— Постельное покрывало. Я принимала душ и выстирала кое-какие свои вещи, теперь они сохнут.

— Ох, — он поглядел на себя вниз. — Думаю, я не представителен.

Она рассмеялась, влюбленная в эту встревоженную нахмуренность его бровей, в робкое звучание его голоса.

— Конечно, ты представителен. Мы же не собираемся выходить?

— Боже, конечно, нет, я хочу остаться здесь. Но мне хочется произвести на тебя впечатление.

— Тебе удалось, — сказала Эмма очень тихо.

— Хорошо. — Он снова привлек ее к себе. — Ты так прекрасна. Моя самая прекрасная куколка.

Эмме стало немного неприятно. Она не куколка. И не его. Но руки, которые обнимали ее, были такими сильными и ей было так тепло и безопасно в их кольце, а он целовал короткими поцелуями все ее лицо, что она закрыла глаза, ощущая, как растекается, будто вдруг стала маленьким, чистым потоком, сливающимся с мощной рекой — Бриксом. Ведь он любит ее. Он так заботился о ней, когда они оказались одни в чужом городе. Все остальное неважно.

Брикс засунул руку под покрывало, которым Эмма себя обернула и начал его открывать. Не задумываясь, Эмма подняла руки и положила их на его торопливую кисть, останавливая.

— Эй, — сказал он мягко, — это я, Брикс, ты помнишь?

Она поглядела на него.

— Слушай, куколка, сколько раз подобное уже происходило? Это же должно случиться, правда? Нас здесь двое на краю света, и мы совсем одни. Только мы, и все для нас. Мы же не можем превратить этот вечер в самый обыкновенный. — Эмма молчала, и он нахмурился: — В чем дело? Твоя мать? Она сказала что-нибудь по телефону? Что-нибудь, вроде: «Не позволяй ему воспользоваться собой?» Боже, воспользоваться. Это достаточно старомодно для моего отца. Она сказала что-то в этом роде?

— Нет, — прошептала Эмма.

— Но подумала, правильно? И ты это знала. И ты хочешь быть такой, как она.

— О, нет совсем не то…

— Что?

— Я не хочу быть как она. То есть, она замечательная, но слишком робкая и многого не делает: она не ищет для себя ничего нового. Я всегда хотела быть другой, но не знала точно, как. Я хочу сказать, я все время думала: хочу, хочу, но не знала, что это значит…

Пальцы Брикса заскользили по ее лицу и шее, и он легко поцеловал ее:

— Ты вовсе на нее не похожа. Ты изумительная женщина. И ничего не боишься.

Эмма знала, что это неправда. Но ей так хотелось, чтобы было так. Ей хотелось, чтобы Брикс так думал. И он назвал ее женщиной, а не куколкой, поэтому она должна действовать как женщина и говорить так же. Она поглядела на него, пытаясь придумать, что же сказать.

— Я помогу, — сказал он. — Ты не боишься, но, может быть, тебе иногда нужно помогать? Правильно?

Эмма выдохнула. Брикс всегда говорит правильно.

— Да, — сказала она. — Я хотела бы.

— Что ж, тогда делай, как я, — сказал он проникновенно. — И расслабься.

Снова он скользнул рукой под покрывало. На этот раз она не остановила ее, и он сбросил ткань с ее плеч на пол. Эмма попыталась задержать саму себя, но не смогла, ее руки сложились, закрывая грудь.

— Ну нет, нельзя, — сказал Брикс весело. Он взял ее за руки и развел их. — Погляди на себя, полюбуйся, какое тело. Ты роскошная женщина.

Лицо Эммы горело:

— Нет, — прошептала она.

— Что нет? — уставился на нее Брикс. — Эмма, ради Бога, что, никто на тебя раньше не смотрел?

Она покачала головой.

— Боже, — пробормотал он. — Что же это я? Как это я не просек?

Он держал руки Эммы разведенными и вдруг, без предупреждения, наклонился и поцеловал сначала один сосок, потом другой, и пробежал языком по ним, медленно, как кошка по теплому солнечному месту.

Эмма издала низкий стон. Она была в смятении, голова шла кругом, она боялась, но как-то еще и была возбуждена, ее тело казалось совершенно отделенным от разума. Ей не нравилось стоять голой перед Бриксом, но после первого шока это оказалось не так уж ужасно; ей не нравилось, что он держит ее за руки, так, что она оставалась беспомощной, но нравилась его сила, и она обожала этот его взгляд, когда он нагнулся, чтобы поцеловать ее груди. У меня хорошее тело, Брикс так сказал. Ему нравится смотреть на меня. А он очень опытен, если он сказал, что я роскошна, значит, так и есть.

Брикс отпустил ее руки и быстро сдернул с себя одежду. Эмма отвернулась. Она была мокрая, ей было тяжело и страшно.

Брикс снова прижал ее к себе, и она ощутила тепло прикосновения кожи к коже, твердые бугры его мускулов, изгиб бедра и живот, прислоненный к ее животу. Было так хорошо, что она прижалась теснее, вдавливая свои соски в черные, курчавые волосы его груди.

— Вот моя малышка, — сказал он хрипло. Он положил руки на ее ягодицы и стал, их растирать, прижимаясь еще тесней. — Моя прелестная куколка.

Эмма почувствовала его горячий, твердый пенис прямо у своего влажного лона и попыталась отстраниться, но Брикс сжал ее крепче. Он поцеловал ее снова, и закрывал ей рот своим, пока она не начала задыхаться, а затем развернул ее и вместе с ним она упала на кровать.

