— Спасибо вам, Катя, Федор Игнатьевич мне рассказал, как вы отважно боролись за спасение сейфа. Я вижу, вы и о детях хорошо заботились. — Эгамбельды, не выпуская из рук стрекозу, склонил голову в поклоне. — Прошу вас, останьтесь с ними, пока Оленька не поправится!

Да, он не красавец, но что-то привлекательное все же есть, некое благородство и загадочность, которые вкупе ценнее, чем смазливость… Спортсмен унес любовницу, а мне довелось потчевать жиденькой ячневой кашей — больничным ужином — раненого и его отпрысков. Ели все неохотно. Ксюша ныла, что ей скучно без телевизора, и просилась домой, Артем клевал носом.

— Не уходи, посиди со мной, — попросил Серый. — Положи мне руку на лоб. Помнишь, Катрин, как ты гладила мои волосы на набережной? Больше никто так не делал…

Скорее всего, он лгал, просто сейчас нуждался во мне, как Лялька в костылях. Но я выполнила просьбу, одной рукой покачивая Темочку. Его отец слабо улыбнулся, разнеженно смежил веки и спросил:

— А что у тебя за отношения с тем парнем? По-моему, ты ему нравишься, но он ведь слишком молод для тебя.

— А зачем мне старый мерин? Старый не вспашет, не засеет, — хмыкнула я, припомнив прибаутки побитого мужичка из приемного покоя.

— Это кого ты считаешь старым? — нахмурился ревнивец.

— Мало ли…

— Я не понимаю, Катрин… Ты меня совсем разлюбила, что ли?!

— Нет, не совсем, — нагнувшись над ребенком, уснувшим в моих объятиях, я коснулась губами щеки Сергея. В этом поцелуе не было и тени эротизма — так целуют дальних родственников. Но Волкова не устроила постность лобзания. Притянув меня за шею, он впился в мои губы настоящим полновесным, сочным поцелуем…

И тут грохнуло, как гром среди ясного неба! Оконное стекло со звоном рассыпалось, а у меня сработал рефлекс в случае опасности прятаться под кровать, куда и отправила перепуганного мальчика.

— Ма-а-ама! — истошно завопила Ксения и вцепилась в меня.

— Прячься скорее!

Я толкнула ее под кровать и двумя руками стала спихивать на пол Сергея, который оказался очень тяжелым и не помогал мне, а только стонал и скрежетал зубами от боли. Впрочем, стоны и детский плач уже и не слышались из-за оголтелого свиста пуль — по окну стреляли из автомата. Еле успела скинуть раненого, как из его матраса и подушки полетели ошметки ваты. Всем телом налегла на Тему, прикрыв его собой, одной рукой притянула к себе голову Ксюши, другой — голову Серого Волка. На нас летело крошево штукатурки и стекол, а пули свистели поверху. Одна попала в лампочку на потолке, и свет погас. В тот момент и автоматная стрельба прекратилась. Девочка визжала на одной пронзительной ноте: «А-а-а-а!», я старалась ее перекричать: «Ничего, ничего! Все в порядке, мы все живы!» — хотя сама просто остолбенела от страха.

На подоконник вскочила черная тень. Массивный ботинок выбил из рамы остроугольный осколок стекла, опасно дыбившийся снизу. Иоакимис грузно спрыгнул в палату. Я беззвучно молилась: «Молчите! Молчите! В темноте нас не видно!» Но разве детям заткнешь рты? Оба малыша голосили.

Налетчик споткнулся об опрокинутый стул, направляясь к нам, и тут мои нервы сдали, я завопила:

— Да помогите же хоть кто-нибудь! Убивают!!!

— Помогите!!! — тоненьким визгом вторила Ксения.

В коридоре слышался топот ног, и взбесившийся Иоакимис наобум полоснул автоматной очередью по двери, которая тотчас превратилась в дырявое сито, в щепки. В палате стало значительно светлее. На секунду установилась глухая, зловещая тишина. Развернувшись, мнимый клиент полоснул свинцом по кровати, под которой мы лежали. Металл со скрежетом бился о металл, в воздух взметнулись клочья ваты и перья, из разбитого флакона капельницы вылилось лекарство. Я, засыпанная слоем крошева, смотрела на бандита, боясь шевельнуться, загипнотизированная ужасом. Придавила собой Артема — кажется, от бедняжки уже одно мокрое место осталось, поскольку он даже не пищал. Ксюша ощутимо дрожала, Серега сипел.

— Вы окружены. Сопротивление бесполезно. Выходите, руки за голову, — послышался из коридора бодрый голос Синева. — Оружие на пол!

Похоже, у Владимира Ивановича закончились патроны. Подняв автомат над головой, он с воинственным кличем ринулся к двери. Вышиб ее ногой, взмахнул прикладом.

— А-вау-а! — дико взревeл интерн.

— Вяу! — поддержал его Темочка. Слава богу, я его не совсем задавила.

— Мама! — взвизгнула Ксюха. — Мамочка моя!

Ярость придала мне сил. Вскочив, схватила стул, ринулась в коридор и, с разбегу налетев на гадского клиента, огрела его по башке. Злодею удар ничуть не повредил, но от неожиданности он выронил автомат и оскалился:

— Ах ты, сука!

