Он подал знак Жако, и тот, подхватив не успевшую даже пикнуть Машу, втащил ее в залу, откуда она только что выбежала, швырнул на каменную скамью, а из-под скамьи вытащил широкое железное кольцо, соединенное с цепью, уходящей куда-то в стену. Затем проворно защелкнул ошейник на Машиной шее.

От ледяного прикосновения железа Маша едва не лишилась чувств и какое-то мгновение лежала недвижимо, окаменев от ужаса, но тотчас привскочила, закричала, забилась как безумная, однако ручищи Жако плотно прижали ее к скамье, а из пасти, воняющей луком, изверглось:

— Тихо лежи!

— Да, мадам, — кивнул Вайян, стоящий рядом и не без отвращения взирающий на эту сцену. — Вам придется лежать тихо, если не хотите умереть мгновенно. В этом-то и смысл сей пытки: при резком движении ошейник сжимается все туже, а если вы рванетесь и поднимете голову вот так, — он отмерил над скамьей высоту не более чем в локоть, — то рискуете сломать себе шею. Вы будете вынуждены лежать неподвижно… а это мучительно, смею вас заверить!

Маша чуть повертела головой. Да и впрямь: тиски сильнее сдавили горло, однако, как ни странно, это не усилило ее ужас, а, наоборот, приободрило. Во всяком случае, теперь она была вольна хотя бы в собственной смерти, а в иных ситуациях смерть — спасение!

— Выходит, я погибну, если сейчас рванусь посильнее?

— Да! — кивнул Вайян.

— И ваша миссия окажется невыполненной?

Он вопросительно вскинул брови.

— Ну как же?! — нетерпеливо пояснила Маша. — Завещание-то останется неподписанным!..

Вайян и Жако непонимающе переглянулись.

— Да, — кивнул Вайян нерешительно.

— Это произойдет и в том случае, если я предпочту умереть от голода, но не сдаться. И ведь Жако может забить меня насмерть еще прежде, чем я распоряжусь в пользу некоего лица — не правда ли?

Вайян прикусил губу.

— Что вы этим хотите сказать? — произнес он чуть ли не угрожающе.

— Только одно: я не намерена ничего подписывать! — как могла громко выкрикнула Маша, с каким-то болезненным наслаждением почувствовав ледяную хватку ошейника.

Вайян пристально смотрел на нее, и в глазах его Маша различала искры душевного огня. У этого человека был, по всему видно, быстрый ум, который правильно оценил Машины слова. Этой vis-a-vis нечего было терять — ни ему, ни ей, — а потому оба они были дерзки друг с другом и каким-то сверхъестественным чутьем могли сейчас угадывать мысли друг друга, так что Вайян понимал: его пленница не блефует! Угрозами он сам дал ей в руки оружие свободы — пусть свободы в смерти! — и она не преминет им воспользоваться, тем паче, что мгновенно сообразила: какой смысл в завещании, когда завещатель остается жив? Выходило, что смерть ожидала ее в любом случае, — так тем более стоило бороться!

Ее упорство привело Вайяна в восхищение. Такая молодая, такая красивая, такая отважная… Но он не дал жалости завладеть сердцем, а только сделал какой-то неуловимый жест — и в тот же миг Жако придавил Машу к скамье, а сам Вайян мгновенно расстегнул на ней губительный — и спасительный! — ошейник.

Маша не смогла удержать слез досады — так и хлынули слезы из глаз, однако вмиг высохли после торопливых, негромких слов Вайяна, в которых звучала искренняя тревога:

— Умоляю вас не плакать, сударыня. Жако ненавидит женские слезы, он звереет на глазах. Жестокость у него в крови… его брат был казнен как отцеубийца, так что сами понимаете…

Самое поразительное состояло в том, что он произнес это не по-французски, а на скверном, но вполне понятном английском! Значит, он не хотел, чтобы Жако понял. Значит, в их разбойничьем единстве существует малая трещинка, которую есть надежда расширить!..

Надежда эта, впрочем, тут же и поугасла, ибо чудовище в одежде из грубой синей холстины, именуемое Жако, медленно повернуло голову и угрюмо произнесло:

— Ежели ты, паршивец, еще начнешь болтать непотребства, или я чего не разберу, то пришибу одним ударом и эту шлюху тоже не помилую.

— Да ладно тебе, дружище! — примирительно засмеялся Вайян, и румянец на его щеках заметно полинял. — Я ей сказал только, чтоб она тебя не злила, мол, у тебя удар крепкий!

— Это точно, — буркнул Жако, рывком поднимая Машу со скамьи и держа на весу, точно тряпичную куклу. — Ну, чего теперь с ней делать?

Вайян поднял руку, давая знать, что думает, и надежда Машина вовсе погасла. Теперь он и впрямь думал лишь о том, что делать дальше с ней — как добиться своего.

— Пошли, холодно здесь, — сказал наконец. — Да и поесть надо. А потом разожжем камин, погреемся, подумаем, что делать…

Жако хмыкнул и поставил Машу на пол:

— Пошли, коли так! — И выдернул из кольца на стене свой факел.

Второй факел взял за дверью Вайян, так что коридор осветился довольно ярко. Но для Маши в том было мало пользы: все двери, мимо которых они проходили, были забиты либо крепко заложены засовами, более напоминавшими тяжеленные брусы дерева, которые ей бы никогда в жизни не поднять. Сначала она пыталась запоминать повороты, считать ступеньки, но лестниц, переходов и коридоров было столько, что все перепуталось у нее в голове.