Эмма закрыла глаза. Она особенно не хотела делать этого, но также и не хотела сердить Брикса, чтобы он думал о ней как о ребенке. Ей хотелось, чтобы он снова назвал ее женщиной. Он может делать что хочет и это будет хорошо, потому что он знает намного больше ее и он любит ее, и она его любит, а это часть любви. Если она отстранится сейчас, он может подумать, что она его не любит.

Она услышала легкий шорох и открыла глаза. Брикс сидел рядом с ней, открывая маленький пакетик. Ох, подумала она; я забыла. Но Брикс всегда знает что делать. Она закрыла глаза опять и подождала его, а потом почувствовала, как он раздвигает ей ноги и как его руки забираются к ней между бедер.

— Роскошная куколка, — сказал он снова и лег на нее. Эмма вздохнула от удовольствия, ощутив его горячий, тяжелый вес, а Брикс, думая, что она вздохнула от страсти, чуть приподнялся, и погрузился в нее.

Эмма резко вскрикнула, затем закусила губу, устыдившись и испугавшись, что он рассердится. Но он не рассердился. Он поднял голову и поглядел на слезы в ее глазах.

— Это невероятно, знаешь? У меня никогда не было девственницы. Боже, Эмма, ты такая куколка.

Он изогнулся и принялся посасывать ее соски, кусая их и теребя языком. На этот раз Эмма едва ощущала его рот. Ей казалось, что раскаленная кочерга раздирает ее на части, и груди заболели, когда он лег на нее снова. Ей хотелось сжаться в маленький комочек, уткнувшись лицом в подушку, но Брикс держал ее всю раскинутой и она не могла пошевелиться. Затем она подумала, что должна сделать что-то, что осчастливит Брикса и попыталась поднимать бедра навстречу ему, но он был слишком тяжел, и от движения боль стала еще мучительней.

— Все в порядке, — пробормотал Брикс. — Расслабься, куколка. Я обо всем позабочусь.

Эмма смахнула слезы с глаз и обвила Брикса руками, впиваясь ногтями в спину и надеясь, что он решит, что это от страсти.

— Брикс, — сказала она, так, чтобы он вспомнил, что они занимаются этим вместе. — Я люблю тебя.

Ее голос был тонок и дрожал, и казалось, исходил откуда-то издалека. Брикс задвигался в ней быстрее, его дыхание было громким, и звучало почти как рык:

— О, Боже, как ты хороша, — сказал он. — Так хороша, отличная девочка. Я мог бы остаться здесь навсегда. Так офигительно хорошо.

Слово было как колючка, пронзившая Эмму сквозь боль, но она скоро пропала, потому что слово означало, что Брикс счастлив. Брикс просто сказал, что она хороша, и он хотел быть с ней всегда.

— Я люблю тебя, — сказала она снова, это прозвучало как рыдание.

Брикс пробивался в нее с какой-то яростью, снова и снова, а затем разразился стоном, за которым последовала целая серия других стонов, все слабее и слабее, пока, наконец, он не замер, в молчании лежа на Эмме. Его дыхание замедлилось. Через несколько минут он повернул голову, чтобы поглядеть на нее. Он улыбнулся.

— Ну вот, это был настоящий способ познакомиться с Аляской, — сказал он.

Глаза Эммы расширились. Она сжалась. Брикс скатился с нее и сел, вытираясь краем простыни. Он повернулся к Эмме, которая не шевелилась, и склонился, чтобы запечатлеть поцелуй на кончике ее носа.

— Ты изумительная куколка. Я мог бы играть с тобой все время. — Он бросил взгляд на пятна крови на простыне. — Наверное, это будет самым потрясающим, что увидят горничные за всю неделю в этой дыре. — Он потянулся и глянул за окно. — Господи, как удивительно, что все еще светло. Хочешь что-нибудь съесть? Полночное обжорство? Может быть, в баре есть кренделя или что-то в этом роде. — Он поглядел на нее. — Бедная куколка. Слушай, я знаю, что в первый раз это больно, но потом будет гораздо лучше, обещаю. — Он провел рукой по ее волосам, медленно спустился по плечам и обнял грудь. — Почему бы тебе просто не расслабиться, а я пока смотаюсь вниз и посмотрю, нет ли чего-нибудь в баре. В следующий раз мы сделаем это медленней, — тебе больше понравится. Ну же, Эмма, роскошная Эмма, улыбнись — ты же знаешь, как мне нравится, когда ты веселая. Ты же знаешь, что я люблю тебя веселой.

Эмма сложила на губах улыбку.

— Вот так лучше, — сказал Брикс. Он нагнулся и поцеловал ее, медленно, лениво толкая ее язык своим.

Расширив глаза, Эмма поглядела на потолок. Брикс вынес свои рубашку и брюки в ванную, оставив жакет и носки на полу, и через мгновение вышел оттуда, уже одетый, ботинки болтались на босых ногах, как тапочки. — Я вернусь очень скоро, — сказал он, и вышел из комнаты.

Эмма натянула на себя простыню и одеяло и уставилась сухими глазами на потолок, думая, когда же ей станет хорошо. Восторг, который она испытывала с ним каждый день круиза, ощущение, что ее разрывает от счастья и волнения, пропали, и она не знала, как их вернуть. Она любила Брикса с ослабляющей беспомощностью, хотела, чтобы он всегда был рядом. Но счастливой она не была.

Но я буду, подумала она. Все будет лучше. Так сказал Брикс.