу, совсем близко под окном — если прыгнуть, даже не ушибешься! — Маша увидела еще влажную, непросохшую брусчатку двора.

Можно бежать!

Она вскочила было на подоконник, да с досадою вспомнила, что совсем голая, и еле удержалась от смеха: хороша б она была, окажись в таком виде внизу, под окошком! Пожалуй, пришлось бы кричать, будить Вайяна и просить сбросить ей какую-нибудь одежонку или же бежать как есть, прикрывшись лишь распущенной косою, подобно какой-нибудь Ундине [101]! Маша даже зажала себе рот рукою, чтобы не расхохотаться. Этот беспричинный смехунчик очень приободрил ее. Во всем теле и в душе она ощущала какую-то особенную легкость и бодрость; сейчас ничто ей не было страшно, она была почти счастлива — и не только от того, что появилась возможность вырваться на волю, но и от того, что еще предстоит за эту волю побороться!

Бросив последний, снисходительный взгляд на спящего Вайяна, Маша подобрала с полу свои разбросанные одежки, кое-как оделась… а потом, повинуясь неодолимому желанию созорничать, свернула в тючок одежду Вайяна и, зажав ее под мышкой, бесшумно выскочила из окна.

Брусчатка двора оказалась изрядно ниже, чем сверху виделось Маше, однако она все же приземлилась удачно — на корточки. Только больно ушибла босые пятки — башмаки искать под кроватью, куда их закинул Вайян, недосуг было. Ничего, разбойники могут взять их себе в качестве платы за приют! Маша увидела поодаль каменную кладку колодезя, подбежала туда — и разжала руки над темной бездной, с удовольствием услышав слабый плеск, когда тючок с одеждою Вайяна упал в воду. Тут же она выругала себя за то, что не оставила куртку — прикрыться, если похолодает, — но уже было поздно.

— Ничего, — пробормотала Маша, — пусть помокнет, постирается. Чище будет!

Отбежав в тень изгороди, чтоб ее нельзя было увидеть из окна в сиянии луны, она огляделась, пытаясь определить, куда теперь держать путь. Она уже давно слышала краем уха какие-то вздохи и позвякивания, напоминавшие звуки, которые обычно доносятся из конюшни, и, дождавшись, пока глаза вполне освоились с темнотой, прокралась в ту сторону, но через несколько шагов замерла, недоверчиво уставясь перед собой.

Там была не конюшня. Там стоял ее дормез, все так же запряженный четверкою любавинских лошадей!

Это было похоже на чудо!.. Маша замерла, глазам не веря, быстро, но с опаскою крестясь: а вдруг сие — лишь наваждение нечистой силы, которое вот-вот рассеется?!

Но ничего не рассеивалось, и громоздкие очертания дормеза не растворялись во тьме. Маша подошла, осторожно коснулась его бока — и с трудом сдержала счастливый всхлип. Ее карета! Ее! Как бы часть дома! Вещей, привязанных к задку, конечно, и след простыл, да и Господь с ними со всеми. Нырнула в карету, дрожащими руками нашарила задвижку тайника, открыла — и снова перекрестилась, узрев нетронутым заветный груз Егорушки.

Вот это повезло так повезло! Выскочив наружу, Маша ринулась на радостях обнимать, целовать лошадей — они были тоже как родные — и с негодованием заметила, что лошади стоят неразнузданные, некормленые, непоеные. Эти скоты, ее похитители, даже не позаботились о них, мерзавцы! Она с ожесточением плюнула в сторону освещенного окошка, за которым все еще спал Вайян, да тихо присвистнула сквозь зубы: звезды на небе начали меркнуть… близился рассвет! И хотя по-хорошему коней следовало первым делом напоить, Маша могла только шепотом попросить у них прощения: сейчас прежде всего надобно было спасаться!

Она бесшумно обежала двор, выведывая, где ворота, и, к своему счастью, скоро нашла выезд на мост. Да уж, удача — птица такая: коли далась в руки, улететь не спешит! Сначала Маша повела коней под уздцы, понукая их шепотом, но копыта так застучали, колеса так загрохотали по мостовой, что стало ясно: бесшумно отсюда не выбраться — выбраться бы вообще! Помолившись всем богам странствий и путешествий, чтоб задержали при ней удачу, Маша взобралась на козлы, подобрала поводья, прищелкнула кнутом — кучерская забава была ей не в новинку — и закричала от счастья, когда упряжка с места взяла рысью. Карета пролетела меж полуразрушенных башен ворот, потом по мосту — он дрожал на ржавых цепях, будто вот-вот грозил рухнуть, — а потом по каменистой, тряской дороге резко свернула на запад. Замок остался позади, и Маша даже не удосужилась оглянуться, чтобы послать ему прощальный взгляд.

* * *

Часа через полтора беспрерывной гонки, когда уже почти совсем рассвело, измученные жаждою и голодом лошади начали сбиваться с шагу. Конечно, за ней могла быть погоня, но Маша не видела во дворе замка других лошадей, а потому уверила себя, что у Вайяна и Жако их нет вовсе. Когда от дороги пролегла удобная тропка к реке, она остановила упряжку и из кожаного ведра, которое лежало под кучерским сиденьем, напоила всех лошадей по очереди, не распрягая их, а сама тем временем думала, что же делать дальше. Однако ничего путного в голову не шло. Маша не выспалась, ее познабливало, хотелось укутаться потеплее и вздремнуть хоть полчасика. Отчаянно зевая, подняла сонные глаза на небо — да так и замерла.