Вошедший Никита доложил обстановку:

— Твой Волков без изменений, состояние стабильно тяжелое.

— Тяжелое?

— А как ты хотела? В сознание не приходил, давление низкое… Опля! — Он вытащил из кружек пакетики, дернув за этикетки, и отправил их в мусорницу. Поставил на стол сухарницу с печеньем и сушками, достал с подоконника пластиковые емкости с маргарином «Рама» и плавленым сыром. Нарезал хлеб. Давно я не пробовала подобных бутербродов — с тех пор, как уволилась из музыкальной школы. И пробовать не собиралась… А Синев уминал их с большим аппетитом, умудряясь хохмить с набитым ртом: — Правильно, Катерина. Печень дается человеку только раз, и не стоит травить ее «Рамой», чтобы не было мучительно больно.

Картинка в телике давно сменилась, а Розалия Львовна все продолжала трепыхаться: «План Путина приведет страну к расцвету медицины и достойному пенсионному обеспечению». И поскольку мы не поддерживали разговор, спросила настороженно:

— О чем это вы шушукаетесь? Вы что, против президента?

— Как можно? Что вы? Мы за него! Как раз вот обсуждаем, что пойдем на выборы, проголосуем за Медведева, — заверил ее Никита и позвал меня выйти покурить.

Мы смолили в конце пустого, полутемного коридора рядом с туалетами. Парень со смехом рассказывал о тихом помешательстве Розалинды — так в ординаторской между собой прозвали Розалию Львовну. Она увешала всю квартиру портретами Путина и настолько задолбила мужа сравнениями с президентом, что тот не сдюжил, сбежал. Да и кто бы выдержал ежедневную бытовую конкуренцию с великими?..

— Не сотвори себе кумира, — поддакнула я, имевшая гораздо более досягаемого кумира, нежели глава государства. Еще бы знать, где расположена его палата, взглянуть бы на него хоть одним глазком… Я осматривалась, прислушивалась к стонам, скрипам кроватных сеток, шарканью тапочек. И взмолилась: — Никита, сводите меня в реанимацию!

— Катерина, вы толкаете меня на должностное преступление. Мне не жалко, но…

— Ну, Никитушка, ну, я вас умоляю!

— А-а, пошли, — «умолился» Синев. — Кто не рискует, тот не ездит на Канары!

Мы крались на цыпочках, словно тати в ночи, и сердце мое дребезжало, как ложка в стакане, раскачиваемом движением поезда: дзинь-дзинь, дзинь-дзинь. Кажется, слышно было на весь этаж… В палате, освещенной только настольной лампой, стояли четыре койки, две из них были свободны. На ближайшей к двери кровати лежало сплошь забинтованное существо неясного пола. Сергей располагался у окна.

— Бедненький, — охнула я.

Профиль Сергия заострился, глаза запали. Или мне так казалось — просто свет и тень легли невыигрышно? Как бы то ни было, фамилия Синев Сережке сейчас подходила гораздо больше, чем его собственная… Из его ноздрей тянулись прозрачные трубки, над ключицей был воткнут катетер капельницы. Руки лежали поверх одеяла как плети, а грудь укрывала марлевая повязка. Я провела кончиками пальцев по щетинистому подбородку и потресканным, спекшимся губам Серенького, повторив:

— Бедный мой, как же ему больно!

— Ничуть не больно, не драматизируйте, ему сейчас, наоборот, кайфно, от наркоза не отошел. Мужик ломовой приход имеет, разноцветные сны смотрит, — его же наркотиками обезболивают. Это когда оклемываться начнет, хреново станет, как в ломке, — компетентно заверил Никита.

— Безобразие! — взвизгнула Розалинда. Мы и не заметили, когда она вошла. — Что ты себе позволяешь, Синев?! Я на тебя докладную…

— Все, Розалия Львовна, уходим! Уходим!

…Так и прошла ночь — в бдении и ожидании невесть чего. Мы с Никитой успели испить не одну чашку чаю, опустошили сигаретную пачку и перешли на «ты». А утром он, как и обещал, повез меня домой. Зевал за рулем отчаянно, как лев, готовый проглотить всех подряд, и мотал пшеничной гривой, разгоняя сон. Притормозив возле подъезда, не стал выходить из машины, чтобы открыть дверцу с моей стороны. Впрочем, кто бы ждал особых милостей от мужчин? Это еще безнадежнее, чем ждать их от природы… Я выкарабкалась:

— Спасибо, Кит!

— Кушай на здоровье… Следующее дежурство у меня через двое суток. Подгребай послезавтра, вместе веселее.

— Какое послезавтра? Я сегодня же подгребу…

— Ну и зря-я-а. — Он снова раззевался до хруста в челюстях. Потирая закрывающиеся глаза, посоветовал: — Лучше хорошенько выспись. Спи спокойно, дорогой товарищ! Я тебе торжественно клянусь держать руку на пульсе твоего драгоценного Волкова. Если что, позвоню. Чаокакао!

Связь у нас предполагалась односторонняя — в квартире, где обретался Никита, отсутствовал телефон. Едва его белая «Нива» выехала со двора, мне стало тоскливо: пофигизм этого симпатичного оболтуса худо-бедно и меня подпитывал верой в то, что все будет «хоккей». А в отсутствие интерна потянуло немедленно вернуться обратно в больницу. Еле подавила бессмысленный порыв… По лестнице брела, точно немощная старуха, гадая, что творится в квартире. Опыт последних дней приучил настраиваться на худшее. Но оказывается, злодейства тоже иногда берут тайм-аут.

