– Жестоко. И ради чего? – поинтересовалась она.

– Ваш двор король распустил, – неровным голосом продолжала Изабелла. – Марчиза отправится с Эммой и будет ей прислуживать, а заботу о вас возложат на Роберта Модита, который станет ведать вашими финансами.

У Алиеноры сердце камнем ухнуло вниз. Англия еще дальше от Пуатье, чем Фалез, и от сыновей ее будет отделять Узкое море. Конечно, для Генриха так лучше. Он благополучно завершит начатое и сошлет ее куда-нибудь подальше, с глаз долой, до конца ее дней. Зато у нее будут постоянные собеседники, придворные, хотя и выбранные Генрихом, но со временем она сможет расположить их к себе.

– Я упросила, чтобы мне поручили сообщить вам об этом, – сказала Изабелла. – Пора положить конец жестокости. Я пойму, если вы возненавидите меня, но я должна была привнести в этот кошмар хоть немного здравого смысла и сострадания. – Подбородок ее задрожал.

– Конечно же я не стану тебя ненавидеть, дурочка! – с раздражением воскликнула Алиенора. – Я люблю тебя, как родную сестру. Ты немного опоздала со здравым смыслом и состраданием, но я благодарна тебе за попытку… И не смей реветь!

– Не буду. – Изабелла шмыгнула носом и утерла глаза рукавом.

Алиенора стиснула зубы.

– Я не позволю ему почивать на лаврах. Он может бросить меня в мрачное подземелье, но волю мою ему не сломить.

* * *

Дорога из Фалеза до Барфлера в медлительном, ленивом темпе заняла четыре дня. Из заднего окна крытой повозки, в которой ее везли, Алиенора любовалась холмистым нормандским пейзажем, буйной летней зеленью и с наслаждением ощущала, как теплый бриз ласкает ее лицо. После стольких месяцев пребывания среди голых каменных стен видеть изумрудные поля и перелески было и отрадно, и горько. Она так привыкла жить погруженной в себя, в свои мысли, что ее притупившиеся чувства воспринимали яркость окружающего мира почти болезненно. Разговор не клеился, ибо что тут скажешь? Обсуждать политическую ситуацию было запрещено под страхом нового заточения. Она знала только, что сыновья ее не сложили оружия, но ничто не говорило о том, что Генрих в чем-то стеснен: процессия была хорошо снаряжена и обеспечена припасами, многочисленные воины прекрасно экипированы, а из нечаянно подслушанного разговора Алиенора заключила, что рыцари находятся в приподнятом настроении.

Прибытие в Барфлер стало еще одним испытанием для отвыкшей от общества Алиеноры. Порт кишел людьми, как рыбацкая сеть рыбой. Грохот тележных колес, тяжелый стук подков, грубые голоса брабантских и фламандских наемников, висящие в горячем воздухе миазмы портового города окатили ее хлесткой волной запахов и звуков. Генрих, по-видимому, собирался переправить армию в Англию: он больше доверял солдатам, сражающимся за деньги, чем вассалам, к которым боялся повернуться спиной, потому что они так и норовили поднять на него меч.

– Дорогу! Дорогу! – низким голосом выкрикивал герольд Роберта Модита. Лицо его было такого же цвета, как вареный омар, каких подают на постоялом дворе. – Именем короля, дорогу!

А раньше кричали: «Дорогу королеве!» – подумала Алиенора. Когда-то этот возглас подтверждал ее авторитет и власть, но все уже в прошлом, и это пренебрежение традицией с большей очевидностью, чем тюремные стены, чем испытание одиночеством, заставило ее осознать, насколько она бесправна и в какую глубокую яму бросил ее Генрих.

Повозка прогрохотала под воротами и остановилась в крепостном дворе. Когда Алиенора выходила, в крепость въезжал Генрих на взмыленном жеребце с кровавой пеной вдоль ремней сбруи. Он кричал через плечо, отдавая своим рыцарям отрывистые указания касательно посадки на судно. На его челе появились новые морщины, и глубокие складки залегли между носом и уголками рта. Спешиваясь, он увидел Алиенору и послал ей злобный, ядовитый взгляд. Она, высоко подняв подбородок, смотрела сквозь него, как будто его и не существовало, и не выказала ему никаких знаков почтения, хотя Изабелла, стоящая рядом с ней, присела в реверансе и склонила голову.

Генрих резко повернулся на каблуках и решительно пошел прочь, громовым голосом отдавая приказы.

– Было бы лучше, если бы вы не злили его, – мягко сказала Изабелла.

– Никогда в жизни я больше не уступлю ему, чего бы мне это ни стоило, – сухо ответила Алиенора. – Да и ничего мой поклон не изменит в его отношении ко мне.

– Госпожа, позвольте проводить вас в ваши покои, – подошел Роберт Модит.

Алиенора одарила его презрительным взглядом:

– А я могу отказаться?

– Госпожа, ваши придворные дамы ожидают там посадки на судно, – ровным голосом ответил Модит. Он был сенешалем при императрице, и стороннему наблюдателю могло показаться, что и сейчас он исполняет ту же роль, но, в сущности, теперь он превратился в тюремщика.

– Придворные дамы? – (Положительно, это становилось все интереснее.) – И мы можем выходить на прогулку, когда нам вздумается?

– Это было бы неблагоразумно, госпожа, когда в городе столько солдатни. Это для вашей же безопасности.

– А графиня де Варенн? – уточнила Алиенора.

