Мы умолкаем, потому что появляется Бренда с двумя высокими бокалами шампанского в руках.

– Еще раз поздравляю.

Я волнуюсь, что она захочет остаться и поболтать, но она извиняется и идет проверить платье.

– Я думала, что вижу вас насквозь, – прямо говорит Эмма, когда Бренда уходит. Она внимательно на меня смотрит, и я с удивлением замечаю, что ее круглые голубые глаза кажутся мне странно знакомыми. Прежде чем я успеваю понять, откуда, она продолжает:

– У вас была идеальная жизнь с замечательным мужем. Вам даже не приходилось работать, вы просто наслаждались жизнью в роскошном доме, за который платил он. Я думала, что вы ничего из этого не заслуживаете.

Я ждала продолжения.

Она наклоняет голову набок. Как будто увидела меня впервые.

– Вы не такая, какой я себе вас представляла. Я так много о вас думала. Я все время размышляла, каково вам будет узнать, что ваш муж влюблен в кого-то другого. Я из-за этого не могла спать по ночам.

– Это была не ваша вина, – она и не представляет, насколько верно это утверждение.

Из сумки Эммы доносится долгое «динг». Она замирает, не успев поднести бокал к губам. Мы обе смотрим на ее сумку.

Она достает телефон.

– Это от Ричарда. Он только что приехал в отель в Чикаго. Он спрашивает, что я буду сегодня делать, и говорит, что скучает.

– Напишите ему, что тоже скучаете и что любите его.

Она поднимает бровь и делает то, что я сказала.

– А теперь дайте мне телефон, – я стучу по нему пальцем, потом показываю Эмме.

– Он следит за вами, – я показала на экран. – Это Ричард подарил вам его, правильно? Телефон зарегистрирован на его имя. В любое время дня и ночи он может отследить его, то есть ваше, местонахождение.

Он проделал то же самое со мной после того, как мы обручились. Я в конце концов догадалась, в тот день, когда в магазине задумалась, знает ли он уже, что я купила на ужин. Именно так ему стало известно про мою вылазку в город и в винный магазин в нескольких поселках от нашего дома.

Таинственные анонимные звонки тоже были делом рук Ричарда, поняла я. Иногда они служили наказанием, как, например, во время нашего медового месяца, когда Ричард думал, что я флиртую с молодым инструктором по дайвингу. А иногда, я думаю, он просто пользовался ими, чтобы держать меня в тревоге; лишать меня присутствия духа, чтобы потом самому меня успокаивать. Но этого я Эмме не рассказываю.

Эмма смотрит на свой телефон.

– То есть он притворяется, что не знает, что я делаю, хотя ему известно, где я? – она делает глоток шампанского. – Господи, это чудовищно.

– Я понимаю, что в это сложно поверить, – мне же самой кажется, что я сильно преуменьшаю значение происходящего.

– Знаете, о чем я думаю? Ричард пришел минуту спустя после того, как вы просунули то письмо мне под дверь. Он сразу же разорвал его, но я все не могла забыть одну строчку оттуда: «В глубине души вы уже знаете, кто он на самом деле».

Взгляд Эммы стал рассеянным, и я поняла, что она заново переживает тот момент, когда взглянула на своего жениха другими глазами.

– Ричард хотел… как будто хотел убить это письмо. Он не мог остановиться, рвал его на все более мелкие кусочки, а потом сунул их в карман. А лицо у него было… он даже перестал быть похож сам на себя.

Она еще долго сидит, охваченная этим воспоминанием, потом стряхивает его с себя и смотрит прямо мне в глаза.

– Раскройте мне правду кое о чем.

– Да, конечно.

– На следующий день после приема у вас дома он пришел с огромной царапиной на щеке. Когда я спросила, что случилось, он сказал, что пытался взять на руки кошку соседа, и она его оцарапала.

Ричард мог бы скрыть царапину с помощью косметики или придумать историю получше. Но, учитывая мою развязность в тот вечер, люди стали бы делать выводы; это было еще одно доказательство моей неуравновешенности, моей непредсказуемости.

Эмма сидит неподвижно.

– У меня в детстве была кошка, – произносит она медленно. – Кошка не могла оставить такой царапины.

Я киваю.

Потом я медленно выдыхаю и с усилием закрываю и открываю глаза.

– Я пыталась сбросить его с себя.

Сначала Эмма никак не реагирует на мои слова. Возможно, она инстинктивно понимает, что, если проявит сочувствие, я начну плакать. Она просто смотрит на меня и отворачивается.

– Не могу поверить, что так ошибалась, – говорит она наконец. – Я думала, что это вы… Он приезжает завтра. Мы договорились, что я переночую у него. Потом в Нью-Йорке будет Морин. Она придет ко мне, чтобы посмотреть на платье… а потом мы все должны идти выбирать свадебный торт!

Быстрая речь – единственный признак того, что она нервничает, что наш разговор вывел ее из равновесия.

Морин создаст дополнительные трудности. Но неудивительно, что Ричард и Эмма включили ее в процесс подготовки к свадьбе; я помню, что хотела сделать то же самое. Я не ограничилась ожерельем с застежкой в виде бабочки; я спросила ее мнения насчет того, понравится ли Ричарду, если в свадебном альбоме, который я собиралась ему подарить, будут черно-белые фотографии. А Ричард звонил ей и включал громкую связь, когда мы выбирали закуски для ужина после церемонии.

