Пообедав в тени развесистой ивы, путешественники доехали до большого, но странно пустого селения. Судя по всему, недавно через него прошли чьи-то войска: поваленные плетни; сбитые с них шашками, валяющиеся в пыли глиняные макитры; сорванные с петель двери; следы сотен лошадей.

Дорога и вороний грай привели их на майдан, где они наткнулись на шесть свежесрубленных виселиц, на которых качались трупы в одном исподнем белье. Заслышав стук колес, вороны с карканьем было взлетели, но тут же уселись обратно продолжать свою жуткую трапезу. Катерина вскрикнула. Алька уткнулся Бате в плечо. Даже бесстрашному Черному Паше стало не по себе, и он, вырвав у Бати кнут, хлестнул лошадей, которые быстро затрусили мимо страшного места.

Еще сутки спустя они сидели ночью в степи у костра и пекли картошку. Только что поели приготовленный Катериной вкусный борщ и теперь закидали угольями картошку — сучья отодвинули, чтобы не привлекать лихих людей, в слабом неверном свете костра их лица были какие-то по-домашнему спокойные и добрые.

Катерина полулежала на плече мужа, который украдкой поглаживал её по спине и, зная, как она боится щекотки, жарко дышал в ухо, отчего у неё по телу бегали мурашки. Она посмеивалась и щелкала его по лбу, впрочем, стараясь делать это не очень наглядно. Она часто ловила соболезнующие взгляды Бати на своего атамана, который на его глазах превращался в беспечного влюбленного мальчишку; Дмитрия радовало даже то, что время от времени его жена, зажав рот, бежала в ближайшие кусты. Ребенка ждет! "Какой он теперь Черный Паша! — с сожалением вздыхал Батя. — Подкаблучник, да и только!"

Алька лежал, подняв ноги на колесо — отец учил, что, приподнятые, они лучше отдыхают. Он лежал и слушал, как жуют траву стреноженные лошади; мечтал: когда они с Батей найдут сокровища, купит себе хорошую лошадь и станет обучать её ходить по арене — тогда он сможет стать акробатом на лошади — вольтижировщиком!

Аполлон лежал ногами к костру и перебирал пальцами четки, подаренные ему накануне Синбатом — тому, в свою очередь, они достались от одного турецкого купца, которому Синбат, кстати, привез столь дорогой сердцу русский табак. Синбат не видел в четках никакой пользы и расстался с ними безо всякого сожаления.

Сам Синбат сидел по-турецки, поджав под себя ноги, и смотрел на угли: он любил печеную картошку и в долгом плавании по морям всегда мечтал, как он сойдет на берег, разожжет костер и…

— Мир вам, люди добрые! — вдруг услышали они поблизости чей-то голос. — Не разрешите ли погреться?

Просьба погреться летом выглядела бы смешной, если бы ещё смешнее не казалась фигура человека, вступившего в освещенный слабым светом догорающего костра круг. Он был одет в вечерний костюм, брюки которого, закатанные до колен, открывали худые босые ноги. На плече человек держал палку, к концу которой носовым платком были привязаны, по-видимому, дорогие туфли. Батя при взгляде на незнакомца закашлял в кулак, а Алька, не выдержав, прыснул.

Катерина от мужа не отодвинулась, даже головы с плеча не убрала; раньше бы постеснялась, засуетилась, сейчас — совсем другая стала. Хотела было, как и прежде, волосы под платок прятать, Дмитрий не согласился зачем красоту скрывать? Так она, на его плече полулежа и косу расплетая, пропела грудным голосом:

— Проходьте, сидайте, гость дорогой!

На мужа глянула — угостить бы? Он поощрительно подтолкнул ее:

— Давай!

— Мы недавно пойилы, — подошла к незнакомцу Катерина, — а вы не захотите борща моего отведать?

— С удовольствием, хозяюшка, — сглотнул тот голодную слюну. — Мне бы только руки сполоснуть!

— Сразу видно культурного человека, — съехидничал Аполлон, прикрывая свое смущение — как же это он так забылся, что подошедшего чужого человека не услышал?!

Алька опять хихикнул, но получил тычок в спину от Бати:

— Ну-ка, подойди, слей на руки человеку!

Молодой человек тщательно вымыл руки, лицо, вытер их поданным Катериной рушником, надел туфли, опустил штанины и облегченно вздохнул; благородно принял у Катерины миску с деревянной ложкой и присел у костра. Он старался есть аккуратно, отламывал небольшие кусочки хлеба, но по тому, как судорожно глотал борщ, чувствовалось, что незнакомец голоден зверски и от сдерживаемого нетерпения у него даже дрожат руки. Наконец с видимой неохотой он оторвался от миски, которую Катерина наполнила до краев второй раз.

— Простите, господа, за дурные манеры, — повинился он, — но вторые сутки я не имел во рту маковой росинки!.. Увы, человек от голода теряет цивилизованный облик — теперь я испытал это на себе.

Он блаженно откинулся на локоть и от удовольствия прикрыл глаза; было видно, что молодому человеку не больше двадцати пяти лет…

— Тю, мы же картошку печем! — спохватился Синбат, выкатывая из углей закопченные комочки. — Батя наш как чуял — ох, голова! — ты, говорит, картошки побольше положи, вдруг кого в гости черт прине…

Он осекся. "Искатели" захохотали.

