Гупта зачарованно, с глубоким вниманием слушал своего приятеля. Еще недавно, в университете, он был другим, а сейчас так вырос в познаниях. Он радовался в душе за него, а значит, и за себя. Ему было хорошо и спокойно.

Действительно, человек становится рабом своих представлений. А внутреннее познание ведет к единству бытия, приводит к радости величайшей. «Радость есть особая мудрость».

Официант принес кокосовую и рисовую воду со льдом.

Рави, вдохновенный, как Бог, поблагодарил официанта, огляделся вокруг, отпил из пиалы глоток чаю и сказал:

— Гупта, так вот, Салтыков приехал в Индию по приглашению англичан, как их гость. Рекомендательные письма были у него к английским губернаторам, и получал он приглашения на чисто колониальные увеселения. Но он отказывался от всего этого.

Отказался от приглашения губернатора Бомбея, сэра Джеймса Карнаса, повеселиться в его резиденции в Пареле. Салтыков отказался от общества англичан и заводил дружбу с простыми индийскими людьми на делийском базаре…

Индия, настоящая Индия, ее города и деревни навсегда остались в его сердце, за что на родине, в России его прозвали «индеец».

А вот, послушай, Гупта, — и Рави вытащил из бокового кармана пиджака небольшую записную книжку, — как пишет он о наших танцовщицах: «Эти плясуньи ловки и милы; платья на них из белой, розовой или малиновой дымки с золотыми и серебряными узорами; на обнаженных их ногах навешаны металлические кольца и цепи, которые во время пляски производят звук, похожий на бряцание шпор, только несколько серебристей.

Приемы баядерок так отличны от всего, что я раньше видел, так восхитительно свободны, так своеобразны, песни так плачевны и дики, движения так сладострастны, мягки и живы, сопровождающая их музыка так «раздирательна», что трудно обо всем этом дать приблизительное понятие». Вот так, Гупта, — добавил он.

— Да, Рави, поэтично и точно описано, чувствуется, проникся этот русский баядерками. Кстати, милый Рави, он говорит о музыке и обо всем виденном: «Трудно дать об этом приблизительное понятие». Значит, умом не понять, только — сердцем. Спаси тебя Бог, Рави, благодарю тебя за прекрасный рассказ. А твое предложение? Где оно? Что ты мне хотел предложить?

— Ну, ты знаешь, что сейчас август, и скоро рождение Кришны. Так вот, — улыбнулся Рави, — я настоятельно предлагаю съездить дня на три в Брадж — священное место нашей земли. Там ведь, как тебе известно, родился Кришна.

— Хорошо. Согласен. Созвонимся — и на днях поедем.

— Да, Рави, мне надо торопиться по опекунским делам. Тебе этого не понять. Ты, я вижу, улыбаешься. Пора тебе, старому холостяку, исполнить долг, завещанный от Бога, — жениться…

После этих слов Рави поспешно встал.

— Благодарю за прекрасную беседу, Гупта. Рад был с тобой повидаться. Встреча состоялась. Это прекрасно.

Рави, плотный, невысокого роста, красивый парень, лучший друг Гупты, подошел к нему, и они обменялись пожатием рук.

Расплатившись с официантом, друзья вышли за ворота парка.

Подозвав такси, Рави поехал домой, а Гупта — на западный берег, к своей подопечной.

Глава четвертая

— Рис недоварен, мало остроты и пряностей, — осторожно заметил Бадринатх.

— Ешь лепешки, если тебе не нравится рис, — с досадой в голосе ответила Каушалья.

— А соус карри ты приготовила?

— Нет. Откуда у меня время? Надо сходить в магазин и купить несколько наборов, — отбивалась Каушалья.

— Да, пища невкусна, когда приготовлена твоими руками. Иное дело — Зита, она прекрасно готовит, — продолжал Бадринатх.

— Она сидит два дня взаперти, а ты уже сожалеешь, — дернувшись на стуле, выпалила Каушалья.

Пепло, не доев блюда, поблагодарил, встал из-за стола и мягко, как маленький барс, удалился.

Шейла, отодвинув тарелку, капризным голосом спросила:

— Мама, от прачки не принесли лиловое сари, а только голубое. Я хочу пойти в колледж в лиловом, в голубом я уже была.

— В колледже, насколько мне известно, учатся, а не демонстрируют наряды; колледж — не дом моделей, — осторожно съязвил отец.

— Молчи! Когда же еще ей наряжаться, как не сейчас, в эти годы, пока молодая. Пусть покрасуется. Тебе этого не понять! — с раздражением вступилась мать. И тут же, демонстрируя свой житейский опыт и мудрость, приласкала дочь.

— Мама, может, мне сегодня не ходить в колледж? — осторожно спросила Шейла.

— Можно и не пойти, ничего страшного в этом нет, ты у меня способная девочка, наверстаешь. Ну, иди к себе, милая. И распорядись — пусть узнают, когда принесут от прачки лиловое сари.

— Ну что, хорош обед? — обратилась она к супругу. — Все недовольны. А на мне ведь весь дом. Вздохнуть некогда. И никто из вас не ценит мою доброту, мою заботу.

