Белва Плейн - Золотая чаша

За ужином кусок не шел Дэну в горло. Он сидел, размазывая еду по тарелке и стараясь не встречаться взглядом с Лией. Сейчас он испытывал к ней ненависть. Он чувствовал себя каким-то самозванцем, растратчиком, к которому наутро должны прийти ревизоры. Он потерял достоинство и как глава семьи, и как уважаемый школьный учитель. Расскажет ли Лия о том, что видела, в школе?

Сможет ли она это сделать? Конечно, сможет. Это будет такая пикантная история.

Но в то же время он понимал, что эти его подозрения в адрес Лии безосновательны. Он ненавидел ее как должник ненавидит своего кредитора, с которым не в состоянии расплатиться. Он чувствовал страх и стыд.

Во рту у него пересохло и он все время отхлебывал воду из стакана. Слава Богу, никто не замечал этого – все были заняты разговором: обсуждали дела в школе, судачили о соседях. До него доходили лишь обрывки этого разговора; мальчик, живший этажом выше, нашел потерянные Фредди коньки. У женщины с верхнего этажа был приступ аппендицита. Потом он услышал собственное имя.

– Было что-нибудь интересное на выставке, Дэн – спросила Хенни.

Он не мог посмотреть ей в глаза.

– Нет, ничего интересного.

– Вот как? Жаль. Я помню в прошлый раз ты говорил, что выставка была чудесная. Много новых экспонатов.

– Нет, ничего интересного, – повторил он.

Не удержавшись, он перевел взгляд на Лию. Она пыталась подцепить вилкой фасоль в своей тарелке и не смотрела на него. Он отпил еще глоток воды.

Убрав со стола посуду, Хенни сказала, что ей надо отнести в Благотворительный центр коробку с поношенной одеждой. Дэн был в нерешительности. Обычно в таких случаях он провожал Хенни, помогая нести тяжелую коробку. Но остаться с ней вдвоем прямо сейчас…

– Я пойду с тобой. Мне надо успеть в библиотеку до закрытия, – сказал Фредди. – Не возражаешь? – добавил он, обращаясь к Дэну.

– Нет, иди. Я почитаю газету.

Итак, он останется с Лией. Что ж, это к лучшему. Можно будет сразу с этим покончить, выяснить, в каком он положении. Как будто он этого не знал.

Как только они вышли, Дэн подошел к окну и раздвинул шторы. Они переходили улицу как раз напротив уличного фонаря. Его жена, его сын. Он смотрел на них, пока они не скрылись из вида, но и потом не отошел от окна, за которым он видел теперь лишь темноту и кружащиеся огни. В голове у него тоже закружилось и он едва не упал.

Иди. Покончи с этим.

Он постучал в комнату Лии.

– Да? – послышался холодный голос.

– Лия, можно с тобой поговорить?

– Я делаю уроки.

– Я не отниму у тебя много времени. Пожалуйста, открой.

Она открыла дверь. Медленно оглядела его с головы до ног и вновь подняла глаза к его пылающему лицу. Он чувствовал себя так, будто его раздевали. Шестнадцать лет, а у нее в руках его будущее, и это ей доставляет удовольствие.

– Насчет сегодняшнего… – начал он. – Ты слишком молода и…

– Слишком молода, чтобы понять, что к чему, вы считаете?

– Нет, я… ну в общем, да. Это вопрос опыта, жизненного опыта и… Я хочу сказать, некоторые вещи кажутся не тем, что они есть на самом деле, и то, что ты видела сегодня…

Круглые глаза девушки были черными, как пули, и взгляд их, казалось, пронзал, как пуля.

– Вы зря стараетесь. Я знаю так же хорошо, как и вы, что именно я сегодня видела. Любой бы понял.

– Подожди, позволь мне объяснить… – он вдруг ясно представил картину, которую увидела Лия: алый тюрбан, роскошное тело в облегающем жакете, долгий поцелуй. Что тут было объяснять.

С отчаянием в голосе он проговорил:

– Я люблю Хенни, ты же знаешь. Это не имеет к ней никакого отношения. Никакого.

– Я тоже ее люблю, – с упреком откликнулась Лия.

– Я понимаю, твои симпатии на ее стороне и это только справедливо.

– Но вы боитесь, что я расскажу ей.

Он не ответил, чувствуя противную слабость в ногах.

– Если бы я не любила ее, я бы рассказала. Но я люблю ее и не хочу причинять ей боль. Вам не о чем беспокоиться.

– Я могу положиться на твое слово, Лия? – умоляюще спросил он.

– Я же сказала, что ничего ей не расскажу. Он все еще сомневался.

– Ты обещаешь?

– Повторяю, вам нечего беспокоиться, я не лгу.

Он был готов заплакать от благодарности.

– Ты хороший человек, Лия. Я никогда этого не забуду… У тебя есть право узнать, что эта женщина… одним словом, такие вещи случаются, но это кратковременное увлечение, не любовь.

– Тогда это тем более отвратительно.

Они все еще стояли на пороге ее комнаты. Слово «отвратительно» прозвучало как выстрел и эхом отдалось у него в ушах. Что ж, в ее возрасте естественно видеть это в таком свете; юность не знает компромиссов…

Но в этом ее бескомпромиссном суждении было много верного…

– Больше это не повторится, – пробормотал он.