Я не дожидалась ответного удара — дубасила стулом куда попало и увидела, как из-под седого бобрика на лоб противника выползла багровая струйка крови. Стул, к сожалению, слишком хлипкое оружие, моментально разломался так, что у меня в руке осталась только тонкая перекладина от спинки. Отскочила от Иоакимиса, рычавшего:

— Тебе не жить, сука! Хребет переломаю!

Прямо мой кошмарный сон сбылся!.. Подонок подобрал автомат и погнался за мной по коридору, где распростерся Никита, а за ним погнался охранник с криком: «Стой! Стрелять буду!»

— Да стреляй же скорей, пока он нас всех не поубивал! — заорала я.

Спас меня не этот тормознутый, нерешительный охранник, а обычный больной, сообразивший выкатить из двери своей палаты пустое инвалидное кресло-каталку. Оно летело с ускорением наперерез Барбосу и подсекло его бег. Убийца повалился на пол, опрокидывая повозку.

— Милиция! Милиция! — тоненько позвал женский голос.

— Это что вы здесь устроили? — высунулась из реанимационной Розалинда и, получив тычок от успевшего встать бандита, завалилась обратно в палату.

А навстречу мне на всех парах мчался Эгамбельды! Как вовремя!..

Мастер спорта выбросил перед собой правую ногу, взлетевшую высоко, просвистевшую почти так же звонко, как пуля, и врезал озверевшему Иоакимису по щеке. Голова грека мотнулась, но он вновь бросился в нападение, видимо, не понимал, с кем связался. Удары на него посыпались неостановимым градом. Эгем молотил тушу ребрами ладоней, махал ногами и, кажется, делал все это одновременно, да еще успевал приговаривать: «Получай, гад! За Ольгу! За меня! За Серого! За Катерину! За Ксению! За Тему!»

Когда к ним подбежал охранник, братоубийца уже рухнул на колени, хватая воздух перекошенным ртом. Я тоже села на пол — в ногах ни силы, ни правды не было, еле выдавила из себя:

— Там С-сережка… ему плохо… и дети, — и увидела маленьких Волковых в конце коридора, но подняться не смогла.

Эгамбельды заломил руки фальшивого Владимира Ивановича за спину, а охранник защелкнул наручники.

Коридор заполнили омоновцы, устроили бестолковую суету, хотя им всех дел-то осталось, что оттащить бобра в «черный воронок». Следом прибыл и наш капитан, переодетый в штатское. Я как в тумане видела, что Федор Игнатьевич обменялся с Эгемом рукопожатием. Подошла к Никите, которому подняться помогали медсестры, — лицо парня было окровавлено и плечо перебито, из открытой раны торчала ключичная кость, потому его сразу увели в операционную. Сергея на другой каталке транспортировали в реанимационную палату — новых ранений Волков избежал, но при падении вырвался катетер, разошелся шов, возник болевой шок, от которого он снова потерял сознание.

Детей забрал Эгамбельды, увел их в палату к матери. А меня увели в ординаторскую знакомые врачи.

— Выпей спирта, это лучше, чем транки, — убеждал анестезиолог Павлик, тот самый, который в свое время давал наркоз Серому Волку. — А то потом двое суток будешь тормозить. Тебе это надо?

— Надо! Я хочу все забыть, хочу отключиться. Я уже больше не могу!

— А я бы от спирта не отказался, — заявил Кравцов, выглядевший мирным и домашним в шерстяном спортивном костюме с олимпийкой. — Никита обещал угостить, да спекся.

— Потому что Кит принял удар на себя! А ваш больничный охранник никуда не годится, такому не то что стратегический объект, овощехранилище доверить нельзя, — сердито пробурчала я и словно накликала этого белобрысого тормоза в камуфляже. Он заглянул в приоткрытую дверь и рапортовал:

— Товарищ капитан, все ладом, я проверил! — И потянул носом. — Спиртом пахнет. Разливаете?

— Иди-иди, проверяльщик! Неси службу, как положено, — послал его Федор Игнатьевич и потянулся за стаканом. — А вот мы в натуре вмажем. Держи, Катерина, не сомневайся!

— Пить в рабочее время?.. Что за народ? — осудила нас Розалинда.

Безвинно пострадавшая жертва Иоакимиса лежала на диване с компрессом на ушибленном лбу, как живой укор. Ворчала, что спирта в отделении и так не хватает, его отпускают совсем для других целей, пить как бы кощунственно!

— Розалия Львовна, а помните, Путин тоже позволил себе стопочку за окончание боевой операции в Чечне? — выступил Павлик.

— Так то в Чечне! — подняла она вверх указующий перст.

— А разве у нас в больнице не район боевых действий? Или вам мало показалось? — Анестезиолог подвинул к себе наполненную мензурку и, перейдя на шепот, предложил и ей присоединиться, выпить.

Как ни странно, Розалинда не отказалась, употребила, как говорится, за милый мой. К нашему «вмазыванию» примазался и Эгем, ему тоже требовалось снять стресс. Мужчины спирт не разбавляли, закусывали черным хлебом и соленой килькой, а я воспользовалась водой. Вкус отвратительный, зато в самом деле полегчало, внутренняя дрожь утихла. Оказывается, есть ситуации, когда без бутылки не то что разобраться, выжить невозможно!..

Глава 15

Никите забинтовали голову — повязка, скрывавшая брови, напоминала тюрбан и одновременно младенческий чепчик, поскольку завязывалась на подбородке. Плечо было загипсовано, и левую руку он держал на перевязи, но хорохорился, улыбался бледными, бескровными губами: