Михаил Вячеславович не уставал удивляться тайским законам, незнание которых отнюдь не спасало доверчивых фарангов, понаехавших со всего света в экзотическое королевство, от переломанных судеб. В то время как в стране процветал секс-туризм, проституция, оказывается, была запрещена королем, неосведомленный человек мог попасть в тюрьму только за то, что вошел в храм в одежде без рукавов или в шортах. Оскорбление буддийской святыни!

Рядом с матерыми преступниками сплошь и рядом сидели самые обычные люди, которые по неосторожности или неудачному стечению обстоятельств были брошены за решетку. Одинаковая для всех – животная и унизительная – жизнь в тюрьме могла прерваться в любой момент. И никто ничего не умел с этим сделать. Фадеев мучился, изводил себя внутренним бунтом против системы и понимал, что и он, как каждый здесь, абсолютно бессилен.

Один день был похож на другой, как две капли воды. Утром всех заключенных выгоняли на процедуры: выводили во внутренний двор, к резервуару, наполненному мутной водой. Хочешь – стирай одежду, которая за ночь насквозь пропитывалась потом, хочешь – мойся, черпая воду грязными плошками. Фадеев каждый раз представлял себе, сколько заразы скопилось в этой воде, и ограничивался стиркой. Высушивал тряпки на солнце и снова в них облачался. Умывался водой для питья, как советовал профессор, но ее катастрофически не хватало на сутки. После «омовений» часть людей возвращались в камеру, часть оправлялись на работу в подсобные помещения тюрьмы.

Очень скоро Фадеев знал все негласные законы существования в Клонг Прайм не хуже самого профессора. И чем глубже он понимал всю абсурдность правящей здесь системы, тем беспомощней становился.

Время шло по кругу, «вчера» ничем не отличалось от «завтра», Клонг Прайм одерживал верх. Вестей от Даши по-прежнему не было.

Только несколько часов за все эти дни выбились из заведенного графика – утро, в которое умер Эндрю. Фадеев всю ночь прислушивался к его свистящему хрипу, а на рассвете англичанин просто перестал стонать на своей циновке, и все.

Михаил Вячеславович вскочил, поднял шум, прибежал заспанный надзиратель и хотел упечь нарушившего порядок фаранга в карцер, но, увидев в камере труп, и сам немного остыл. Даже бросил испуганный взгляд – наверное, был из новеньких. Привезли ржавую тележку и погрузили на нее Эндрю. Протяжно скрипя колесами, тележка для мусора увозила по длинному коридору то, что еще несколько часов назад было живым человеком.

С уходом англичанина у Фадеева не осталось сомнений – Клонг Прайм победит. Немая молитва «выжить» потеряла для него прежний смысл, и теперь он сидел молчаливый, безучастный ко всему, сжавшись в тугой комок. Оказалось, что Эндрю, который выглядел на все шестьдесят, было всего тридцать восемь. На двенадцать лет меньше, чем ему самому! И сгорел он за каких-нибудь пару месяцев из-за ран, полученных от кандалов.

Жизнь человека в Клонг Прайм не стоила ничего, а смысл ее даже нечем было измерить. Что останется после Эндрю? Абсолютная пустота. Может быть, недолгая память брошенных в Англии жены и детей, которые постараются быстрее о нем забыть, и правильно сделают. Что останется после Фадеева? Все то же самое. Возможно, еще чьи-то недолгие размышления об ошибках и достижениях, которые он за свою жизнь совершил. Но это быстро пройдет, о нем точно так же забудут. Какое значение имеют мелочи и нюансы, из которых сплетена человеческая судьба? После него так же, как после Эндрю, придет пустота.

Сидя в бетонном мешке тайской тюрьмы, обливаясь потом и зажмурив глаза, чтобы не видеть измученных лиц сокамерников, Михаил Вячеславович принял важное для себя решение. Если удастся ему выжить, освободиться из стен Клонг Прайм, пострадает из-за него репутация компании или нет, а из компании он уйдет. Все равно, как ни старайся, шила в мешке не утаишь – что-нибудь да просочится в Москву, обрастет невероятными слухами.

Фадеев, руководитель, на которого все молились, вдруг отчетливо понял, что его время прошло. Честно надо признать: сдулся за последнее время, как мыльный пузырь, – ни одной новой идеи. Поначалу, когда компания была молодой, стремился, горел! Надо было наладить работу – наладил, сказали, лучших пилотов набрать – набрал. Титул самого безопасного перевозчика получили. А потом такая рутина тоскливая началась, что хоть волком вой. Ему было важно помочь юному организму обрести жизнь, встать на крыло, а теперь он не нужен. За двадцать лет окрепло предприятие. Фадеев там ни к чему. Да и в целом, честное слово, глупо всю жизнь, с его-то знаниями и опытом, посвящать суете, а не созданию нового.

Правильно Ильюшин говорил – время начальника отдано прежде всего подчиненным, а уж что осталось – на собственные достижения. Жаль только, что у него все эти годы на собственные достижения совсем ни минуты не было. Кроме хорошего коллектива, и говорить-то не о чем.