– Это не мое дело. А теперь мне пора делать уроки.

– Да, занимайся. И спасибо тебе, Лия. Ты хороший человек, – униженно проговорил он.

Он пошел в гостиную и, взяв вечернюю газету, попытался успокоиться, просматривая новости. Но смысл прочитанного не доходил до него. Он осознал, что сидит скрючившись, каждый мускул у него напряжен, лицо искажено какой-то гримасой. Он встал, потянулся, разминая мускулы, помассировал сведенную от напряжения шею.

«Нет, ради этого не стоит рисковать любовью и доверием моей дорогой Хенни», – подумал он. И ведь в глубине души он давно это знал. Он вел себя как обжора или пьяница, которые знают, что губят себя, но не могут остановиться.

Впрочем, некоторые находят в себе силы раз и навсегда отказаться от своих пагубных пристрастий.

Дверь в комнату Лии открылась. Он услышал, как Лия прошла через холл на кухню и открыла холодильник. Услышал звяканье молочной бутылки и жестянки с печеньем. Он относился к ней как к ребенку. Но ее сегодняшняя реакция – сочувствие к Хенни, яростное возмущение его поведением – показала, что Лия вышла из детского возраста. «Ты заставила меня задуматься, Лия, – подумал он, – и за это я благодарен тебе от всего сердца».

Что-то случилось с ним. Он ощутил в себе знакомую решимость. Провел рукой по глазам, словно стирая пелену, искажавшую восприятие им кое-каких собственных поступков. Сейчас он твердо знал, что должен, что хочет сделать, и это знание очистило ему душу.

Он сел за стол и достал лист бумаги. «Дорогая Бернис», написал он и далее в мягких, но решительных выражениях сообщил ей, что между ними все кончено. Подписался и заклеил конверт.

Итак, дело сделано. Он порвал эту связь. Отныне у него не будет никаких романов, да поможет ему Бог.

17 июня 1912 г.

Дорогие Хенни и Дэн!

Вот уже неделя как мы в деревне. Мне, правда, нужно было бы задержаться на пару дней в Лондоне – я не успел встретиться со всеми нашими клиентами – но наши старые добрые друзья Уоррены и слышать об этом не захотели.

И вот мы с Фредди в «Фезерстоуне» – так называется их имение. Здесь чудесно; все-таки лето, хотя прохладное и дождливое, лучшее время года в Англии.

У нас с Фредди одна комната, так как дом полон гостей. Понаехали кузины и кузены, тети и дяди, один из которых викарий, словно сошедший со страниц произведений Оливера Голдсмита.[26] Еще среди гостей пять или шесть совсем юных мальчиков и девочек (сбился со счета, так они друг на друга похожи) и племянник мистера Уоррена Джеральд, по счастливой случайности ровесник Фредди.

Теперь я со спокойной совестью вернусь в Лондон, оставив у них Фредди. Они пригласили его, видимо, чтобы племяннику не было скучно, но Фредди и сам хочет остаться. Он уже видел Лондон со всеми его чудесами – Тауэр, королевский дворец, «Харродз»,[27] смену караула. Говорят, что на знакомство с Римом может уйти три дня или три года, то же самое относится и к Лондону. Фредди пробыл в Лондоне две недели, так что пусть теперь наслаждается жизнью в английской деревне.

По-моему, он очарован Англией. Это, что называется, любовь с первого взгляда. Вчера вечером он сидел на кровати, снимая носки, и вдруг замер с наполовину снятым носком, словно кто его загипнотизировал и проговорил: «Ты не поверишь, но я мог бы остаться здесь навсегда».

Я не удержался от смеха, таким ошеломленным он при этом выглядел, и ответил, что рад за него; это значит, он проникся атмосферой этой страны и если этого не происходит, не стоит и путешествовать.

Конечно, он еще не знаком с неприглядной стороной английской действительности – безработные, бездомные, ютящиеся на скамейках на набережной рядом с Вестминстером, все то, с чем мы, к сожалению, сталкиваемся и у себя дома. Но подобные вещи осознаются уже после того как глаз вдоволь насладится живописными красотами новых мест.

Кстати, о живописных красотах; из окна мне видно стадо овец, которое медленно бредет по дороге под охраной трех собак делового вида. Каждый раз я с удовольствием наблюдаю за тем, как эти умные сторожа наводят порядок в огромном – в сотню голов – стаде. Это сценка из далекого прошлого, такая мирная, ласкающая и глаз, и душу.

Вчера утром мы катались верхом. Фредди, как вы знаете, ни разу не сидел на лошади, поэтому я немного нервничал, хотя они и выбрали ему самую смирную кобылу. Не дай Бог, он застрял бы здесь со сломанной рукой или ногой в самом начале нашего путешествия. Но он был молодцом и вел себя как послушный ученик. Все обошлось без происшествий, так что завтра мы повторим прогулку. А вот и Фредди с Джеральдом, они идут на теннисный корт. Я договорился играть против них в паре с одним из гостей – мужчиной лет шестидесяти, который, однако, играет азартно, как молодой. Он, как и Джеральд, и, как мне кажется, вообще все здешние мужчины, высокий, худощавый и подтянутый.

Здесь я прервусь, так как не хочу заставлять их ждать. Допишу завтра и сразу же отправлю письмо; знаю, вам не терпится услышать 0 вашем дорогом мальчике.