– Это как решит ее супруг, – ответил Модит.

– Я пойду с вами, – поспешила заверить ее Изабелла. – Граф очень занят перед отплытием, и мне будет проще и спокойнее остаться с вами, чем искать наше временное жилище.

– Как пожелаете, миледи. – Модит подозвал вооруженных охранников и велел сопроводить женщин в покои верхнего этажа в донжоне.

В комнатах уже находились Маргарита, ее сестра Адель, малолетняя дочь Гумберта Морьена Адела, наследница Бретани Констанция и сестра Генриха Эмма. Все королевские заложницы в сборе.

– Святая Мария! – прошептала Алиенора.

Женщины напоминали кур, которых заперли в сарае перед тем, как свернуть им голову.

Эмма бросилась королеве на шею:

– Слава Богу! Мы понятия не имели, что с вами случилось! Я уж думала, никогда вас больше не увижу!

Алиенора ответила на крепкие объятия золовки и засмеялась, сдерживая подступающие слезы. Плакать нельзя. Стоит только начать – и пиши пропало.

– Я жива. Вот и все, что я могу сказать.

– А меня выдают замуж…

– Знаю, дорогая, знаю.

– Я не думала, что когда-нибудь буду чьей-то женой, тем более валлийца, но моего согласия не спрашивали, к тому же бывает участь и похуже. – Эмма выпрямилась и храбро вскинула голову.

– Да, – мрачно подтвердила Алиенора, – бывает и похуже.

– Гарри и Ричард вызволят нас, – уверенно заявила Маргарита, в свою очередь подойдя к Алиеноре. Она присела в реверансе и потом поцеловала свекровь. – Мой отец положит этому конец.

– Не обольщайся, дорогая, – ответила Алиенора. – Англия – крепость, окруженная морем. Кому есть дело до французских женщин, или бретонских, или аквитанских? – Ее мозг, привыкший думать о политике, получил богатую пищу для размышлений. – Зачем все эти наемники в таком количестве сопровождают нас – вот что я хотела бы знать.

– Шотландцы угрожают Карлайлу и Алнику, – объяснила Эмма. – А Ноттингем в руках мятежников. Филипп Фландрский обещал восставшим помощь и уже отправил корабль со своими наемниками.

– Почему мы должны ехать? – роптала Маргарита. – Нас и без того забрали из Фонтевро почти силой.

– Потому что Генрих не решается запереть кого-либо из нас в Нормандии, чтобы в его отсутствие нас не освободили, – ответила Алиенора. – Мы заложники, и он держит нас взаперти и поближе к себе. Он не может уехать на другой берег Узкого моря, а нас оставить здесь, тем более в такой момент, когда ему угрожает опасность.

* * *

За ночь погода изменилась. Набежали облака, сначала белые, но постепенно превратившиеся в грязно-серые, и когда заложницы оставили место ночевки и отправились к пристани, на море гуляли белогривые зеленые волны. По всей видимости, им предстояло пересечь пролив в бурю. Иоанн и Иоанна, предвкушая приключение, смотрели вокруг широко раскрытыми глазами. Их привезли на континент совсем крошками, и тогда они были слишком малы, чтобы напугаться. Зато Алиенору мучили дурные предчувствия. О, как не хотелось ей ступать на борт галеры, ведь это был еще один шаг прочь от себя!

Она обратилась к Изабелле, подошедшей, когда моряки поставили сходни:

– Двадцать лет назад я отплывала отсюда с Генрихом, чтобы стать королевой Англии. – Алиенора устремила взгляд на море; горькие чувства вздымались в ее душе подобно морской волне. – Я держала за руку Вилла, а во чреве моем уже жил Гарри. Теперь мое чрево бесплодно, лучшие годы позади, и я возвращаюсь в Англию как пленница. Гарри расточает свои силы на бунт против отца, который отказывается признать его законные права, а мой первенец превратился в тлен, и прах его покоится в гробнице. – Она повернулась и заглянула Изабелле в глаза. – Вот итог моей жизни – тлен и прах. Стоило ли вообще жить?

– Это не нам решать, – твердо ответила Изабелла и коснулась руки подруги. – Про то ведает Бог. Мы можем только делать все, что в наших силах, а другие пусть поступают, как велит их совесть.

– Не знаю, все ли я сделала, что в моих силах, – неуверенно проговорила Алиенора. – А если и так, это была жалкая попытка, разве нет?

– Вы губите свою душу.

Алиенора скривилась:

– Я погубила ее гораздо раньше, когда написала письмо Генриху, сыну императрицы, и согласилась на брак с ним.

Когда они всходили на борт, ветер усилился, и к тому времени, когда подняли сходни, белые гребни прилива метались, как гривы диких лошадей. Алиенору утешало лишь то, что на корабле вместе с ней находились дети, Амлен и Изабелла, а значит Генрих не станет инсценировать гибель корабля в бурных водах Узкого моря, хотя скверная погода этому вполне благоприятствовала. Алиенора смотрела на флаг с золотыми львами, развевающийся на носу королевской галеры, что стояла чуть впереди на причале, наблюдала за тем, как Генрих мечется по палубе и как полощется на ветру его накидка. С тех пор как накануне муж пронзил ее презрительным взглядом, он даже не смотрел на нее, и Алиенору это и радовало, и настораживало. Она заметила, что с Генрихом на корабле была женщина в голубой мантии и белом вимпле, но почувствовала лишь усталое безразличие.