Я обнимаю Эмму за плечи. Сначала ее тело напрягается, но потом я чувствую, что напряжение уходит, за секунду до того, как она отстраняется. Она, наверное, охвачена бурей эмоций, которые пытается сдерживать.

«Спасти ее. Спасти ее».

Я закрываю глаза и вспоминаю девочку, которую спасти не удалось.

– Не бойтесь. Я вам помогу.

* * *

У себя в квартире Эмма кладет платье на спинку дивана.

– Хотите что-нибудь выпить?

Я почти не пила шампанского; я хочу сохранять ясность мыслей, чтобы придумать, как без последствий для нее вырвать Эмму из рук Ричарда.

– Воды, если можно.

Эмма крутится в своей крошечной, как в трюме корабля, кухне, и снова нервно болтает.

– Положить лед? Я знаю, у меня небольшой бардак. Я собиралась стирать вещи, а потом вдруг ни с того ни с сего решила проверить этот счет на карте. Он привязал к этому счету мою карту, поэтому нужно было всего лишь набрать номер на обороте. У меня есть виноград и миндаль, если хотите перекусить… Обычно я просматривала отчеты по «Америкэн Экспресс» и отправляла их в бухгалтерию для возмещения, но пару раз он говорил, что сделает это сам. Поэтому я и не видела, что был возврат.

Эмма качает головой.

Я рассеянно прислушиваюсь к тому, что она говорит, оглядываясь по сторонам. Я знаю, что она хватается за любую возможность смягчить впечатление от того, что узнала о Ричарде. Залпом проглоченное шампанское, лихорадочная энергия – мне хорошо знакомы эти симптомы.

Пока Эмма колет лед и раскладывает по стаканам, я разглядываю ее маленькую гостиную. Диван, журнальный столик, слегка увядшие розы. На столике ничего, кроме роз, нет, и я внезапно понимаю, что именно ищу.

– У вас есть городской телефон?

– Что? – она качает головой, протягивая мне стакан. – Нет, а что?

Я чувствую облегчение. Но отвечаю, что «всего лишь пытаюсь понять, как нам лучше связываться друг с другом».

Я пока не собираюсь рассказывать Эмме все. Если она узнает, что в реальности все даже хуже, чем ей кажется, она может замкнуться в себе.

Не стоит даже пояснять, что Ричард – я в этом уверена – каким-то образом подслушивал все разговоры, которые я вела по телефону в нашем доме.

Я провела наконец нужные параллели, когда увидела, как на страницах моей записной книжки вырисовывается схема его действий.

После того как в нашем доме в Уэстчестере сработала сигнализация и мне пришлось скрываться, дрожа от страха, в гардеробной, я была убеждена, что камеры над главным входом и задней дверью не зафиксировали никого, кто пытался бы забраться в дом. Потом я поняла, что запись с камер проверял Ричард. Никто больше не мог подтвердить, что было на записи на самом деле.

И прямо перед тем как завыла сирена, я разговаривала с Сэм и пошутила про то, что собираюсь привести домой мужиков после похода по барам. Теперь я уверена, что Ричард сам включил сигнализацию. Это было наказанием.

Он питался моим страхом – это укрепляло в нем сознание собственной силы. Я вспоминаю таинственные анонимные звонки, которые начались сразу после нашей помолвки, вспоминаю, как он записался на погружение с аквалангом вместе с женой, страдающей клаустрофобией, как все время напоминал мне включить сигнализацию. Как ему нравилось успокаивать меня, нашептывая, что только с ним я буду в безопасности.

Я делаю большой глоток воды.

– Во сколько Ричард завтра возвращается?

– Вечером, – Эмма смотрит на свое платье. – Надо повесить это в шкаф.

Я иду с Эммой в ее спальню и смотрю, как она вешает платье на дверь шкафа так, что кажется, словно оно парит в воздухе. Я не могу отвести от него глаз.

Невесты, которая должна была надеть этот изысканный наряд, больше нет. В день свадьбы платье никому не понадобится.

Эмма немного поправляет вешалку и задерживает на ней руку, прежде чем медленно ее отнять.

– Он казался замечательным, – в голосе ее звучит удивление. – Как такой человек может проявлять жестокость?

Я думаю о своем собственном платье, уложенном в защитную коробку из бескислотного материала в моей прежней гардеробной в Уэстчестере, хранимом для дочери, которой у меня никогда не было.

Я сглатываю ком, а потом говорю:

– Иногда Ричард действительно был замечательным. Поэтому наш брак продлился так долго.

– Почему вы от него не ушли?

– Я думала об этом. Было столько причин уйти. И столько причин, не позволявших мне это сделать.

Эмма кивает.

– Нужно было, чтобы Ричард сам меня бросил.

– Но как вы могли быть уверены, что он это сделает?

Я смотрю ей в глаза. Я должна признаться. Эмма сегодня уже пережила потрясение. Но она заслуживает того, чтобы знать правду. Без этого ей не выбраться из ложной реальности, а я точно знаю, насколько это может быть разрушительным.