Но его воспитание, тренировка и самообуздание развили у него терпимость, и притом он был великодушным человеком. Он убедился также, — хотя его чувство справедливости возмущалось против этого, — что ему необходимо усвоить себе взгляды своего отца и его осмотрительность.

Он был не из тех людей, которые способны широко мыслить, а из тех, которые обладают упорством и в девяти случаях из десяти достигают цели таким путем.

«Во всяком случае, отец приучил меня к труду и в значительной степени моим успехом я обязан ему», — добродушно уверял себя Жюльен. Он был привязан к своему отцу, и его острый ум давал ему возможность оценить его усилия, направленные к выполнению своей отцовской роли на жизненной сцене. Не обладая особенной силой воображения, отец Жюльена старался быть для него тем, чем, по его мнению, должен быть современный отец для своего сына. Он редко хвалил его, но в действительности очень близко к сердцу принимал его успехи.

Отец Жюльена усвоил себе позу равнодушного отношения ко всем вещам, и постепенно эта поза сделалась главной чертой его характера. Даже теперь, когда Жюльену случалось выиграть какое-нибудь крупное дело, он только вскользь говорил ему, идя после обеда в свой клуб:

— Интересный выпал денек для тебя, а?

И Жюльен отвечал равнодушно, соблюдая правила этой игры:

— О да, вполне!..

В душе же Доминик де Гиз с восторгом думал: «Черт возьми, ведь мальчик-то победил всех их!.. В таком деле! Он молодец!..»

Однако он никогда не позволил бы себе высказать громко такие чувства, разве только, если бы напился, что с ним еще никогда не случалось в жизни.

А Жюльен хлопал старого слугу Рамона по его сгорбленной спине и сообщал ему великую новость о выигранном им крупном судебном деле, и Рамон, поступивший на службу в дом его отца еще до рождения Жюльена, разражался радостным веселым смехом.

Рамон был доволен. Теперь у него был под командой мальчик, и домоправитель занимал положение рядом с ним. Пища была превосходная и все было в порядке.

— Вы тоже должны были бы окружить себя большим блеском, молодой барин, — говорил он Жюльену.

— А посмотри-ка на мои новые платья! Разве в них не заключается слава для тебя? — поддразнивал его Жюльен.

— Платья только тогда приносят пользу, если они надеваются со специальной целью, — возражал Рамон с ударением, — и для кого-нибудь.

Для Рамона было наслаждением помогать одеваться своему молодому господину, надевать на него подбитый атласом сюртук, белоснежную манишку, галстук и блестящие, патентованные ботики.

— Ах! — восклицал он. — Вы умеете носить костюмы…

Это даже не было лестью. Всякий костюм, надетый Жюльеном, приобретал особенный шик.

— Я становлюсь щеголем. Неужели ты хочешь этого? — с негодованием говорил Жюльен, тактично отодвигая брильянтин, пахнущий фиалками, который был последним приобретением для его туалетного стола.

Странным образом, теперь, возвращаясь домой из оперы, он вдруг вспомнил о словах старика Рамона, что надо носить новые платья «для кого-нибудь».

Но два года тому назад его «смокинг» (как упорно называл Рамон его парадный жакет) уже начал лосниться, белоснежное полотняное белье было большой роскошью, а о патентованных кожаных ботинках невозможно было и думать. В опере он сидел на дешевых местах и прежде, чем увидел Сару, испытал досадное чувство, услышав, как кто-то сказал поблизости, что идет сильный дождь. Он знал, что ботинки его пропускают воду, и постоянно боялся простуды, связанной, может быть, с потерей голоса. Но он увидел Сару, и все эти мелочи жизни сразу исчезли…

Ничего нет особенно удивительного в том, если мужчина, увидев женщину в каком-нибудь публичном месте, вдруг почувствует сильнейшее желание познакомиться с ней.

Красота пробуждает интерес повсюду. История полна примеров любви, вспыхнувшей с первого взгляда и сгубившей потом влюбленных. Едва ли существуют такие мужчины или женщины, даже среди заурядных людей, которые, хотя бы на один момент в своей жизни, не испытывали порой страстного желания познакомиться с женщиной или мужчиной, которую или которого они только что увидели, почувствовал какую-то тайную симпатию между ними и собой. Но проходит этот момент, и обыденность снова вступает в свои права.

Так было с Жюльеном. Он увидел Сару, и его прихотливым взорам она показалась совершенством, так как отвечала всем его требованиям, предъявляемым женской красоте. И он знал, что будь он богатым, то непременно сказал бы себе: «Вот женщина, которую я хотел бы иметь своей женой».

Он отправился в фойе, чтобы увидеть еще раз Сару и услышать ее голос, и нашел, что у нее голос именно такой, чистый и приятный, какой должен быть у такой красавицы.

От Адриена он узнал, что она замужем. Об ее муже, Котироне Дезанже, он, конечно, слышал. Весь Париж говорил о нем и во всех других городах Европы, где были скачки.

