Эмилия Остен - Жених для дочери

Лондон, 1753 год

— Ш-ш-ш! Тихо! Иначе тетя Джоанна услышит!

Альма понизила голос.

— Хорошо. Слушайте дальше. И он приглашает меня на танец. А папенька ему: «Как вы смеете, молодой человек, вы даже не представлены!» Лорд Бисмайр поклонился и говорит: «Это самая большая беда в моей жизни». В общем, папенька запретил мне с ним танцевать. На веки вечные.

— Он запретил бы нам танцевать вообще, если бы мог, — буркнула Тиана.

Она сидела, обхватив коленки руками и положив на них подбородок.

— Но он ведь этого не сделает, не так ли? — прошептала Альма.

— Думаю, нет. Ведь мы должны найти мужей. — Тиана скривилась. — А ты что думаешь, Клара?

— Я думаю, что нам всем пора спать. — Старшая из трех сестер отличалась самым спокойным и тихим нравом. — Иначе тетя Джоанна проснется, и не миновать нам сурового выговора.

— Тетя Джоанна будет рассказывать, как она несчастна. Это хуже выговора. Но ты права. — Альма спустила ноги с кровати. — Пойдем в свои комнаты. Спокойной ночи, Тиана.

— Спокойной ночи…

Альма и Тиана взяли каждая свою свечу и с оглядкой выскользнули из спальни сестры. Клара закрыла за ними дверь. Несколько шагов по коридору — и Тиана оказалась в своей комнате, не слишком отличавшейся от комнат других сестер. Сквозняк холодил босые ноги, и девушка запахнула халат. Хоть и разгар лета, а в доме холодно, словно в склепе; отец не велел сильно топить в комнатах. Июль же. То, что это здание насквозь промерзло еще во времена Генриха Восьмого, папеньку не волновало. Истинным христианам следует кротко переносить лишения. От молитв должно становиться тепло.

Тиана вздохнула, подошла к окну и распахнула створки. Летний воздух лился широким потоком, запахи цветов из небольшого сада заглушали лондонскую вонь. Как бы отвратительно ни пах город, в котором в тесноте живут сотни людей, Тиана все равно его любила. Сельские просторы нагоняли на нее тоску. Там, в Глостершире, в маленьком поместье, где обстановка не меняется годами, а слуги похожи на высохших мумий, о которых Тиана однажды читала, — вот там-то и живет настоящая тоска. Вокруг поля, леса и безлюдье, ближайшая деревенька на той стороне реки, и запахи полей не радуют, и книг в библиотеке мало. К Меррисонам никто не ездил с визитами, так как друзей в округе у них не было. А если бы и были, то что? Сиди, смотри в пол: не дай бог, тебя заподозрят в чем-то нечестивом. В деревне никакой грех не утаишь.

Тиана оперлась локтями о подоконник и задумчиво глядела в ночную тьму. Город приглушенно шумел: стучали колеса поздних экипажей, доносились голоса стражи и пьяных грузчиков, долетал плеск весел с Темзы. Ведь не поздно еще, только-только пробило полночь, в бальных залах танцы в самом разгаре, галантные кавалеры развлекают прекрасных дам, только для сестер Меррисон это все недоступно. Вернее, доступно, но до одиннадцати: ровно в этот час папенька велел покидать приемы. И покидал, таща за собой на буксире весь женский состав семьи. Противиться не имело смысла. Однажды Альма попробовала возражать, и отец, не церемонясь, выволок ее из зала за руку. Переживать подобный позор еще раз на глазах у общества сестры не хотели.

Особенно на глазах у некоторых его представителей…

Тиана вздохнула.

Сегодняшний отъезд в положенные одиннадцать часов прервал для нее самое увлекательное занятие на свете: наблюдение за компанией лорда Щегла. Они (вот повезло!) приехали на бал у Линдсеев рано, в девять, и Тиана получила в свое распоряжение два часа. Два часа, чтобы исподтишка смотреть на веселых леди и джентльменов, одетых по французской моде, щеголявших завитыми париками и изящными веерами, имевших полное право громко смеяться, разговаривать о чем угодно, глядеть на кого заблагорассудится.

Сама Тиана вместе с сестрами сидела в углу под бдительным взором отца и тети Джоанны. Каждый мужчина, оказывавшийся на расстоянии в пару ярдов, подвергался критическому осмотру. Если кого-то из сестер приглашали на танец (что случалось редко, так как нрав папаши Меррисона был уже давно всем известен), они не смели встать с места, пока отец не разрешит. Примерно половине кавалеров Абрахам Меррисон отказывал. Почему — он никогда не трудился объяснять. В основном из-за репутации, которая должна быть безупречной, а даже в условно чопорном Лондоне этим похвастаться могли далеко не все. Так что лучше было не поднимать глаз. Но за долгие годы Тиана уже наловчилась делать это так, чтоб отец не замечал. И она смотрела, смотрела, не могла оторваться…

Тиана со вздохом выпрямилась, отвернулась от окна в ночной Лондон (словно в другой мир!) и забралась под одеяло. Слишком тонкое для зимы, вполне подходящее для лета. Все равно другого у нее нет и не будет.

Утро началось, как обычно, в шесть.

— Мисс Тиана, поднимайтесь.

— М-м…

— Мисс Тиана!

— Сейчас, Мэри…

— Ваш отец разгневается, и попадет мне.