— Может быть, Зита уже оценила твою доброту и заботу? — дипломатично и наводяще поспешил вставить Бадринатх, чтобы перевести разговор в нужное для него русло — о Зите. Уж очень жаль ему было девочку.

— Кстати, отец, сегодня надо вносить деньги за учебу в колледже. Какое сегодня число?

— Первое.

— Первое число?

— Разумеется, моя дорогая, если вчера было тридцать первое, значит, сегодня — первое, — резонно заметил Бадринатх.

Но до Каушальи не доходили эти тонкости юмора, сатиры, иронии и тому подобного.

Она — человек прямой, находчивый, а главное — практичный.

— Так-так, твой адвокатишка должен сегодня принести деньги за Зиту, — вслух рассуждала Каушалья и, обернувшись к уходящему супругу, бросила: — Бадринатх, придет адвокат, а Зита у нас взаперти. Выпусти ее, пусть переоденется и приведет себя в порядок, сари и украшения я сейчас принесу.

Каушалья вынула связку ключей от сейфов и шкафов из серебряной шкатулки, которую хранила далеко от любопытных глаз.

Она открыла большой старинный шкаф, шкаф Лолиты, и достала из него легкое белое сари. Из левого ящика шкафа взяла два браслета и жемчужное ожерелье и все это отнесла к Зите в комнату.


Миновав дамбу, такси выехало на набережную западного побережья.

Гупта был под впечатлением встречи и беседы с Рави, а также продумывал его предложение — предстоящую поездку в Брадж.

Потрогав рукой боковой карман пиджака, Гупта убедился: конверт с деньгами на месте. Он переложил его в портфель.

«Интересно, как там поживает моя подопечная — Зита?» — подумал он.

Отца ее он не знал. Дело по опекунству ему передали в нотариальной конторе.

«Да, не позавидуешь бедной девочке! Алчная тетка житья не дает, сживает со света. А ведь Зита — благородного рода, из касты брахманов».

«Еда, сон, страх и совокупление уподобляют людей скоту; лишь знание возвышает их. Лишенный знания — словно скотина», — вспомнил он слова из упанишад.

Тетка Зиты, простите, действительно скотина…

За автомобильным стеклом пробегали чайные кусты, банановые деревья…

— Вот здесь поворот направо.

— За этой акацией? — угадал шофер.

— Совершено верно. Дальше вон по той пальмовой аллее, вверх, к белому особняку. Да-да, вот так, — корректировал направление Гупта.


Из столовой Зита пошла в свою комнату, грустная и измученная.

Двое суток она пробыла в одиночестве.

Душа ее исстрадалась. Юное сердце, стремящееся к любви, красоте и пониманию, примолкло и как бы уснуло.

По рассказам дяди, бабушки, Раму, Зита знала, что она — наследница дома и что отец ее — брахман. Вполне естественно, что эти обстоятельства придавали ей сил и стойкости: все же она не одна в мире, хоть и оставили ее родители, они не оставили ее совсем одну.

Отец и мать присутствуют повсюду в этом доме, в этом саду, а главное — в ее сердце, в ее душе, и, в конце концов, она — их плоть и кровь…

Зита подошла к зеркалу и оглядела себя. Как и прежде, она была юной и очаровательной.

Очарование женщины преумножают украшения и наряды.

На ее постели лежало белое сари. На табурете, покрытом бархатом, — браслеты и коробочка с ожерельем.

Зита быстро переоделась в тонкое воздушное сари, надела браслеты и долго любовалась жемчужным ожерельем, стоя у зеркала.

Она знала, что ожерелье принадлежало ее матери, а сари припасено для нее родителями, как приданое, но это ведь не единственное сари.

«Вот тетя, жадная и невежественная женщина. Как можно быть такой? Жаль мне и дядю, и бабушку. Они страдают из-за нее. И, конечно, переживают, что тетка и ее дочь так грубо обращаются со мной. Один человек заставляет страдать вокруг себя столько людей. Не будет ей прощения ни здесь, ни там», — подумала про себя Зита.

— Зита! Ты где там? — послышался голос тетки.

— Я здесь, тетя! — приоткрыв двери, ответила Зита и вышла навстречу Каушалье.

Каушалью слегка покачнуло.

Ее, грубую, скандальную женщину, казалось, ничто не может пронять.

Но красота — сила необъяснимая! Она сразила Каушалью.

Перед ней стояла, ни дать, ни взять, богиня Сита — супруга бога Рамы.

Нижняя губа Каушальи отвисла, а глаза на мгновение потеряли зрение. Справившись с собой, Каушалья повелительным тоном госпожи промолвила:

— Сейчас придет твой опекун, адвокат. Когда мы будем сидеть за столом, я позову тебя, и ты принесешь нам чай на три персоны. Все ясно?

— Да, тетя!

— Можешь идти и готовить чай, — отрезала Каушалья и постукивая бархатными комнатными туфлями, продефилировала по коридору.

Каушалья вошла в свою комнату в смятении чувств. Она едва могла справиться с собой.

Да, Зите семнадцать лет, уже пошел восемнадцатый. Невеста! Красавица! Чувство зависти, ненависти поднималось и давило ей грудь.