Оливия Уэдсли - Жажда любви

В одном углу комнаты было поставлено маленькое пианино. Сара села перед ним на табуретку и, обернувшись назад, проговорила:

— Я хочу сыграть что-нибудь.

И она начала играть любимые пьесы Коти. Он не любил классической музыки и говорил, что может вполне удовлетвориться «Богемой», «Кармен» и другими подобными же вещами. Но больше всего он любил знакомые ему вальсы, старинные английские охотничьи песни (он воспитывался в Ругби) и новые песенки открытых сцен.

Она сыграла все его любимые вещи и, взглянув на Коти, убедилась, что он не пошевелился. Она встала и подошла к кровати, чтобы проститься с ним. Она снова поцеловала его, подержала его тяжелые, чуть теплые руки в своих руках и прошептала:

— Доброй ночи, дорогой мой!..

Накинув свой красный плащ перед зеркалом, она медленно пошла к двери. Глаза Вильяма следили за ней, но только одни его глаза!..

Она ушла.

В опере давали «Князя Игоря», никогда не принадлежавшего к числу особенно любимых опер Сары. Сегодня же красивая музыка, выражавшая столько разных и противоположных чувств, совсем даже не действовала на нее. Контрасты в самой жизни были так ужасны, загадки, выдвигаемые одними только фактами существования, так неразрешимы, что повторный крик тенора: «Зачем?», с которым он обращается к судьбе за поддержкой, прозвучал в ушах Сары, несмотря на прекрасный голос певшего эту арию и чудесную музыку, как простой скрип колес какой-нибудь огромной машины.

Ее собственное унылое настроение, отказ Лукана от всякой надежды, терпеливая преданность, светившаяся в глазах Франсуа, и биение пульса весны, которое она ощущала в своих жилах, — все это заставило ее, несмотря на всю ее томительную тоску, увидеть фиктивную ценность того, что ее окружало, и внушило ей болезненные мысли.

Ее нервы были чересчур натянуты, она нравственно устала, и ей казалось, когда она откинулась в своем кресле и еще больше скрылась за занавеской ложи, что это было чудовищно со стороны этих людей, что они могли сидеть здесь и наслаждаться в то время, как Коти и все имеющие соприкосновение с ним осуждены на скрытое мученичество.

Рядом с нею в ложе Габриэль, почти незаметно, но совершенно явственно для Сары, старалась прислониться к своему мужу. И Сара знала, что скоро их глаза встретятся, и они обменяются весенним взглядом, представляющим вечную дань любовников друг другу. Она начала внимательно рассматривать Адриена и удивлялась, — как это частенько делаем и все мы в отношении своих друзей, — что могла найти в нем Габриэль, чтобы так полюбить его?

Он был приятным человеком, приятным для взгляда, для разговора и, вероятно, для жизни с ним. Но выйти замуж за него и обожать его только за одну эту приятность?..

Акт кончился. Зал осветился. Адриен тотчас же поправил мантилью на своей жене, повернул кругом ее стул и сел между нею и Сарой.

— А как вы нашли моего друга Гиза? — спросил он. — Мы (он улыбнулся своей жене) могли бы многое порассказать вам о том, что он думает о вас, но он просил позволения прийти к нам в ложу и поэтому мы предоставим ему самому говорить за себя. Но он славный парень, не правда ли? И очень блестящий, когда выступает в суде.

— Мне он нравится, — сказала Сара, в первый раз вспомнив о нем, после того как он от нее ушел. — И я думаю, что он умен.

— Он, в некотором роде, кузен Адриена, — вмешалась маленькая маркиза. — Их двое: старик его отец и Жюльен. Они оба одинаково бедны и горды. Они даже не хотели признавать нас, потому что мы богаты, и только в этом году Жюльен приехал в Клев. Раньше он не хотел там появляться, потому что у него не было подходящего костюма, как он говорил мне.

— Ну, скоро он будет в состоянии закупить себе целое приданое, — весело заговорил Адриен. — Он получает такие гонорары, скажу вам!..

— Он не имеет вида человека, который вел борьбу в жизни, — сказала Сара. — Он показался мне довольно пассивным, как раз такой тип человека, которому если не вполне все надоело, то, во всяком случае, он уже ко всему привык и относится равнодушно. Впрочем, я вспоминаю теперь, он все же как будто недоволен своим существованием.

Дверь открылась, и вошел Жюльен Гиз.

Сара подняла глаза и встретилась с ним взглядом. Маркиз де Клев добродушно засмеялся и вышел вместе с женой из ложи, чтобы повидать своих знакомых во время антракта.

Сара и Жюльен остались одни.

— Я счастлив, что так скоро мог снова увидеть вас, — сказал он, понизив голос.

— Меня очень нетрудно увидеть, мосье Гиз, уверяю вас, — машинально ответила Сара.

— Значит, я неверно прочел тайну ваших глаз?