Дверь мне открыла… мама с хорошеньким, пригожим Темочкой на руках. Вслед за ней в прихожую выкатилась Ксюша, которая, как водится, запрыгала, скандируя: «Катя! Катя!» Мальчик протянул лапки, чтобы повиснуть на шее. Азиз, спланировав на плечо, прикинулся ласковым голубем мира. Заворковал: «Дур-р, дур-р».

— Катенька, чьи же это детишки? — деликатно поинтересовалась мама. — Мы с папой прямо не знаем, что и думать. Лидочка меня вчера вызвала…

— Мам, я тебе потом все объясню. Устала-а. — Я смахнула птицу, повесила шубу на крючок и зашла в ванную, давая понять, что пресс-конференция окончена.

Пока ванна наполнялась, разделась. Одежда — от джемпера до нижнего белья — провоняла больницей, и я поспешила запихать ее в стиральную машину. Легла на дно якорем, чугунные веки сами собой сомкнулись. Такое состояние называется «ни петь, ни свистеть»…

— Дочка, я борщ сварила, котлетки с картошечкой пожарила, — послышалось из-за двери. — Покушай и отдыхай. А ребятишек я с собой заберу, чтобы не мешали. Не возражаешь?

Какое там возражать? Я чуть не захлебнулась от радости:

— Забери, конечно, мамочка!

Серега имел ломовой приход от наркоза, а я его поимела от маминой стряпни и чистой домашней постели. Ела в полулежачем положении и думала: счастье есть!.. Сереге больше не надо прятаться и воевать, в больнице ему уже ничто не угрожает; кукушата под надежным присмотром, а на их мамашу мне просто наплевать. Мыслям о работе и вовсе не дала ходу, а чтобы никто не доставал, предусмотрительно отключила телефон. В окно било рыжее, бесстыжее солнце, извещавшее, что скоро придет весна. Ослепленная его светом, я уснула прямо с пустой тарелкой на пузе…

* * *

Разбудили меня озноб и жажда. Горло саднило, нос заложило, а суставы выкручивала ломота. Типичное ОРЗ. В другое время я бы охотно поболела — приятно ведь тупо валяться и ни за что не отвечать… Но сейчас точно знала: любимому мужчине гораздо хуже, чем мне. Преодолевая разбитость, встала и включила свет — за окном уже смеркалось. Потащилась в кухню, наполнила чайник и воткнула в розетку штепсель телефона, чтобы позвонить в справочную больницы.

— Состояние стабильно тяжелое. Хотя постойте… Вы про кого из Волковых спрашиваете? Их в списках двое — Ольга Анатольевна и Сергей Владимирович. Наверное, однофамильцы.

Я прямо обалдела, ушам не поверила:

— Как, и Ольга в больнице?!

— Ну да, Ольга Анатольевна, 1983 года рождения. Температура 37,5, состояние средней тяжести.

Женщина из справочной стала терять терпение, ее голос приобрел досадливые нотки, но я не отставала. Судя по имени-отчеству и возрасту, Волкова была не кем иным, как Лялькой.

— Погодите, а что с ней стряслось?

— Поступила вчера после автокатастрофы. Сотрясение мозга, перелом голени, множественные ушибы. Палата 414.

Выходит, мой дневной кошмар оказался провидческим?! Вот и отыскалась блудная мамаша…

Тайна моего исчезновения, кстати, тоже занимала многих. В первую очередь, конечно, Лидию, которая своим звоночком не позволила как следует переварить новость относительно Ольги. Гаевая — не девушка, а буря и натиск, ураган и тайфун, настоящий мирный атом. Мне бы ее энергию…

— Катька! Катюнечка! Ты живая?! Слава богу! А парень тот жив?.. А-а… Ну, мы с Евгением Павловичем так и подумали, что ты в больнице зависла. Слушай, а клиент-то твой, этот гребаный Владимир Иванович, пропал! Вчера, как только нас увидел, дунул, только пятки засверкали. И сегодня не явился оформлять сделку… А я тебя предупреждала: та квартира — точно заговоренная, не удается ее сбыть, хоть тресни!

— Нет, Лидок, из-за квартиры не стоит трескаться. Проблема не в квартире, а в клиенте. Это не Владимир Иванович, а просто какой-то Чичиков.

Напоминание о бобре подняло гадкий осадок со дна моей души. Вспомнилось, как проходимец требовал ключи от квартиры Волковых. Скорее всего, ради них и втирался ко мне в доверие, навязался в гости, запудривал мозги водкой и комплиментами… Чего он забыл в Серегиной квартире? И откуда вообще свалился?.. Тревожные думы затмили голос Лиды, между тем она источала жизнерадостность, как вся группа «Блестящие», вместе взятая:

— Ой, Кать, а эти ребятишки — прямо прелесть! Особенно Ксенечка. Где ты их взяла? Зачем заливала нам про котят, под дурочку косила? Сказала бы сразу правду… Моя мама вчера приходила с ними возиться, и твою маму на подмогу вызвали.

Хорошо, что Гаевая имеет милую привычку задавать вопросы и не дожидаться ответов, — к откровениям я была не расположена. Она стрекотала пулеметом, рассказывая, как минувшим вечерком они дружно доели и выпили все то, что не осилил мнимый клиент. Хоть для кого-то День святого Валентина не впустую прошел… Честная компания приветила и бабу Машу, которая не преминула нагнать пурги про то, как я убивалась над раненым и уехала с ним на «скорой помощи» в одних тапочках…