Барбара Картленд - Звезда-беглянка

За годы правления королевы Виктории на ее жизнь было совершено шесть покушений. 29 мая 1842 года в прессе появилось сообщение, где цитировалось личное высказывание ее величества: «В последний момент я заметила в толпе грязное небритое лицо оборванца, который направил на меня дуло пистолета. Щелкнул курок, раздался выстрел, но он промахнулся». Нападавшему удалось ускользнуть, смешавшись с толпой. Однако королева предчувствовала, что последует новое покушение.

На следующий день королевская чета тайно скрылась, не сообщив об отъезде даже членам семьи. Однако королева оставила при себе свою фрейлину, леди Портман. «Я могу подвергать опасности жизнь моих джентльменов, но поступать подобным образом по отношению к моим дамам я не вправе», — заявила королева Виктория.

Преступник повторил попытку. Он был приговорен к смерти, но первого июля суд оправдал его — пистолет оказался не заряженным. Через два дня королева снова подверглась нападению. На сей раз стрелял слабоумный карлик, четырех футов ростом. Его пистолет был заряжен бумагой и табаком, пороха почти не было.

В феврале 1872 года было совершено последнее, шестое по счету, покушение. Стрелял безумный юнец, одержимый идеей борьбы за права фенианских заключенных.

Джон Браун, шотландец, схватил юношу, за что получил золотую медаль, двадцать пять фунтов и личную благодарность ее величества.

1842

Миллет надел зеленый суконный фартук и удобно расположился за рабочим столом, на котором было разложено столовое серебро.

Было уже поздно. Он отослал лакея, и теперь собирался заняться своим любимым делом, которое приносило ему неизменное удовольствие, — чисткой серебра.

В этом деле Миллет был настоящий профессионал. Любой серебряный предмет, тщательно отполированный его руками, снял не хуже хрусталя и выделялся среди другой посуды на обеденном столе.

Сегодня в предвкушении особенного удовольствия от работы он торжественно открыл створки огромного шкафа, занимавшего почти все пространство маленькой комнаты, и достал хрустальный бокал, обрамленный серебром. Когда Миллет обнаружил его впервые, то чуть не задохнулся от восторга. Он был уверен, что бокал не извлекали на свет многие годы: он был сделан еще в 1554 году сэром Мартином Боуэсом и почти все время пролежал в хранилище.

Миллет прикоснулся к чаше так нежно, как ласкают тело любимой женщины. Ее обязательно надо хорошенько почистить, пусть она и хранилась тщательно обернутая сукном.

Серебро было настоящей любовью Миллета. Когда ему пришлось оставить службу у графа Шерингхема, чью коллекцию он содержал в идеальном порядке ни много ни мало, почти тридцать лет, его сердце было разбито.

Теперь Миллет старался не вспоминать об этом, к тому же здесь всегда было чем отвлечься: он постоянно находил в Баронс-Холле все новые и новые серебряные изделия — настоящие шедевры. Он думал о них денно и нощно, зная, что вскоре они станут для него родными.

Серебряная чаша была прекрасна. По краю шел витиеватый орнамент, ножку поддерживали обнаженные нимфы необыкновенной красоты. Все это великолепие было увенчано статуэткой, изображавшей богиню Правосудия.

Миллет почувствовал легкий зуд в подушечке большого пальца. Пора приступать к работе. Он долго растирал в соуснике специальный чистящий состав, пока порошок не стал белым, как молоко.

Взяв в руки чистый льняной лоскут, Миллет уже готовился взяться за дело.

И тут в дверь буфетной постучали. Миллет беспокойно вскинул голову. Основательный, дородный, величавый, он заслужил у молодежи прозвище «Епископ». Но сейчас в его голосе не было ни намека на христианские любовь и милосердие. Недовольный тем, что его потревожили, Миллет довольно резко спросил:

— Кто там?

Поскольку сам вопрос уже содержал в себе приглашение войти, дверь приоткрылась, и в образовавшуюся щель протиснулась седая голова ночного сторожа, ровесника Миллета.

— А, это ты, — неприветливо проговорил Миллет. — Послушай-ка, я занят. Сегодня вечером мне некогда беседы вести.

— К вам посетитель, мистер Миллет.

— Посетитель? — переспросил Миллет, все еще слегка раздраженный.

Он очень не любил, когда его отрывали от чистки серебра, и это, пожалуй, было единственное, чего он не мог стерпеть в этой жизни.

Не успел он спросить, кто же этот ночной гость, как, отстранив рукой ночного сторожа, в буфетную проскользнула закутанная в плащ хрупкая фигурка.

Миллет остолбенел: перед ним стояла женщина, чье лицо было скрыто вуалью. Он пытался угадать, кто она и зачем пожаловала.

Сторож закрыл за собой дверь, и незнакомка откинула вуаль.

— Миледи! — воскликнул Миллет.

— Вы удивлены, Митти? — отозвался юный голос. — Я знаю, уже поздно, но я была уверена, что вы еще не спите.

— Нет, миледи. Но вы… вы не можете находиться здесь так поздно!

Схватив стоявший в углу комнаты стул, Миллет поспешно протер его уголком зеленого суконного фартука, и поставил рядом с ночной гостьей.

— Садитесь, миледи, — пригласил он.

Девушка — а она была очень молоденькой — приняла его приглашение и присела.

Но прежде всего она отстегнула плащ для верховой езды, надетый поверх изящного бархатного платья, и сняла шляпу с высокой тульей.

Положив вещи на стол рядом с серебряной чашей, она поправила прическу и откинула волосы со лба.

Миллету показалось, будто в темноту буфетной ворвался солнечный свет. Лучи масляной лампы золотыми искрами заиграли в ее белокурых волосах и потонули в бездонной глубине выразительных глаз.

У нее были странные глаза, голубые, но не яркие, а немного палевые.

Их оттеняли детские реснички: длинные, они загибались кверху, темнея на кончиках и придавая девушке бесконечно юное и весеннее выражение.

Каждый, глядя на нее, чувствовал, что страдания и заботы рода человеческого ее никогда не касались и не могли коснуться.

— Миледи, ведь вы приехали не одни? — спросил Миллет.

Она лукаво улыбнулась в ответ:

— Я приехала на Цезаре. Я привязала его за дверьми.

— Одна! На Цезаре! Миледи! — воскликнул Миллет. — Вы же знаете, что его светлости это не понравится!

— Его светлости столько всего не нравится! Впрочем, это не важно.

В голосе девушки послышались незнакомые Миллету нотки, которые заставили его забеспокоиться. Он пристально посмотрел на девушку.

Его светлости не мешало бы получше следить за такой красавицей, как Грейсила. Миллет всегда так считал.

Но Миллет за долгие годы службы прошел отличную школу и прекрасно знал, что хозяин всегда прав.

Он знал, что леди Грейсила сама расскажет ему, почему вместо того, чтобы спокойно спать у себя в кровати на втором этаже замка, она оказалась этой ночью у него в Баронс-Холле.

— Присядьте, Митти, — сказала Грейсила. Она называла его уменьшительным именем, которое дала ему еще ребенком.

На Миллета нахлынули воспоминания о давно прошедшем, и на глаза навернулись слезы о тех, оставшихся в далеком прошлом счастливых временах. То, что было, уже не вернуть, так уж устроен мир.

— Присесть, ваша милость? — переспросил Миллет.

— О, Митти, перестань быть таким сдержанным! Мне нужна твоя помощь, как тогда, когда умерла мама. Ты был единственный, кто мог успокоить меня, помнишь?

Выразительный голос девушки слегка дрогнул.

Миллет сел и обеспокоенно посмотрел на Грейсилу. Ему показалось, что она не так весела, как обычно, и вроде чересчур бледна.

— Чем обеспокоена ваша милость? — спросил он тем задушевным тоном, который всегда отгонял прочь любые тревоги и заботы девочки.

Леди Грейсила затаила дыхание:

— Я убежала, Митти.

— Но как, ваша милость! — воскликнул Миллет. — У вас же на днях свадьба!

— Я не могла выйти замуж за герцога! Не могу! — заявила Грейсила. — Именно поэтому вы и должны мне помочь, Митти.

Увидев, что старый дворецкий оцепенел и не в состоянии что-либо произнести, она продолжила:

— Я подождала, пока в доме все стихло, оставила на подушке записку для папеньки, прокралась на черную лестницу и спустилась во двор. Там я свистнула Цезаря, и вот теперь я здесь.

— Но, миледи, — произнес Миллет, однако девушка перебила его:

— Я не собираюсь возвращаться, а поэтому была не настолько глупа, чтобы уйти с пустыми руками. Я прихватила свои лучшие платья, они привязаны к седлу. Под лукой седла Цезаря голландский мешок, в котором много всякой всячины, которая может мне понадобиться.

Миллет, открыв рот, уставился на Грейсилу.

— Но, миледи… вы не можете здесь оставаться, — наконец выговорил он.

— Придется, Митти. Никому в голову не придет искать меня в Баронс-Холле.

Она коротко засмеялась, но в ее смехе не было ни капли радости.

— Но, миледи… — начал Миллет.

— Я знаю, вы хотите высказать свои возражения, Митти, — сказала леди Грейсила, — только, пожалуйста, сначала пойдите и принесите мои вещи, я не хочу, чтобы Цезарь сбросил и растоптал их. Это все, что у меня осталось в этом мире.

Миллет снова открыл рот, но Грейсила опередила его.

— Пожалуйста, Митти! — Ее голос был умоляющим и в то же время непреклонным. — Пожалуйста, милый Митти, сделайте это, прошу вас!

Вздохнув, он побрел к выходу, и дверь буфетной неслышно закрылась за его спиной.

Когда он вышел, Грейсила закрыла лицо руками.

— Я должна остаться здесь, — говорила она себе. — Куда мне еще идти… где меня не смогут отыскать? Кроме того… у меня так мало денег!