Но ведь грезил он всю жизнь об авиации, а не о руководительском кресле! Может, для кого-то это и было пределом мечтаний – должность высокая, полномочия. Серьезный, как говорится, удельный вес. Возможности финансовые, достаток в семье. Но, на его вкус, недостаточно настоящему мужику протирать задом начальственное кресло: что-то он должен в этой жизни создать! Чтобы и через сто, и через двести лет коллеги по цеху его добрым словом вспомнили. А статус, должность – все это неважно.

Фадеев почувствовал, как от принятого решения – отказаться от прежней жизни – ему стало легче. И всем своим существом сконцентрировался на размышлениях о будущем. Не надо думать о сегодняшнем дне, пусть пройдет, словно страшный сон, истает, как старый снег. Наступит завтра, и к нему надо готовиться.

Он должен, пока еще силы остались, сделать самое главное – то, ради чего пришел в этот мир. После человека на земле остается либо память, либо ничего. Не в его, Фадеева, правилах оставлять после себя пустоту! Есть у него главная цель, есть мечта, и нельзя ею пренебречь. Дальше время оттягивать некуда – жизнь хрупкая штука, оборваться может в любой момент, – а тех достижений, которые есть, ему самому мало. Мало в одной отдельной компании систему создать, когда волнует судьба всей авиации России! Не взяться за дело сейчас, и все, чем Фадеев приучен был с детства гордиться, бесславно умрет.

Всю жизнь он мечтал об отечественном самолете – надежном, экономичном, – вот и обязан его возродить! Какой же из него «великий Фадеев», если не сумеет продолжить дело гениального конструктора, перед которым всегда преклонялся?!

Девиз Ильюшина – быть конкурентоспособным в авиастроении и никому не уступать на мировом рынке – станет его девизом. Чего бы это ни стоило: поднять на ноги российский авиапром, заставить людей поверить в то, что все в этой жизни возможно. Конечно, будут говорить о нем, что сошел с ума, что, пока в тюрьме сидел, крыша поехала; что давным-давно пришло все в такой упадок, из которого страну и не вытянешь; что сам он – старый пень советской закалки. Пусть говорят! Работать надо, жить своим делом. Сил не жалеть и верить – тогда все получится.

Если б Ильюшин в будущее авиации не верил, разве смог бы он в сорок третьем году спроектировать пассажирский самолет?! Война в самом разгаре, что завтра будет – неясно, никому авиалайнеры не нужны – все мысли о военной технике, о штурмовиках, все средства – на фронт. Но он-то далеко в будущее смотрел и оказался прав. Нельзя допустить, чтобы его дело было заброшено. Конечно, отстала Россия невероятно, конечно, не год уйдет и не два. Но если не начать работать сейчас, заглядывая на десять лет вперед, через эти самые десять лет останется только рыдать на могиле родной авиации.

Фадеев утер пот со лба. Неугомонные соленые капли успели пробраться сквозь брови, ресницы к векам и теперь щипали глаза.

Вернется он в Москву – неважно, через день или через год, главное, не подохнуть в этом Клонг Прайм – и сразу же позвонит Воронову. Не надо ему должностей никаких, привилегий. Дали бы полномочия и возможность работать, объединять вокруг себя людей с талантами и такой же, как у него, одержимостью. В чем основная ошибка любого провального дела? В неправильном подборе кадров, в неумении заразить людей главной идеей. А он на этом собаку съел. У него каждый летчик знает, что без неба ему не жить, каждую минуту самолетами грезит. Вот и в авиастроении обязаны таких же людей собрать – которым без создания и выпуска лайнеров жизни нет. Не надо думать, что талантливые давно в России перевелись. Остались. И новые народились! Надо только найти их, собрать, повести за собой. А тех, кто жаждет наживы, гнать поганой метлой.

Да, давно прогнила система, с которой ему предстоит бороться. Каждый чиновник, каждая мелкая сошка будет смотреть, как бы от этой затеи кусок послаще урвать. Вполне может статься, и его самого, чтобы на пути не мешался, порвут на клочки. Да только не станет он за жизнь свою опасаться! Не будет сидеть сиднем и смотреть на то, как дело Ильюшина умирает. После порядков Клонг Прайм – дай бог только выжить! – его уже голыми руками не возьмешь.

Это в убогом Таиланде он никто, не может сломать унизительную систему, да и не станет пытаться. А Родина у него одна – ей он обязан помочь! Обязан быть мужиком, а не тряпкой ради цели всей своей жизни. Даже если не все он успеет, даже если не дойдет до конечного результата сам, все равно начало будет положено. Пусть его дети, внуки продолжат. Проживут хорошую, полную смысла жизнь!

Михаил Вячеславович почувствовал внутренний прилив сил. Даже голову поднял, открыл глаза и гордо расправил плечи. Тюремная камера больше не казалась ему склепом, наполненным живыми мертвецами: он видел в ней лишь препятствие на пути к новой цели. А у кого же бывало без трудностей? Без потерь? Разве Ильюшину приходилось легко?

В голове Фадеева постепенно складывалась структура работы того коллектива, который способен был возродить российский авиапром. С авиационными институтами надо работать, талантливых ребят со студенческих лет собирать. А то сколько выпускников МАИ не своим делом занимаются! Все почему? Мотивации нет, не создано нужных условий. И это при том, что работы в государстве непочатый край!