Не существует такой женщины, которая могла бы противостоять лести, заключающейся в первом проявлении интереса к ней человека, который ею восхищается. Чувство тоски, овладевшее Сарой, несколько смягчилось, когда она заговорила с ним.

— Ну, так вы должны теперь докончить то, что вы начали говорить мне, — сказала она.

— Я сообщил вам сделанный мною вывод, что к вам приблизиться нелегко, — ответил он.

Всегда приятно чувствовать себя существом незаурядным, а в словах, сказанных им, заключался именно такой смысл.

— Почему вы так думаете? — спросила она, пристально взглянув в его лицо.

Он отвечал не улыбнувшись и без всякой лести:

— Потому что мне кажется, что вы были несчастны и с тех пор боитесь оставлять открытой какую-нибудь дверь, через которую мог бы войти посторонний гость. Только те, кто действительно страдали, плотно запирают свою дверь, но у большинства людей, как мужчин, так и женщин, это является лишь провокацией. Человек всегда воображает, что ему нужно именно то, чего он не может получить, — в этом и заключается привлекательность этой закрытой двери для большинства людей.

— Какое жалкое удовольствие, — воскликнула она, — исследовать так подробно и так тщательно человеческую натуру, так беспощадно рассекать ее, анализировать мысли и эмоции людей только для того, чтобы увидеть, какими тонкими струнами большинство из нас пользуются, чтобы создавать иллюзию преданности, столько же для собственного спокойствия, сколько и для удовлетворения кого-нибудь другого.

— Я вовсе не такой дерзкий человек, графиня, каким вы желаете меня изобразить.

— Но как надо бояться вас! — прибавила она. — Я никогда не думала раньше, что человеческая душа может быть так обнажена перед адвокатом уголовного суда. Я чувствую теперь, что недостаточно оценивала до сих пор проницательность адвокатского сословия.

Гиз внезапно удивил ее. Он нагнулся вперед, как можно ближе к ней, и, упорно глядя ей в лицо, сказал:

— Знаете ли вы, что я чувствую относительно вас?

Сара отодвинулась и бессознательно раскрыла веер, поставив таким образом между собой и внешним миром тонкий барьер из этой небольшой, ярко окрашенной хрупкой вещи.

— Я слыхала уже, к каким результатам приводит такое чрезмерное знание, и этого для меня достаточно, — возразила она. — Притом же, разве вы не думаете, что лучше не знать всего? Не лучше ли продолжать жить воображением, думать так, как вам хочется, а не так, как вы должны, когда все узнаете? В моих глазах самая лучшая способность в жизни, — это способность мечтать, придумывать… Но я вижу по вашему лицу, выражающему вежливое несогласие со мной, что вы стали, как я уже деликатно намекнула вам, слишком адвокатом!

Гиз отвечал на это смехом и тотчас же заговорил о публике в зрительном зале. Через минуту освещение уменьшилось, и он вышел из ложи. В коридоре он встретил де Клева и его жену, простился с ними и пошел за своей шляпой. Было еще совсем рано, когда он вышел на бульвар.

Он повернул в маленькую темную улицу, предпочитая ее широким блестящим бульварам, и медленно пошел по ней, держа под мышкой свою шляпу и с сигарой в зубах, которую он, впрочем, забыл закурить. Он вспомнил тот, другой вечер, два года тому назад, когда он тоже был в опере и впервые увидал Сару Дезанж, но не в ложе или из ложи, как теперь, и не из партера. Он был беден тогда и сидел в дешевых местах, не желая одолжаться и принять место в театре от своего приятеля. Он не хотел никому обязываться, и эта преувеличенная щекотливость в таких делах была типичной для него.

Он не мог припомнить в свои двадцать восемь лет, чтобы он был беззаботно весел когда-нибудь. Его мальчишеские годы прошли в упорной и угрюмой подготовке к юношеским годам, а юношеские годы — к позднейшему зрелому возрасту.

Мать свою он едва помнил, разве только как бледный образ, сливающийся с поблекшими обоями детской. Он жил всегда вместе со своим отцом и делил с ним его честолюбивые мечты, как делил и скудную жизненную обстановку.

Вообще жизнь не баловала Жюльена и была тягостной для него. Но в конце концов он добился успеха.

Единственный сын тоже единственного сына, последний представитель расы, чертовски гордой, как только может быть гордым нищий аристократ, Жюльен с детства имел перед собой уже вполне определенную карьеру. Он был слишком беден для дипломатии и мог выбирать только карьеру адвоката. И вот, Жюльен выбрал ее, изучил законы и достиг успеха.

Было уже решено с самого начала, что как только у него накопится достаточная сумма денег, то он выкупит их дом. Он беспрекословно соглашался на всякий план, но не вследствие своей беспечности или неспособности к критике, а потому, что у него не было времени, чтобы исследовать более тщательно и составить себе собственное мнение о своей карьере, и только за последние годы он начал замечать в ней пробелы: некоторые из них зависели от недостатка свободы действий, другие же от узости взглядов.