— Уже встаю…

Она протерла глаза. Больше всего на свете по утрам Тиана любила сладко поспать. Такой праздник для нее выдавался редко; разве что уезжали и отец, и тетушка Джоанна, и тогда сестер никто не будил. В обычное же время горничные поднимали их в шесть, чтобы в половине седьмого вся семья присутствовала на общей молитве.

Тиана это ненавидела.

Она понимала в глубине души, что Бог — это бесконечно милосердное существо, но зачем этому существу понадобились ранние молитвы прихожан, остается только гадать. Если бы она посмела высказать такие мысли отцу или тете, три дня просидела бы на хлебе и воде для собственной пользы и смирения; поэтому Тиана молчала. Она исправно позволяла Мэри разбудить ее в шесть утра, хотя очень хотелось уткнуться в подушку и смотреть сны. Невозможно. Недостижимо.

Тиана стояла, закрыв глаза, помогая Мэри снять с себя ночную рубашку, просовывая руки в рукава домашнего суконного платья, чтобы горничная могла ее одеть, и почти не чувствовала, как Мэри шнурует корсет. Прерванный сон казался таким сладким, таким желанным, что хотелось удержать его еще на несколько минут. Но поздно, глаза открылись, вокруг было все то же самое: узкая тесная комната с простой мебелью и рассвет в окне. Тиана поежилась от наползшего в спальню утреннего холода.

— Ваш чепчик, мисс.

В пределах дома предписывалось носить чепчик, пряча под него волосы, которые у всех трех сестер, как назло, были роскошные. У Тианы — каштаново-золотистая копна; у Альмы — темно-каштановые, прямые и тяжелые; а у Клары — самого светлого из них оттенка, летучие, словно шелк. Всю эту красоту следовало прятать под невинную полотняную белизну, скрывать от чужих взглядов, от возможного соблазна. Тиана поправила чепчик на скромно уложенных волосах, и лицо мгновенно преобразилось, вытянувшись, утратив игривое очарование и приобретя монашескую строгость.

Поблагодарив Мэри, она вышла из комнаты и спустилась в домашнюю часовню — душное, маленькое помещение, куда с трудом могли втиснуться десять человек (а потому по утрам молилась лишь семья лорда Меррисона). Отец стоял коленями на полу, не позаботившись подложить подушку, тут же рядышком устроилась и тетя Джоанна — эта подушкой не пренебрегла. Все-таки религиозное рвение тетушки гораздо меньше, чем та всем стремится показать.

Отец обернулся, окинул Тиану внимательным взглядом и, видимо не найдя, к чему придраться, поинтересовался:

— Кристиана, где твои сестры?

— Они сейчас спустятся, отец.

Лорд Меррисон всегда называл дочерей полными именами, данными им при рождении и, на взгляд всех троих, вычурными донельзя. Между собой девушки общались, используя уменьшительные имена, но никогда не делали этого при отце и тете. Тут следовало соблюдать правила.

Тиана встала на колени позади тети Джоанны, сложила руки и смиренно склонила голову. Глаза немедленно начали слипаться. Духота в часовне навевала греховные мечтания о теплой постели и мягкой подушке. Наверное, не об этом стоит думать во время утренней молитвы. Тиана постаралась сосредоточиться.

Послышалось шуршание юбок, в часовню вошли Альма и Клара, молча опустились на колени. По утрам отец не терпел лишних разговоров. Да и кому захочется перебрасываться фразами в половине седьмого утра? Уж точно не сестрам Меррисон, каждая из которых любила поспать до полудня.

Отец возвысил голос, читая молитву, и Тиана повторяла за ним, почти не задумываясь о смысле произносимых слов. Они были привычны, как рассветы; она твердила эти молитвы, сколько себя помнила. Смысл библейских фраз утрачивался, хотя Тиана знала их очень хорошо. Когда часто произносишь какие-то слова, они теряют значение, становятся малоценными. Может быть, со словами любви так не случается, но пока у Тианы не было возможности это проверить. Хотя ей хотелось бы. О, как бы ей хотелось!

Она зажмурилась и тут же открыла глаза, пытаясь прогнать сон. Если она задремлет и уткнется носом в спину тетушке Джоанне, ничего хорошего из этого не выйдет. Как минимум утренний скандал. Как максимум ее запрут и не позволят отправиться вместе со всеми на сегодняшний прием у графа де Грандидье, переехавшего недавно в Лондон из Парижа. Граф женился на очаровательной англичанке, единственной дочери барона Оддриджа, а так как молодая жена души не чаяла в туманном Альбионе, согласился сменить умеренный французский климат на неумеренный английский. Теперь супруги устраивали прием, на который было приглашено и семейство Меррисон в силу давнего знакомства сэра Абрахама с бароном Олдриджем. Пропускать прием Тиане не хотелось по множеству причин. А потому она украдкой ущипнула себя, чтобы не заснуть, и сосредоточилась на молитве.

Платье было любимого цвета Тианы — оливкового, и на этом все его преимущества заканчивались. Начинались недостатки. Слишком простое, никаких украшений. Форма юбки вышла из моды лет десять назад. Впрочем, сама юбка тоже не новая, досталась Тиане от Клары, которой стала мала. Если приглядеться, то видно, что подол обтрепался; сколько Мэри его ни штопала, все равно вещь не может служить вечно. Хорошо хоть ткань пока по швам не расходится от ветхости… Декольте более чем скромное, и это в эпоху, когда мода предлагает открывать побольше тела, чтобы окружающие могли убедиться в нежности и чистоте кожи.