Они шли и шли, то поднимаясь, то спускаясь… один раз пришлось перебираться через гору камней — стена обваливалась. Шли долго, чудилось, бесконечно долго, и у Маши оказалось время подумать. А подумать было над чем!

Что скрывать — первое подозрение ее пало на мужа. Ведь кто-то послал за нею этих молодцов, кто-то нанял их, кто-то посулил им хорошую награду… Почему не барон, который ненавидит свою лживую супругу, но не может развязаться с нею законным путем, не повредив своей репутации? Он получил письмо от Маши, разъярился — и начал действовать… Но очень скоро Маша осознала глупость этой мысли. Вот ежели бы ее пристрелили или зарезали на дороге, в лесу, возле разграбленной кареты, — тут можно было бы разглядеть злой умысел Корфа, хотя почему-то, даже ненавидя его, Маша почувствовала: этот человек не способен ни на какую подлость и низость. А главное — зачем Корфу ее завещание?! Как ни мало знала Маша о законах, обычная житейская мудрость подсказывала: муж унаследует все ее состояние и без всякого завещания. Да, ему бы отошло в случае Машиной смерти Любавино и все наследственные строиловские угодья — что в России, что в Малороссии. Ну нет никаких причин у Корфа под пыткою выбивать у нее сию бумажку!

То же самое и тетушка Евлалия Никандровна. Она ведь тоже Строилова урожденная, ей бы тоже перепало кое-что в случае Машиной кончины.

Стало быть, надо искать кого-то другого — мужчину, женщину ли, — который тянется жадной и нечистой рукой к Машиному богатству. Причем искать именно во Франции, ибо глупо же предполагать, будто из самой России за ней следили, чтобы расправиться по пути в Париж!..

Напряженные думы помогли скоротать путь, и вот наконец они вошли в небольшую комнату, освещенную только двумя-тремя толстыми свечами в грязных, затекших подсвечниках. Да, если даже этот замок, судя по громадности его, и принадлежал некогда богатому сеньору, то теперь он выглядел заброшенным, от прошлого остались только пыль, и мусор, и серые занавеси паутины по углам, и шум крыльев летучих мышей в коридорах. Правда, мелкие цветные стекла оконных витражей, по счастью, сохранились и кое-как сдерживали напор ветра, бушевавшего на дворе, да в камине была хорошая тяга: огонь полыхал исправно, распространяя вокруг живительное тепло.

Вайян приотворил одно из окон, но тут же захлопнул:

— Самая дурная погода, хуже не придумаешь!

А Маша успела заметить, что на дворе глухая ночь и дождь льет как из ведра.

Сколько же времени прошло после ее похищения? Как далеко завезли ее? Дождь, проклятый, смывает все следы… Как отыщут ее? Она ничуть не сомневалась, что Данила, да и, конечно, Егорушка пустятся в погоню, в розыск: граф если даже не ради Маши, то ради своих драгоценных шкатулок — подарков французским министрам. Ну не забавно ли, что уже второй раз Егорушка их утрачивает?! Да ничего, нашел однажды — найдет и вдругорядь, если Бог даст. А… если не даст? Если разбойники уже расхитили все, что было в карете, и даже до тайника под сиденьем добрались? Да и вообще — ну, так ли, иначе, предположим, отыщут Егорушка с Данилою целый либо разграбленный дормез, но Маши-то в нем уже нет! А где она есть, где ее искать, об сем не только рыцарю Егору Петровичу, не только доброму Даниле, но и самой Машеньке неведомо!

— Allons sonper, j'ai faim! — раздался над самым ухом веселый голос, заставивший ее вздрогнуть. Задумавшись, Маша даже не сразу поняла французскую речь и ей потребовалось время, чтобы понять: Вайян зовет ее ужинать, ибо у него разыгрался аппетит.

Ну что ж, поесть и впрямь настала пора, и неведомо, когда снова выпадет случай, поэтому Маша, не чинясь, села за стол рядом со своими похитителями и отдала должное хлебу, сыру и жареному мясу — все было несколько подсохшее, зачерствелое, но показалось несказанно вкусным, из чего Маша заключила, что ела не меньше двух суток назад; а коли обедали они примерно за час-два до похищения, то и выходило, что в плену она сутки. Тем более следовало крепко поужинать! И Маша опять налегла на еду, запивая ее, однако, не вином, а водою. Первое дело, она боялась охмелеть от вина, потерять остроту мысли и быстроту движений, потому что все еще надеялась на удачу и бегство, а во-вторых, сотрапезники ее пили из одного кувшина, и Маша не смогла пересилить свою брезгливость и поднести к губам тот же сосуд, коего касалась пасть Жако.

Она и не заметила, как закончился ужин. Да, теперь бы еще поспать… Стражей Машиных тоже разморило: Жако с надрывом и оханьем раздирал челюсти зевотою; Вайян осоловело вздыхал, глядя в огонь остекленевшим взором, вдруг, встряхнувшись, он вскочил:

— Ну что ж! Ночь — так ночь, спать надо. Оставим вас здесь, в тепле, сударыня, а сами уж как-нибудь, — он указал Маше на камин, и та, изумленная, не нашлась даже поблагодарить.