— Кто у нас манеры приличные имеет, так это — Синбат, — сказал, отсмеявшись, Черный Паша, — всегда рад хорошему человеку доброе слово сказать!

— Да я не обижаюсь, — махнул рукой незнакомец, смеявшийся вместе со всеми. — Потому что, если разобраться, и вправду: черти напали на поезд, черти отобрали все вещи и черти чуть было не поставили меня к стенке, но бог опередил их, отпустив мне быстрые ноги…

Он поднялся.

— Константин Аристархович Первенцев — можно просто Костя. Ехал в поезде из Германии. На поезд напал летучий отряд генерала Покровского "Освободители России". Правда, чем отличаются освободители от обычных бандитов, я разобраться не успел. — Он расстроенно опустился на землю. — Ох, и достанется мне на орехи от Георгия Васильевича! Они же у меня портфель с бумагами отобрали!

— Очень важные бумаги? — сочувственно спросила Катерина.

— Для кого-то, возможно, мелочи. Подумаешь, договор на поставку Наркомату иностранных дел двух легковых автомобилей! Как сказал бы repp Дитц: "Эрстэ швальбэ махт каине фрюлинг!"[8]. А для меня это — крах всей карьеры!

Константин удивленно замолк, слыша, как Катерина шепотом повторяет произнесенную им немецкую пословицу.

— Вы изучаете немецкий?

— Она все изучает! — снисходительно пояснил Черный Паша, — Мне за морем бывать доводилось, кой-какие языки знаю. Веришь, замучила меня: как по-турецки то, как по-гречески это? С первого раза все запоминает!

— И вы поняли, что я сказал? — спросил её ночной гость.

— Я не знаю, что такое — швальбе.

— Швальбе — это ласточка… Вам же учиться надо!

— Була в мене такая мрия, але я зараз одружена жинка.

— Ну и что же, что замужняя! — заволновался Константин. — Революция освободила женщину, поставила её в один ряд с мужчиной. Никакого домостроя! Только равноправие. Теперь женщине открыт доступ в любое учебное заведение России! И никто не посмеет отказать вам в приеме только потому, что вы дочь рабочего или крестьянина. Главным мерилом будет только талант!

Черный Паша мог бы согласиться с ним: если Катерина талантлива — пусть учится, но слишком неравнодушный, по его мнению, тон молодого человека вызвал у него нешуточную ревность. Его, как человека, накормили, приютили, а он… Неизвестно, чем бы закончилось "закипание" Черного Паши, но тут вмешался терпеливо ждущий Синбат:

— Будем мы, в конце концов, есть картошку, или пусть тоже в уголья превратится?!

Константин ловко очистил горячую картофелину, перебрасывая её с руки на руку и продолжая говорить — видно, эти мысли не давали ему покоя.

— Конечно, нам привыкнуть к этому будет нелегко, ведь почти всю историю развития человечества мужчина старался держать женщину на коротком поводке, приписывая себе исключительное право решать, что для неё хорошо и что плохо. Теперь женщина сможет работать наравне с мужчиной, станет его подругой и соратницей в борьбе…

— А если она не захочет? — спросила Катерина, глядя на вспыхивающие последним светом угольки.

— Чего не захочет? — ошарашенно спросил оратор, прерванный в самом апофеозе своего выступления.

— Не захочет быть… соратником, а захочет быть просто женщиной беззащитной, слабой?

— Умница! — Черный Паша опять чмокнул её в ухо и стал потихоньку кормить очищенной картошкой.

Катерина очень хотела бы учиться, но её и вправду не привлекала возможность работать наравне с мужчиной. Может, потому что сельские женщины всегда так и работали — наравне! Это было нелегко, старило женщину прежде времени, и потому сейчас, с любовью Дмитрия почувствовав себя истинно женщиной, она вдруг захотела, чтобы её берегли, за нею ухаживали, ласкали, чтобы она не убивалась на работе, а жила в радость…

— Вы тоже со мной не согласны? — спросил Константин внешне безучастного Черного Пашу.

— Ну почему же, — пожал тот плечами, — просто вы слишком горячитесь, а то, что звучит громко, вовсе не всегда правильно… А ещё я думаю, может, иной раз нужно спрашивать и самих женщин?

Молодой человек смутился.

— Георгий Васильевич — мой начальник — тоже говорит, что дипломат должен иметь холодную голову…

— Мы все должны иметь холодную голову, — сказал Черный Паша, — ведь именно из-за горячих голов сейчас по всей России идет кровавая бойня! Именно горячие головы перевернули мир вверх дном. Сейчас, оказывается, не главное, хороший ты человек или плохой. А главное, какую идею ты поддерживаешь? Кто ты: большевик, меньшевик, анархист или монархист… Ты вот наверняка большевик!

— Да, и горжусь этим! Только большевики смогут дать счастье трудовому народу, потому что они сами — плоть от плоти народа!

— Мы все — плоть от плоти. Но у любой матери могут рождаться разные дети. Один становится жандармом, а другой — вором…

— Как вы можете сравнивать! — возмутился Константин. — Революция открыла простому народу двери в светлое будущее, и совершили её большевики!