Жюльен полагал, что в жилах Дезанжа была примесь семитской крови, и он думал, как подумали бы и другие мужчины, что Сара вышла замуж за Котирона по весьма понятным причинам. Странным образом он долго ничего не слыхал о болезни Котирона, а когда услыхал, то это пробудило в нем смешанные чувства, но главным образом симпатию к Саре.

Он подождал, пока не стал богаче, и тогда отправился к ней с визитом. А теперь он увиделся с ней два раза в один и тот же день.

Он припоминал выражение ее лица, все его оттенки и пафос, который слышался в ее голосе. У него было мало опыта с женщинами. Несмотря на то, что его отец трактовал эту тему в современном вкусе, Жюльен никогда не любил ни одной женщины, — частью оттого, что у него не было времени для подобных развлечений, но главным образом вследствие своей физической и в особенности нравственной брезгливости. Женщина только миловидная надоела бы ему до смерти; ему больше могла нравиться очень умная женщина, которая была бы забавна, хотя и некрасива.

Он решил в одно мгновение, что Сара была женщиной, которую он мог бы полюбить. Он пришел к этому выводу почти бессознательно, так как, наверное, он вовсе не думал о ней так много в первый месяц после того, как увидел ее в опере. Случайная встреча в Булонском лесу, где она каталась, вызвала у него беспокойное чувство лишь в течение нескольких дней. Затем внезапно, он и сам не знал, как это случилось, но он вдруг решил познакомиться с ней.

Он нашел, что она моложе, чем он думал, и не такая светская дама, какой она показалась ему на основании своего нарядного костюма и своих манер. Она, конечно, принадлежала к светскому кругу, но производила такое впечатление, как будто она могла, по своему выбору, признавать значение этого факта или игнорировать его. А ее отношения к своему мужу глубоко заинтересовали его. Он не мог понять их, и ему было неприятно думать об этом.

Но сегодня, после посещения оперы, он чувствовал себя особенно молодым и взволнованным и как-то сразу вся его благоустроенная жизнь показалась ему возмутительно сложной. Он не знал, куда приведет его будущее, и не старался подавить сильное возбуждение, охватившее его.

Он стоял довольно долго во дворе дома, где жил со своим отцом. Ночь была светлая, и он мог различить слегка поблескивавшие листочки растений в зеленых низких кадках и щели между старыми камнями мостовой. Легкий ветерок, пролетая и весело шевеля листьями, точно нашептывал им о свободе. Наверху в комнатах виднелся свет, на улице раздавались шаги одинокого прохожего и где-то вдали прозвенел трамвай.

Жюльен вдруг почувствовал близость ко всем этим знакомым вещам. Над ним открылось окно, и кто-то поставил банку с нарциссами. Аромат цветов донесся к Жюльену и вывел его из задумчивости. Он вздохнул и вошел в холодную, темную прихожую.

Его отец сидел в кабинете и читал газету. Окна и двери были закрыты. Подняв глаза, он приветствовал вошедшего сына.

Жюльен тотчас же взялся за письма и набросал пару строк на лежащем тут же бюваре. Отец все время следил за ним. Покончив с письмами, Жюльен взглянул на отца и сказал:

— Не пора ли нам ложиться?

Отец встал.

— Ты ничего не хочешь выпить? — спросил он.

— Нет, благодарю.

Свет лампы прямо падал на него. Он был похож на Жюльена или, вернее, Жюльен на него: те же черты лица, тонкий прямой нос, плотный подбородок, красивый рот и такие же глаза, очень ясные и с густыми ресницами. Но Доминик Гиз носил монокль и волосы у него были серебряные, а Жюльен не носил никаких очков и его светлые, густые волосы блестели. Оба, и отец и сын, производили впечатление незаурядных личностей. Жюльен был немного выше своего отца и его глаза были темнее и все черты были немного резче выражены у него, чем у его отца.

Старик махнул газетой, которую держал в руках, и проговорил:

— Ты это… прекрасно… э… суммировал сегодня, — сказал он.

— Тут нечего было распространяться, — откровенно ответил Жюльен, — только надо было коснуться дела и уйти.

— Это было удачно… для тебя, — улыбнулся отец.

— Я получил предписание для дела Лабона, но узнал об этом только что. Лабон сам написал мне, — сказал Жюльен.

— Мне кажется, это самое крупное дело в нынешнем году, — заметил старик, играя моноклем.

— Да, я думаю.

— А ты ведь самый младший из лидеров.

— Лабон сам лично просил меня… — начал Жюльен, но вдруг оборвал речь и, взяв портсигар, вынул папиросу и закурил. Отец прикоснулся к его плечу своей худой, слегка дрожащей рукой и, проговорив: «Доброй ночи», отправился в свою комнату. Щеки его чуть-чуть на мгновение покраснели.

Как только он ушел, Жюльен подошел к окну и открыл его. На него пахнуло запахом нарциссов и сирени.

О деле Лабона он уже позабыл и снова думал о Саре.

ГЛАВА III

Существует замаскированная ложь, так хорошо представляющая истину, что было бы трудно не обмануться.